Белый мыс - Тюрэ Эрикссон

– Да.

Оке отвечал немногословно: ему вовсе не хотелось сообщать соседям по купе, что он положился на чужого человека, которого знал только в течение одной недели, когда тот отдыхал у них на пляже во время отпуска.

– А у меня в Стокгольме дочь. Вот хочу ее проведать. Давненько уж не виделись… Только я в толк не возьму, как узнать, что ты и в самом деле в городе. Ведь никакой стены там кругом нет, говорят, – продолжал крестьянин, вопрошающе поглядывая на попутчиков.

Оке смутился. И чего это старика красноречие одолевает? Неужели он не видит, что люди с Большой земли сидят и ухмыляются его словам! Оке и сам ломал голову над тем, как отделяется Стокгольм от сельской местности, но вовсе не собирался без нужды показывать свое невежество.

За окном потянулись дачи и жилые корпуса предместий. После длительной остановки в Эльвшё дело как будто пошло быстрее, и вот уже по вагонам объявляют:

– Следующая – Стокгольм южный! Стокгольм южный…

Поезд вполз в туннель, пассажиры принялись снимать с верхних полок свои вещи. Когда снова стало светло, состав шел по арке невысокого моста уже в самом городе. Оке почувствовал себя птенцом, который вылетел из темного дупла испытать силу молодых крыльев. Поток людей вынес его на перрон.

А вот и Хольм – на голову выше всех остальных, несмотря на легкую сутулость, словно он не успел еще выпрямиться после вежливого поклона. Его улыбка была чисто делового свойства, однако он сохранил еще товарищеский тон и обращение на «ты», сложившееся в ту пору, когда они ходили вместе с Оке по местам археологических раскопок и других туристических достопримечательностей Готланда.

– Добро пожаловать! Спасибо за гостеприимство на острове!

Выйдя с Оке на Центральную площадь, Хольм испытующе поглядел на него сбоку:

– Ну, как тебе город?

– Ничего-о… – протянул Оке.

Светло-серые близорукие глаза Хольма приобрели недовольное выражение. Похоже, парень делает вид, что Васагатан производит на него не большее впечатление, чем серые ряды построек в рыбацком поселке.

Оке поспешил сообщить, как он обрадовался предложенному месту. О городе он пока не стал отзываться. Первые впечатления были слишком пестры и сумбурны, и он решил, что будет умнее промолчать, чем поражаться, разиня рот, вещам, которые для горожанина, возможно, являются самыми естественными и будничными.

Букинистический магазин Хольма находился на узкой оживленной улице в районе Клара. В левом окне были выставлены гитара и большая лютня в окружении разложенных веером нот. Некоторые ноты пожелтели, корешки заметно поистрепались. В правом окне лежало множество книг, разбросанных, на первый взгляд, наудачу, без какого бы то ни было стремления соорудить эффектную рекламу.

Хольм остановился и самодовольно усмехнулся.

– Что, наверно, тебе показалось неаккуратно? В этом-то и кроется весь секрет. Специально рассчитано на покупателя, который ходит по букинистам в поисках редкостей.

Длинные и узкие помещения магазина соединялись аркоподобным проходом. Свет от окон не доставал до конца комнат, и в конторке позади полок с нотами царили постоянные сумерки.

Уже с порога Оке ощутил слабый, но характерный запах затхлой бумаги. Звук пишущей машинки с их появлением сразу же прекратился, и из полумрака конторки вышел приземистый человек средних лет в черном лоснящемся халате, таком же черном, как его густые, вьющиеся колечками волосы.

– Иосиф, вот наш новый сотрудник, Оке, – представил Хольм.

Иосиф бесстрастно приподнял верхнюю губу над короткими, словно сточенными зубами, однако его карие глаза смотрели приветливо.

– Восковки для осеннего каталога скоро будут готовы? – спросил Хольм.

– Да нет, еще несколько дней потребуется. Моя квалификация в роли машинистки оставляет желать лучшего, – ответил человечек с библейским именем.

Хольм достал из бумажника нечто вроде билетной книжечки и вырвал оттуда пару красных листочков:

– Можете пойти перекусить, а я пока присмотрю за магазином.

Иосиф принял купоны и сказал как бы мимоходом:

– Мне бы еще пятерку деньгами, на чаевые и сигареты.

– И на пиво, разумеется?

Иосиф получил смятую бумажку и поклонился.

– Ö ты, апостол трезвости Северных стран, пусть твои верблюды никогда не страдают от жажды! – провозгласил он торжественно.

Пораженный Оке последовал за ним в столовую «Стюре» на втором этаже большого углового дома на одной улице с букинистической лавкой.

Белые скатерти еще не успели украситься жирными пятнами, на большом столе стояло несколько высоких ваз со свежими цветами, и все помещение производило впечатление покоя и порядка – горячий час ленча еще не наступил.

– Венский шницель… Какая роскошь! Подумать только, в таком заведении! – комментировал Иосиф, изучая меню.

Оке не знал, что кроется за этим замысловатым названием, и хотя никогда не считал вареную треску, даже только что выловленную им самим, особенным лакомством, с явным облегчением обнаружил, что в меню есть блюдо, знакомое и ему. Правда, к рыбе подали прибор, в котором запутаться было почти так же легко, как в названии «венский шницель». Он чуть не полез в масло рыбным ножом!

Справившись с одним затруднением, Оке тут же столкнулся с другим. Как обращаться к Иосифу? Ведь он не знает его фамилии. Собеседник быстро заметил, что Оке с трудом подбирает слова для ответа на его оживленную болтовню, и тут же нашел выход:

– Будем на «ты», как товарищи по работе, хотя я и постарше тебя, парень.

– Как хочешь… А как твоя фамилия?

Иосиф глотнул пива и подмигнул:

– Меня здесь, в Клара, так давно зовут Иосифом, что я уж почти забыл, что написано в метрике. Кажется, Карл Петтерссон или что-то в этом роде.

Оке рассмеялся. Похоже, он начинал осваиваться с манерами Иосифа.

– Ну так… Скоро и Бруно Лильефорс[33]будет съеден, – сказал Иосиф, расплачиваясь, и указал на большую картину на противоположной стене.

Оке увидел знакомые но репродукциям изгородь, лису и птичку. Но почему это произведение искусства висит здесь, а не в Национальном музее? Или великий анималист был настолько привязан к этому мотиву, что только и рисовал лис с вальдшнепами в зубах?

– Что ты хочешь этим сказать – «Лильефорс съеден»?

– Купоны уже кончаются. Когда эта столовая открывалась, Хольм обменял своего «настоящего Лильефорса» и остальные картины, которые ты здесь видишь, на целую пачку купонных книжек. Это было на закате эры торговли произведениями живописи. Теперь, кажется, сбыт музыкальных шедевров тоже допевает свой последний куплет. Посмотрим, что последует затем… Хотя это будет уже без меня.

– Ты хочешь уходить?

Иосиф пожал плечами:

– Меня увольняют с первого ноября. У Хольма ведь нет работы для двоих.

Оке ощутил во рту клейкий вкус, как будто еще пережевывал не совсем свежую треску. Не так представлял он себе свои первые шаги на трудовом поприще. Когда Хольм предложил ему питание и жилье, а также необходимые деньги на одежду во время ученичества, Оке счел, что это не так уж плохо для деревенского парня, совершенно не знакомого с искусством продажи музыкальных инструментов, нот и книг. На деле же оказалось, что он лишил старшего товарища не только работы, но и жилья, согласившись на такую оплату. Иосиф уже успел рассказать ему, что приютился на диване в конторке.

– Не гляди так мрачно, юноша! Я всегда устроюсь, – сказал Иосиф беспечно.

Когда они вернулись в лавку, Хольм спросил Оке, не устал ли он с дороги, и показал ему кровать в одном из углов книгохранилища – большой комнаты в квартире на втором этаже, которую букинист переоборудовал для своих целей.

– Можешь поспать часика два, – сказал Хольм и оставил Оке одного.

Оке даже не обратил внимания на то, что в его необычной спальне не было, собственно говоря, никакой мебели. Вдоль всех четырех стен до самого потолка выстроились книжные полки, уставленные всевозможными книгами – тысячами книг… Он был потрясен.

«Вот бы бабушка увидела меня сейчас! – подумал Оке в веселом возбуждении. – Она-то всегда тревожилась, что я слишком много читаю!»

Тут он вспомнил, как бабушка силилась ободряюще улыбаться сквозь слезы при прощании, и ощутил прилив острой грусти. Он стал около одного из двух высоких голых окон и выглянул на улицу. Как раз напротив в ряду домов имелся просвет. Тут и там на пустыре лежали грязно-желтые доски для лесов и покрытые суриком железные балки. На этом месте намечалось выстроить универмаг – стекло и бетон, в полном соответствии со вкусами конструктивистов.

Усталость склеивала веки и пронизывала тело. Однако обстановка для сна была здесь лишь немногим лучше, чем на каменоломне в разгар рабочего дня. Насосы на пустыре полным ходом качали воду, раздраженно рычали злые компрессоры, и, перекрывая все остальные звуки, раздавался стальной перестук пневматических буров.