Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

С тех пор прошло много лет, судьба сводила меня со многими людьми. Но эта встреча запомнилась мне особенно подробно. О ней я не рассказывал почти никому – боялся, что слушатель перебьет меня: «Все это неправда!» И мне было бы неприятно, поскольку я искренне верил, что события, о которых услышал, не были придуманы. Сумею ли я убедить в этом читателя – не знаю, но расскажу все, как было...

Шел 1963 год. Я возвращался из московской командировки. В купе пассажирского поезда нас было только двое. Сосед -русоволосый, сероглазый крепыш бросил на верхнюю полку мешок, набитый какими-то несимметричными, выпирающими предметами. Брезентовую хозяйственную сумку бережно поставил на откидной столик.

Вспыхнули стандартные, дорожные вопросы о том, кто куда едет. Я быстро рассказал о себе все, сосед лишь отметил, что ночь проедем вместе.

Пытаясь поддержать общение, я рассказал ему о том, как устал от столичной суеты – даже ноги болят. Он согласно кивал: «Да что ты! И не говори! Точно!»

Тем временем за окном вагона стемнело. Московская окраина тянулась бесконечно. Более мелкие, чем в центре города дома, то отбегали от поезда, то выстраивались совсем рядом. Как в немом кино ползли кажущиеся игрушечными трамваи. Время от времени над ними вспыхивали снопы искр от скользящего контакта. Они, рассыпаясь как салют, гасли, и некоторое время была видна только вереница освещенных трамвайных окон. Редкие фонари на железнодорожных переездах внезапно выскакивали из темноты и убегали вдоль поезда назад, становясь все меньше и тускнее – как бы тонули в глубоком омуте.

Мы давно уже молча смотрели в окно. Наконец, мой спутник сказал, открывая сумку:

– Давай-ка пожуем малость перед сном, в смысле – произведем прием пищи. Чтоб все было как по уставу.

Последние слова меня насторожили и я попытался сострить:

– А ты что строго по уставу живешь?

Он, сноровисто раскладывая на постеленную газету колбасу, хлеб, ватрушки, глянул на меня с усмешкой:

– Было дело. Пожил я по расписанию порядочно.

Приподнял над сумкой бутылку водки:

– Примем по наркомовской для аппетита? Чтоб дома не журились.

Я растерялся, но быстро нашелся с ответом:

– Наука такие вещи допускает.

– Вот и хорошо, – он умело обколотил ножом сургуч с горлышка бутылки, выдернул картонную пробку и наполнил два стакана до половины.

Мы сдвинули стаканы и решительно выпили. Молча пожевали закуску. Вдруг сосед, загадочно улыбаясь, начал говорить:

– Ты вот заметил про устав. Так оно и есть. Пожил я по уставам много лет. Да еще по каким! По не писанным.

Я взялся за сигареты и приготовился слушать.

– Призвали меня в Армию в 18 лет, хотели в училище направить, да образования– пять классов. Никуда негоден. Увезли в Подмосковье – в Кантемировскую дивизию. В часть по охране складов и техники.

Ну, сначала, все как положено, – карантин, курс молодого бойца, потом – присяга. Прослужил около месяца. Однажды приехал капитан и меня и еще одного парня забрал в Москву. Так я попал в роту кремлевских курсантов.

Он посмотрел на меня испытывающе – как я отреагировал на такое сообщение. Видимо, удовлетворенный моим заинтересованным видом, продолжил все больше увлекаясь воспоминаниями:

– Думал, что здесь и закончу службу, а пробыл только одну зиму. Весной перевели меня в особую группу по охране дачи Сталина.

Располагалась эта дача на окраине Москвы – в Кунцево. Территория большая. Забор из сосновых плах внахлестку высотой больше двух метров. Ни единой щели не найдешь. А внутри – редкий сосновый лес. Дерево от дерева метров двадцать. Сосны стоят как огромные желто– коричневые карандаши – только на макушке ветки пучком. В средине дачи, около домика и вдоль узких дорожек невысокие кусты.

Охрану мы несли у забора с внутренней стороны. Оружия не полагалось. Законы здесь были свои – особые. Главное – ни с кем, находящимся на даче, не встречаться – быть незаметным. Короче говоря, свои четыре часа стоишь, как кол у забора.

Так прошло лето – спокойно и однообразно. Напряженность во время дежурства стала пропадать, и однажды осенью решил я глянуть хоть одним глазом на домик в центре дачи. Тихонько подошел к песчаной дорожке и заглядываю в сторону дома. Вижу, вроде как там кто-то дрова колет, или землю копает. Засмотрелся и вдруг слышу на дорожке голос:

– Ты что, новенький?

Не оборачиваясь, я стал пятиться и, отойдя метров десять, замер у сосны. Говоривший остановился напротив меня, тяжело передохнул и как– то по домашнему сказал:

– Виходи суда.

Привыкший слышать властные команды, я был потрясен этими словами и поплелся по дорожке. Остановился совсем рядышком с говорящим. Разумом я понимал, кто передо мной, но никак не мог поверить, что это «Он» – такой старый, уставший и неказистый.

В застегнутой на все пуговицы шинели, в военной шапке, надетой почти до бровей, он посмотрел на меня как-то грустно и медленно перевел взгляд на дорожку. Военная форма никак не вязалась с его мягкими движениями и спокойным тихим голосом. Он вел себя так, как будто не я, а он нарушил устав.

Все это я осмыслил позднее, а в тот момент растерялся, и встреча приняла неожиданный оборот. На вопрос: «Где родился?», – я неожиданно ответил: «В Тараканах».

Он опять посмотрел на меня, но уже удивленно. В глазах вспыхнуло оживление.

– В Больших Тараканах, – поправился я. – Деревня так называется. Вятский я, из-под Кирова. – Мне показалось, что губы его дрогнули в улыбке:

– Ну, расскажи «вятский из-под Кирова», как там живут... В Тараканах?

Торопливо я начал рассказывать, что у матери, кроме