На невских равнинах - Всеволод Кочетов

Черпаченко, однако, учений не отменял.

И вот одним тихим пасмурным, безморозным днем в расположение штаба дивизии примчался бородатый, обсыпанный легким снежком мотоциклист.

- Эй, борода! - окликнул он пробиравшегося между землянок Бровкина. Где комдив ваш?

- А кто ты сам-то такой, борода? - ответил Бровкин недружелюбно.

Мотоциклист соскочил с машины:

- Обиделся, что ли? Оба бородачи. Тебе, поди, полсотни, и мне шестой десяток. Я еще с генералом Брусиловым воевал. Где комдив-то? У меня пакет ему из штаба армии.

- Приказ, что ли? По какому делу?

- Мне не докладывали. Может быть, распоряжение выдать вам по пол-литра!

- Жди - пол-литра! - Бровкин усмехнулся. - Вон та землянка комдива, видишь, дымок из трубы. А ты заглядывай как-нибудь еще, борода, покалякаем. Я сам старый солдат и Брусилова тоже видывал.

Узнав о том, что получен боевой приказ, Селезнев сразу же явился к Лукомцеву.

- Прошу разрешить лично руководить группой, - заявил он, нервно снимая и вновь надевая пенсне. - Мне это крайне важно... Для дела.

- В ваши обязанности личное участие в блокировке дзотов не входит... сказал Лукомцев.

- Знаю, товарищ полковник, но тем не менее прошу. Первая вылазка. Будет очень скверно, если она не удастся.

- Что ж, хорошо, - согласился Лукомцев, по-своему истолковав возбуждение Селезнева, - разрешу, но прежде успокойтесь, если первый блин и выйдет комом, это вовсе не значит, что надо разводить нервное желе, тем более авансом. Действуйте спокойно, осмотрительно, не столько увлекайтесь боем, сколько изучайте, наблюдайте. Поручаю вам блокировку первого дзота. Нашей первой добычей будет вот этот.

И Лукомцев подвел Селезнева к карте. Селезнев слушал рассеянно, и, когда он вышел, комдив долго смотрел ему вслед в дверь блиндажа и потирал ладонями голову. Потом он деловито и плотно набил махоркой носогрейку, вытащил у спящего Черпаченко зажигалку из кармана, закурил. "Странно, странно... - подумал он. - Что это с ним?"

С наступлением темноты Селезнев засветил коптилку в своей землянке, достал из бумажника письмо жены, вновь перечитал его, положил в левый карман гимнастерки и долго сидел не шевелясь - локти на столе. В глазах его было пусто и холодно, как будто ни одна мысль не приходила в голову начальнику разведка как будто он дремал, не опуская век, неподвижный, окаменевший. Затем вскочил, сорвал со стены автомат и вышел.

Спустя час Селезнев вел свою группу той дорогой, что так хорошо была разработана им на карте...

Он вернулся только под утро, бросился на свою постель и с головой укрылся полушубком; пенсне было разбито, на правом сапоге болталась оторванная подошва, брюки - в лоскутьях от колючей проволоки. В таком виде его застал связной:

- Товарищ капитан, к командиру дивизии!

Лукомцев встретил его вопросительным взглядом.

Селезнев, ни слова не говоря, извлек из кармана письмо своей жены и положил его на стол. Лукомцев пробежал глазами по строчкам, сделал движение, словно хотел пойти навстречу Селезневу, но подавил его и сказал резко:

- Что же вы мне вчера не сказали? Я бы запретил вам руководить делом, превратившимся из-за вас в авантюру. Вы были невменяемы. Понимаю: вашу дочь убило бомбой, понимаю и искренне сожалею. Но и я могу показать вам письмо у меня убит сын Что же, спрашиваю я вас, мы должны теперь совершать глупости?!

- Мстить! Мстить мы должны! Вот что, товарищ полковник!

Лукомцев встал и, положив руки на плечи Селезневу, сказал с укоризной:

- Разве так мстят? Сколько ей было лет?

- Четырнадцать.

- Четырнадцать...

Лукомцев прошелся к двери и обратно.

- Мой старше, он уже воевал. Ах, капитан, капитан, мы с вами должны разбить по крайней мере две дивизии, а вы погнались за каким-то десятком вшивых фрицев.

Он прошелся еще раз.

- Что же теперь будем делать?

- Даю слово...

- Исправить ошибку и все-таки взять дзот?

- Да.

- Запрещаю. Не ваше дело. Занимайтесь разведкой. Сами сделаем.

- Товарищ полковник!..

- Все. Помните о двух дивизиях.

В последующие ночи были захвачены и этот дзот и еще два соседних дзота и развернуты амбразурами в сторону врага.

2

В тяжелые декабрьские дни смерть заглядывала почти в каждую ленинградскую квартиру: чаще всего она вползала в них вместе с голодом. Бойцы получали письма, полные горечи. Суровые простые известия эти от родных действовали на бойцов сильнее любых призывов к победе. Не раз политрук перед боем вместо беседы или речи развертывал треугольничек письма, полученного кем-либо из бойцов, и прочитывал его вслух всей роте.

Не миновало такое письмо и Баркана, комиссара дивизии; он боялся его, но письмо все-таки пришло. Соня писала, что во время одной из очередных бомбежек она испугалась и преждевременно родила мертвую девочку. Горько стало комиссару - не успел сделаться отцом, как уже потерял ребенка. Баркан вспоминал радостно-тревожные дни, когда оба они с Соней ждали этого первенца.

Никому не сказал комиссар о своем горе. Но поведение его заметно изменилось. Он и прежде часто бывал в подразделениях, а теперь почти не выходил из рот, из передовых траншей. Его тянуло к бойцам: то ли потому, что когда он слушал об их несчастьях, и ему становилось легче, то ли потому, что самому хотелось поделиться с ними своим горем. Бойцы его любили, тянулись к нему.

- Сегодня мы будем в Красном Бережке, комиссар, - сказал однажды Лукомцев Баркану. - Поверьте слову!

- Я привык верить командиру дивизии. - Баркан улыбнулся. - Да и у бойцов стремление поскорей пробраться в краснобережные дома, погреться возле печек.

Позиции немцев были достаточно разведаны, многие огневые точки их оборонительной линии путем блокировки выведены из строя, и командование отдало приказ форсировать речку и запять на противоположном ее берегу деревню Красный Бережок.

В середине, вернее, в конце дня, потому что декабрьские дни коротки, сотни орудий обрушили своп огонь на укрепления гитлеровцев, на их передний край, на заранее разведанные цели. Сразу же за первым последовал второй артиллерийский удар и, наконец" третий. Это был мощный получасовой шквал. Казалось, снаряды смешали с землей все - и минные поля, и проволоку, и дзоты, а солдат в траншеях. Но когда полк Кручинина атаковал вражеские позиции, он был встречен пулемётным огнем, ударили немецкая артиллерия и минометы. Началось то же, что было и в ноябре, - переползание из воронки в воронку. Особенно доставалось саперам Фунтика, которые несли на себе щиты для переправы по льду, через речку. Следовавшая в боевых порядках пехоты легкая артиллерия била по блиндажам, по траншеям, по огневым точкам. Батальоны ворвались в окопы противника, завязалась рукопашная.