Венера без лицензии - Джорджо Щербаненко

Дверь наконец распахнулась во всю ширь, и на пороге появился импозантный человек с седыми усиками – в точности такой, каким его описала Ливия: синьор А.

– Извини...

Синьор А, вероятно, хотел сказать «извините», но не успел: они схватили его, потянули на себя, так что он перелетел через прилавок, и впихнули в кресло. Дука оглушил его оплеухой, а Давид тем временем обыскал.

– Вот он, – сказал Давид.

Это был дамский револьвер; вряд ли синьор А всегда носил его при себе, видно, только что положил в карман, на всякий случай.

– Поищите, где включается свет, – сказал он Давиду. – Опустите жалюзи, заприте дверь черного хода и позвоните Карруа: пускай приезжает забирать третьего.

От оплеухи (впрочем, возможно, это слишком мягкое определение) один глаз синьора А заплыл и налился кровью, однако владелец лавки, к его чести, не вымолвил ни единого слова.

Слово вымолвил он, Дука, причем весьма отчетливо:

– Ваш друг фотограф и тот, с «мерседесом», мне уже многое объяснили. Теперь очередь за вами. Такие лавочки наверняка есть и в других городах Италии, к тому же у вас, должно быть, имеются связи и за рубежом. Мне нужны имена, адреса и вся подноготная. Давид, найдите бумагу, садитесь и пишите. – Он снова обратился к синьору А (тот безмолвствовал, и его каменный взор ясно говорил о том, что он не намерен раскрывать рта). – Вам уже за пятьдесят, и я как врач гарантирую, что вы не выдержите больше трех ударов по печени. На третьем все ваши внутренности вылетят наружу. Вот первый...

Одновременно он зажал ему рот, но у синьора А все равно не было сил кричать, глаза вылезли из орбит и утратили сразу каменно-непреклонное выражение. После чего Дука задал первый вопрос.

– Отвечайте скорее, прошу вас.

Отдуваясь, с побелевшими губами, тот начал отвечать. И ответил на второй вопрос, на третий, на четвертый – на все.

– Имена и адреса.

Он назвал их, правда, уже начал постанывать и корчиться.

– Говорите все, иначе последует второй удар.

Возможно, он не пережил бы и второго удара, хотя очень следил за своей печенью, но Дука все же его нанес; синьор А превосходно понял и назвал последнее имя и последний адрес – тот, который присягнул не называть под самой страшной пыткой.

– Думаю, вам больше нечего добавить. – Он посмотрел на синьора А и сам великодушно добавил: – Благодарю вас за проявленное благоразумие.

Давид исписал три больших листа. Они подняли жалюзи, выключили свет и стали ждать в полумраке, слушая подвывания мелкого главаря. Более крупные тоже очень скоро завоют.

Потом приехал Маскаранти с двумя агентами, увез синьора А, три исписанных листа, и Дука с Давидом освободились.

5

– Вот и все, – сказал он Давиду.

Они вернулись к «Джульетте». Все закончено, все выяснено, все оказалось так омерзительно просто.

– Поехали в «Кавур», надо счет оплатить.

Из пекла улиц они погрузились в весенний горный воздух отеля «Кавур». Он спросил счет и две бутылки пива. В номере снял пиджак, предложив Давиду сделать то же самое, поскольку знал, что тот никогда его не снимает. Усевшись на постели, позвонил в клинику «Фатебенефрателли». Телефонистка соединила его с отделением, а дежурная сестра в отделении попросила немного подождать; вскоре он услышал голос своего старшего коллеги.

– Это Ламберти.

Со стороны старика последовали радостные, хотя и несколько покровительственные приветствия.

– Примерно два часа назад тебе привезли девушку с порезами на лице.

Тот подтвердил, он только что закончил ее зашивать, ответил на интересующие его вопросы: нет, она не в шоке, нет, общее состояние удовлетворительное, ах, потрясающая девушка, она даже попыталась улыбнуться, потом обрисовал ему степень нанесенных увечий.

– Через часок я заеду ее навестить, ты еще будешь?

Ну, конечно, он на месте и будет очень рад его повидать. Ну и отлично.

– С вами, Давид, я тоже закончил, – сказал он, вешая трубку. – Больше я вам не нужен. – Пить он теперь не станет, но это не означает, что Дука сделал из него заядлого трезвенника.

Давид промолчал.

– Я бы вас хотел еще кое о чем попросить, – сказал он уже на выходе из гостиницы. – Отвезите меня, пожалуйста, в два места.

Давид кивнул.

– И потом, если ваш отец в Милане, я хотел бы увидеться с ним как можно скорее.

Снова кивок.

– Сначала на улицу Плинио. – Он тоже кивнул, отвечая на вопросительный взгляд. – Да, к дому Ливии.

Давид ехал не спеша.

– А как себя чувствует Ливия?

– Сказали – хорошо. – Это не ответ, но что еще можно ответить?

На улице Плинио он вышел.

– Вам придется немного обождать.

Он скрылся в подъезде и вновь вышел через полчаса.

– Теперь «Фатебенефрателли».

Ну вот и все. Когда Давид остановил машину перед клиникой, он положил ему руку на плечо.

– Не ходите, вы уже достаточно на нее насмотрелись.

Дука вошел в клинику, увидел знакомого санитара, тот бросился к нему, стал говорить, как он рад... Дука поднялся в отделение, разыскал коллегу – тот был уже без халата и собирался уходить. Старик обнял его и проявил большой такт: ни о чем не расспрашивал, только отвечал на его вопросы, чисто специального характера; затем проводил его в палату Ливии.

– Пока, если понадоблюсь, я здесь.

– Спасибо.

Он закрыл дверь. За ширмой стояла кровать, а на ней – Ливия. Прежде чем отодвинуть ширму, он сказал:

– Ливия, это я.

Минутку постоял у постели, глядя на нее. И сел на стул, придвинув его совсем близко.

– Я только что был у вас дома, говорил с вашим отцом. Объяснил ему, что полиция поручила вам очень важное задание, и поэтому какое-то время вы будете отсутствовать. Он, конечно, был ошарашен, но, по-моему, все же поверил. Потом, для пущей убедительности, пошлю к нему Маскаранти. Так что о своих домашних не беспокойтесь.

Чтобы она не шевелила веками, в уголках которых тоже были надрезы, ей забинтовали и глаза, однако Ливия Гусаро – это не псевдоним, а живое, больное, раненое существо, и при всем при том очень стойкое, поскольку она слегка приподняла ладонь над простыней, поискала его руку, тут же нашла и несильно сжала, как бы говоря: «Хорошо, спасибо», ведь иначе говорить она не могла. Им обоим было ясно, что нет в таком пожатии ничего личного, а уж тем более любовного – это просто способ общения, знак того, что она слушает и понимает.

– Здесь, в Милане, взяли всех, – сказал он.

Другой женщине он бы сказал, что она скоро поправится, что пластическая хирургия нынче делает чудеса, что всего за несколько недель... и так далее, – но не Ливии Гусаро: она либо надеялась на это, но про себя, и ей не нужно было никаких подтверждений, либо не надеялась и только рассердилась бы, если б кто-то вздумал ее переубеждать.

– Мы знаем имена и адреса главарей по всей Европе, теперь будет задействован Интерпол, они работали под эгидой мафии, на самом высоком уровне; обслуживали высочайшую клиентуру, каждую женщину отбирали из тысяч. Институт сутенеров, как поведал мне синьор А, в настоящее время также переживает определенную перестройку, никто уже не хочет иметь дело с лежалым товаром. Под руководством мафии некоторые крупные воротилы-сводники решили обновить систему проституции. Женщины, которых уже использовали, автоматически переходят в более низкую категорию, а на смену им... Я вас не утомил?

Это вырвалось непроизвольно, все-таки надо помнить, что несколько часов назад Ливия была в руках садиста, но пожатием руки она дала ему понять, что он допустил бестактность, что его отчет – для нее сейчас лучшая терапия.

– Поиски отборного товара были сложным моментом операции, – продолжал он. – Им нужны были не видавшие виды девицы, которые пойдут на все и которых можно держать в повиновении при помощи двух-трех пощечин, а свеженькие или почти свеженькие – такие, как Альберта, из приличных семей, раскаивающиеся в содеянном, бунтующие, не желающие опускаться на дно. Тут без изощренной жестокости не обойтись, поэтому в каждой ячейке этой организации был молодой человек типа сегодняшнего знакомого.

Колеблющихся он заставлял задуматься, непокорных наказывал. Кроме того, в его обязанности входило доставлять рекрутированных девиц к месту прохождения дальнейшей службы.

– Фотографии «Минокса» выполняли две задачи, – говорил он, стараясь не глядеть на белоснежные бинты, скрывающие ее лицо. – Первая – составление редчайшего, постоянно обновляющегося каталога, который циркулировал по всей Европе в кругу любителей и специалистов. Вторая – шантаж фотомоделей. Большинство сомневающихся сдавалось, после того как им пригрозят показать фотографии отцу, жениху или начальнику. С Альбертой не вышло: она не просто восстала, она украла только что отснятую пленку.

Это было тяжкой провинностью, объяснял он ей, продолжая держать ее руку в своей, а она была в любой момент готова сжать его пальцы, чтобы спросить или ответить. Такого еще ни с кем не случалось – чтобы украсть пленку. Весь тщательно продуманный механизм основывался на секретности этих пленок, отснятых в не вызывающих подозрений фотостудиях. К примеру, тот педераст снимал по заказу крупных фирм модели автомобилей, тракторов, автопогрузчиков на фоне каких-нибудь пейзажей – к такой промышленной рекламе ни один полицейский не придерется. Снимать разных девиц на частной квартире опасно – нужна была вывеска «Фото Чего-Нибудь-Там»... Вот так эта единая система, снабженная надежными прикрытиями, безупречно действовала почти два года во всей Европе. А ваша подруга Альберта, взяв пленку, чуть не порушила целую организацию, ведь самый тупоголовый страж порядка, взглянув на эти фотографии, мигом догадается, о чем идет речь.