Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой - М. Велижев

Итак, по замыслу Екатерины, следовало, прежде всего, приобрести порт, который необходим эскадре в настоящий момент для ведения военных действий вдали от родины, но он еще более важен в будущем, дабы закрепить присутствие России в Средиземноморье. При этом Екатерина предполагала два возможных поворота событий: как минимум – приобрести порт, но «если можно замыслить и более сего…» – то возникает надежда на обретение «столицы империи агарянской».

Пять дней спустя, 13 января 1770 г., в новом письме к А.Г. Орлову императрица развивала свою мысль, рассматривая не только стратегический, но и политический аспект присутствия России в Средиземноморье. Она уже знала о неудачах князя Ю.В.Долгорукова в Черногории, более того – она не исключала, а, в сущности, предвидела неуспех и главных действий православных подданных Османской империи в союзе с российской эскадрой («да пускай бы и тут веками порабощения и коварства развращенные греки изменили своему собственному благополучию»). Вместе с тем, и в этом неблагоприятном случае, полагала Екатерина, «одна наша морская диверсия с подкреплением оной маинскими портами (портами на Пелопоннесе. – Лет.), или занятием другого какого надежного места для морского прибежища, уже довольны привести в потрясение и в ужас все турецкие в Европе области, и тем самым прославить и возвести еще на высшую степень почтение к силам и могуществу Нашей Империи, обуздывая ненавистников…»[519] (курсив наш. – Авт.).

Следовательно, согласно рассуждениям российской императрицы, при любом течении событий, исключая, естественно, поражение российских морских сил (стремясь предотвратить которое, Екатерина принимала все возможные меры), Россию ждет военно-политический успех, так как народы, населяющие европейскую Турцию, будут «потрясены», возрастет влияние России среди христиан и ослабнут мусульмане (что таит угрозу антиправительственных выступлений в Османской империи и, тем самым, приближает окончание войны), не говоря об усилении в мире авторитета России. В итоге – достигалась возможность утвердиться в Средиземноморье, потеснив главные европейские державы, хотя и не путем экономического проникновения (что едва ли было доступно российской коммерции), но средствами военными.

Императрица не зря все это растолковывала Алексею Орлову, ведь, как уже отмечалось, до печального исхода событий в Морее им двигали несколько иные пристрастия: он мечтал об освобождении греческих единоверцев и предвкушал радость совместных побед. Кроме того, во всех официальных документах, связанных с посылкой эскадр в Средиземное море, констатировалось, что целью военно-морской экспедиции России является не приобретение земель, а нанесение совместно с греческим и славянским населением удара по вооруженным силам Турции. В высочайшем рескрипте адмиралу Спиридову от 15 июля 1769 г. уточнялось: «стараться составить» из греков и славян «при нашем подкреплении и под нашим руководством» целый корпус для «упражнения турецких сил в собственной своей земле», а если поможет «десница Всевышнего», и для потрясения в Европе «самого основания оных вкупе с столицею злочестия магометанского»[520]. Здесь, как видим, изложена программа-максимум в духе орловской удали: «и если ехать, так уж ехать до Константинополя…». В то же время в высочайшем рескрипте контр-адмиралу Эльфинстону от 25 сентября 1769 г. главная цель экспедиции официально определялась так: «главная всему нашему плану цель состоит в поднятии на турков подвластных им греческих и славянских народов, следовательно же, и долженствует уступать оной первое место»[521] (курсив наш. -

Авт.). Даже в апреле 1771 г. в «пунктах» о принятии на службу руководителя следующей эскадры – датчанина Арфа, специально оговаривалось, что Арфу не может быть дан план действий в Средиземном море, так как «тамошним нашим морским операциям невозможно здесь никак постановить операционного плана, ибо он главнейше зависишь должен от тех действий, которыя произойти могут между того края христианами турецкими подданными»[522] (курсив наш. – Авт.). И опять, как в рескрипте Спиридову, – ни слова об островах и «удобных пристанях», ибо «секрет – душа политики».

Однако, не афишируя планов территориальных приращений, в 1770 г. Екатерина не могла не думать и о будущем устройстве греческих земель. В письме к Вольтеру, датированном 27 мая / 7 июня 1770 г., она еще видела Грецию «вольною»[523]и в августе 1770 г. писала об участии «спартанских легионов» при заключении возможного мира с Портой[524].

Примечательно, что, еще не зная о Чесменской победе и об установлении господства русского флота в Архипелаге, 19 июля 1770 г. императрица направила А.Г. Орлову очередной рескрипт. Она пока не имела достоверных известий о морейской драме, а сведениям, публиковавшимся в европейских газетах, не очень доверяла. По-видимому, Екатерина находилась еще под впечатлением известий об успехах в Морее, хотя морейское донесение А.Г. Орлова, не предрекавшее побед на суше, должно было ее насторожить. Тем не менее она понимала, что впереди предстояли контакты с архипелагскими греками, а следовательно, взаимоотношениям с греческим миром надлежало придать ясность. Рескрипт свидетельствовал о том, что «испанские замки» Екатерины II постепенно обретали реальные очертания; к тому же он позволяет проследить политический генезис «Греческого проекта». В рескрипте Екатерина, избегая определения политического строя освобождавшихся греков, туманно писала лишь о некоем политическом бытии нового «соединения», обладающего «новым и целым корпусом»[525].

После получения информации о поражениях соединенных с греками российских частей в Морее и об одержанной русскими победе при Чесме Екатерина, кажется, «забыла» об идее греческой самостоятельности. 28 сентября / 9 октября 1770 г. она писала Вольтеру: «Греки и Спартане совсем переродились; они больше стараются о грабежах, нежели о вольности. Они погибнут невозвратно, если не воспользуются распоряжениями и советами присланнаго от Меня им героя»[526]. В этом контексте о независимости греков речь уже не шла, и в том же сентябре 1770 г. Государственный совет предполагал выговорить для них лишь генеральную амнистию[527]. Причем, начертав условия этой генеральной амнистии, императрица поручила А.Г. Орлову, «будучи там на месте», выяснить, что выговорить (?) при заключении мира для архипелагских греков, имея в виду под «некоторыми преимуществами» – «не иметь Турецкого начальника, чтобы самим собирать подати и проч. подобный»[528].

Екатерина и Орловы были не единственными, кто интересовался будущей судьбой возможных территориальных приобретений России в Архипелаге.

Размышлял о «новом и целом корпусе» и глава внешнеполитического ведомства Н.И. Панин. К июлю 1770 г. у него имелся собственный план создания греческого государства по нидерландскому образцу: «да и форма их правления, – развивал он свою мысль, – под именем Голандских генеральных статов соединенных Нидерландов весьма, кажется быть, свойственна по настоящему положению Греции. Они, отложась тогда от Гишпании, сделали конфедерацию между семи своих провинций и, подняв орудие против своего тирана, достигли до признания себя независимою областью от всех держав; а при том учредили себе правительство в одном корпусе, составленном из выбранных депутатов от каждой провинции»[529].

Все эти планы и рассуждения так и остались бы на бумаге, если бы не Чесменская победа, сделавшая Россию в июле 1770 г. хозяйкой Архипелага. И хотя неудачи со штурмом Дарданелл и взятием крепости на о. Лемнос показали, что захваты на материке совершить имеющимися силами едва ли удастся, тем не менее, не на одном «острове в тамошнем море», а на многих островах Архипелага можно было устраивать базы и проводить эксперименты по государственному строительству.

Ясных и сколь-либо подробных указаний из Петербурга о том, что должно представлять собой государственное «соединение», обладающее «целым корпусом», командование российской экспедиции, судя по всему, так и не получило. А потому на освобожденных от турок островах предстояло создавать государственность без предварительно проработанного плана, на свой страх и риск, методом проб и ошибок.

Государственное строительство в Архипелаге можно рассматривать как уникальный[530] эксперимент, в котором командующие экспедицией смогли проявить себя как верноподданные, радеющие за державу Великой Екатерины и практически старавшиеся претворить в жизнь некий просветительский идеал так, как он был ими понят. Программа действий была серьезной и значительной. Предстояло в условиях войны: