Во имя любви к воину - Брижитт Бро

Я была измучена и удовлетворена одновременно. Нас ведь никто не учил тому, как все должно быть. Мерхия, Шекиба, Джамиля, Гуль — эти смелые девушки вдохновили меня. Их энергия, смех, свежесть дарили мне крылья. Мы игнорировали тот факт, что в Дортмунд было отобрано еще двадцать лент со всего мира.

Это мероприятие позволило бы мне продлить мои европейские «каникулы» и провести несколько дней во Франции.

Значит, мы расстанемся на три недели — впервые за все то время, что мы вместе. Это несоизмеримо болезненнее наших прощаний в саду, когда кто-то из нас уезжает в Кабул.

Для Шахзады это было особенно драматично. Жизнь научила его тому, что все может оборваться в одну секунду. Если со мной что-то случится в Европе, кто сможет сообщить ему об этом? Телефона нет, мы не говорим на одном языке, и, что самое главное, никто не знает о наших отношениях. Я просила моих двух сообщниц о строгом соблюдении тайны. Мерхия даже обиделась, когда я намекнула ей на такое предательство:

— Не беспокойся, Брижитт-джан. Мой отец всегда говорил мне: «Если ты слышишь разговоры на стороне, не приноси их в наш дом».

Таким образом, как же ему найти меня? В Афганистане говорят камни, но там…

Для его успокоения и чтобы он ни одной секунды не забывал обо мне, я кое-что придумала. Я написала двадцать писем, датированных и пронумерованных, которые мне потом перевели на дари, — по одному на каждый день нашей разлуки. Я просила его открывать их день за днем. Они задумывались как маленькие черточки, которые постепенно оформляются в рисунок. В рисунок судьбы, которую я хотела бы прожить с ним. Они рассказывали о моих чувствах, планах, будущем путешествии в Европу, даже о смерти. Как не думать об этом? Она омрачала наши жизни. Атаки американских войск сеяли ужас. Особенно страдал юг страны, район Кандагара, где армия США осуществляла постоянное патрулирование в поисках Бен Ладена. Но и Кабул и Джелалабад не очень-то берегли. Американцы начали наступление на Ирак, арестовали Саддама Хусейна, развязав там кампанию и удалив журналистов и сотрудников международных организаций, от которых до нас доходили сведения об усилении давления на иностранцев, особенно на экспатов.

У Шахзады всегда было предчувствие, что он умрет молодым и не своей смертью. Поэтому к чему отрицать смерть? Говорить о ней — значило думать о нашем будущем, каким оно будет — грустным или радостным. Однажды, когда мы были особенно счастливы вдвоем и это счастье было настолько огромным, что не могло продлиться долго, я попросила его обещать мне, что, когда придет мой час, он похоронит меня рядом со своим домом в горах. Меня совсем не вдохновляла идея лежать на безвестном кладбище в Лотарингии. Я хотела остаться рядом с мужчиной, которого любила, погребенной в земле, так много давшей мне. Он не пытался сделать вид, что я говорю о чем-то сверхъестественном, не притворялся. Его жизнь была уже наполнена столькими смертями. Он сказал только: «Да, если ты умрешь раньше меня, ты останешься здесь, и я буду приходить к тебе. Я буду говорить с тобой, и мы снова будем вместе». Может быть даже, он посадит над моей могилой гранатовое дерево, которое оградит меня своей тенью от летнего зноя.

Вернувшись из Дортмунда, я узнала, что он бросился читать мои письма, открыв все в тот же вечер и с жадностью их проглотив.

В начале мая я вернулась в деревню Шахзады, чтобы попросить у его отца разрешения увезти Шахзаду в Европу. Старик не раздумывая согласился. Однако вечером он сказал одной из своих жен: «Шахзада больше не вернется». Но тогда почему же он дал согласие? Думал ли он, что однажды пожалеет о том, что обрубил крылья своему сыну, который хотел познать что-то новое? Надеялся ли сделать его счастливым, с опозданием в долгих десять лет?

Нас занимал один вопрос: почему мы встретились? Почему соединились два таких разных существа, из столь далеких друг от друга стран? Он — спокойный, выносливый, загадочный горец, к тому же наделенный властью. А я — неуклюжая, требовательная, независимая девушка. Но, конечно, эта встреча не была случайной. В Кабуле, когда я оставалась одна в своей комнате, мне было трудно избавиться от размышлений о смысле происходящих событий. Я говорила об этом с Шахзадой, и мы пришли к мнению, что наша встреча была полезна этой стране, лишенной всего. Нам нужно было соединиться ради нее. Во время войны мужчины, которые были рядом с Шахзадой, погибли, поэтому он всегда чувствовал себя в долгу перед ними. Он часто навещал их вдов и сирот. А уходя, оставлял горсть афгани из своих личных средств. Я же приехала из богатой страны, у меня были идеи и некоторые полезные контакты. Главным, самым мощным орудием была моя камера.

Почему нам не заняться здесь развитием туристических маршрутов? Шахзада устроил бы поездки в момандские племена, где туристы небольшими группами в четыре-пять человек могли бы пожить какое-то время. Они открыли бы для себя настоящую жизнь афганцев, а не ту, которую показывают средства массовой информации. Вырученные средства могли бы идти на строительство больниц и школ для мальчиков и девочек. Во время последнего приезда в деревню я сняла больницу и школу, построенные Шахзадой в этом горном местечке. Эти кадры могут понадобиться, когда мы будем искать источники финансирования.

Спустя несколько дней мы уехали. У меня была настоящая эйфория: Шахзада откроет для себя Францию! Он влюбится в мою страну так же, как я влюбилась в его страну. Для этого случая ему сшили европейский костюм и несколько пар брюк: «Я еду в твою страну и хочу выглядеть, как мужчины твоей страны».

Его щегольство умиляло меня. Он менял одежду каждый день. Шкаф в нашей комнате ломился от шаровар самых разных расцветок, развешанных в безукоризненном порядке. Шахзаде нравились одеколоны. Его предпочтения сбивали меня с толку. Когда мы познакомились, он душился «Chance» от Шанель, женской туалетной водой, которую ему привез друг из Англии. Именно этот сладкий запах, исходивший от его затылка, я вдыхала, когда мы в первый раз поехали на поиски кучи. Вместо того чтобы доставить удовольствие, этот запах заставил меня ревновать. Женская туалетная вода! Это было глупо, конечно, соперницы у меня не было. Через французов мне удалось раздобыть несколько флакончиков других духов. Шахзада особенно увлекся «Déclaration» от Картье. Странно, что его совсем не впечатлил «Habit rouge» от Герлена.

Из-за отсутствия прямого рейса из Афганистана в Европу нам предстояло поехать в Дубаи. Я все предусмотрела — в этом экстравагантном городе мы проведем ночь в шикарном отеле. Неожиданная свобода после многочисленных условностей в Кабуле! Я продумала все, но не учла необходимости транзитной визы для Шахзады, которая позволит ему покинуть местный аэропорт, проехать в город и, наконец, улететь из международного аэропорта. В этом эмирате с недоверием смотрят на пассажиров-афганцев, которые, по их мнению, являются идеальными кандидатами для подпольной иммиграции.