Кто там стучится в дверь? - Александр Кикнадзе

Русская душа казалась Лукку загадочной и труднодоступной пониманию иноземца. Когда-то давно он выписал неторопливые слова неторопливого фельдмаршала Кутузова:

«Железная грудь наша не страшится ни суровости погод, ни власти врагов: она есть надежная стена отечества, о которую все сокрушается...»

И вспоминал, сколькие сокрушились о ту «стену» и во времена докутузовские, а наипаче во времена позднейшие. Будучи исследователем скрупулезным и дотошным, Лукк не спешил находить ответы на вопросы, которые сам перед собой ставил, он знал, что порой ответ приходит неожиданно, когда накопится больше сведений, фактов и цифр, а стало быть, появится возможность перехода к новой, высшей фазе исследования — анализу.

Он не понимал, как это случилось, что «большевики выиграли революцию», как случилось, что страна, истерзанная империалистической войной, голодная и раздетая, смогла создать такую армию из рабочих и крестьян, которая разбила вооруженные до зубов армии белых, руководимые опытными полководцами.

Кто противостоял этим полководцам? Красные командиры, не имевшие за спиной академий генеральных штабов. Они не владели ораторским искусством и не были знакомы ни с Цицероном, ни с Демосфеном, ни с Юлием Цезарем. Откуда же они брали, где находили бесхитростные слова, зажигавшие солдатские сердца?

Он сказал себе, что должен больше узнать, познакомиться с трудами Маркса и Энгельса, а если удастся — и с трудами Ленина. Отложил карточки с боевыми обращениями к солдатам Петра Первого и Суворова, Барклая де Толли и Багратиона. «Пусть полежат пока, пить-есть не просят, пусть полежат, может быть, со временем пригодятся, а пока...»

Тогда-то и начал изучать русский язык Ульрих Лукк. Он читал произведения Ленина и спрашивал себя: а что случится с миром, если все, кто стоят у станка и сеют хлеб, начнут следовать за Лениным — найдется ли сила, способная противостоять этой силе? Лукк понимал, как трудно опровергнуть главную ленинскую мысль: власть должна принадлежать тем, чьими руками создаются все ценности мира. Приходило успокаивающее: «Ведь людей можно объединить не только на классовой, но и на национальной основе, и фюрер показывает, каким прочным может быть это объединение».

Лукк был службистом до мозга костей, он понимал, что значила порученная ему работа. Но понимал и то, что представить сегодняшнюю Советскую Россию по одним только книгам — невозможно. Знакомству с Танненбаумом он был искренне рад.

«Вскоре Лукк ввел меня в свою семью. Он холост. Живет с отцом — железнодорожным инженером и сестрой Аннемари, студенткой третьего курса филологического факультета; она говорит по-французски, мечтает о Сорбонне, куда война помешала ей выехать. Соответствует устоявшимся немецким представлениям о красоте. Моим, не очень устоявшимся, тоже.

Аннемари имеет: светлые, словно выкрашенные волосы, не потерявшие еще детской угловатости плечи, такие же длинные, как у Вероники, ноги и еще характер. Нет, точнее будет так: она имеет характер и в приложении к нему все остальное. Насколько я понимаю, она признает и оправдывает существование лишь тех мужчин, которые во всем с нею соглашаются и показывают словом и взглядом, что более прекрасного существа не встречали и никогда не встретят. Аннемари говорит, что раз ей не удалось совершенствоваться во французском (помешала политика), то постарается хотя бы — так она сказала: «хотя бы» — научиться немного русскому (пусть ей в этом поможет все та же политика).

Раз в неделю она отчитывается передо мной в прочитанном; я пишу в ее тетради новые слова, объясняя их значение. Кажется, у нас складываются добрые непринужденные отношения.

Лукк не просто хочет больше узнать от меня, он хочет, чтобы больше узнал и я, узнал и полюбил Германию с ее новым порядком. В его устах слова «ариец», «Германия», «родина» звучат совсем не так, как у нас слова: «русский», «Советский Союз», «Родина». Он говорит: «мы, арийцы», а звучит это как: «мы, самые сильные, предприимчивые, достойные люди на земле». Лукк считает, что не надо жалеть ничего, чтобы распространить «немецкий свет» по всему миру. Рассказал, что во времена Бисмарка несколько сот немецких девушек были вывезены в Африку и выданы замуж за руководителей чернокожих племен. Сперва я не поверил, потом оказалось, что Лукк не выдумал. И продиктовано это было вовсе не какой-то симпатией к этим вождям, а элементарным желанием развить и разнообразить способы проникновения в черную Африку и получить там и влияние и плацдарм для той поры, когда настанет час перекраивать карту мира. И Африки в том числе.

Тут, на расстоянии, начинаешь по-особому понимать, что такое «интернационалист», «интернациональное воспитание». Когда я попробовал заговорить на эту тему с Лукком, он слегка пожал плечами и сказал, что всякая политика служит определенным нуждам — коммунисты, мол, за мировую революцию и потому у нас и «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и другие интернациональные лозунги, из которых явствует, что все народы равны и вправе распоряжаться своей собственной судьбой. Национал-социалисты же считают, что все расы на земле от бога, что бог создал разные расы, одним дано вести за собой другие и повелевать ими, да, да, повелевать, так было испокон веков: кто-то ведет, возглавляет, верховодит, кто-то подчиняется, так всегда было и будет; сильный побеждает, а если все будут равны, начнется ералаш... Так говорит Лукк.

Я слушаю внимательно. И думаю. Ему нравится, что я все чаще задумываюсь.

Да, я многое успел здесь почувствовать и понять. Я испытываю какое-то совершенно особое, обостренное чувство родины и свою во много раз возросшую ответственность перед ней.

Я живу среди людей самодовольных, опьяненных легкими победами. Истоки их нравственных начал отравлены.

Они верят в свою исключительность и в свое право распоряжаться другими странами и повелевать другими народами, они действительно верят в свое право сделать фашистским и двадцатый век и многие последующие века. Они практичны и изобретательны, эти  о д у р м а н е н н ы е  люди.

Думаю о Лукке и спрашиваю сам себя: насколько глубоки в нем его убеждения? Говорит ли он все это потому, что так принято говорить, или потому, что сам верит?.. Что хуже — не знаю.

Какие черты характера и взгляды развились бы в Лукке, живи он в ином обществе с иными законами и иными стимулами? Стимуляция среды — всесильная вещь. Она может воспитать в человеке эгоизм и жестокость... Но может и коллективизм, товарищество, способность и готовность отдать что-то от себя другому... Меня с детства учили любить свою родину, ее прошлое, ее культуру так, чтобы не оскорблять и не принижать этой любовью национальные чувства других народов. Лукка учили и учат любить Германию и смотреть свысока на другие народы и страны.