Бумага. О самом хрупком и вечном материале - Иэн Сэнсом

Помешательство скоро прошло. Только в Японии оно не проходило, потому что никогда и не начиналось — бумажная одежда существовала там всегда, была неотъемлемой частью японской культуры. В период Эдо (1603–1868) многие монахи и самураи ходили в камико — балахоне из грубой, накрахмаленной бумаги; великий поэт Басё обессмертил в хокку камико, которое он носил, как Элвис прославил свои синие замшевые туфли, а Т. С. Элиот — свои подвернутые брюки:

В моем новом камикоСегодня утром не я — другой.Роса на плечах — от нее тепло.

С камико — и тем более с Мастером Шифу, персонажем замечательных мультиков “Кунг-фу панда”, говорящим голосом Дастина Хоффмана — не следует путать сифу, крученые бумажные нити, из которых ткут материю и шьют одежду.

Изготовление бумажной одежды. Японская гравюра на дереве

Лучшее сифу с добавлением шелковой нити в наши дни изготавливает прославленный на весь мир мастер Садако Сакураи из городка Хоримачи, что к северу от Токио. В отличие от американских бумажных нарядов 1960-х годов, японская бумажная одежда — вещь далеко не легкомысленная и прочная. Как и вагаса, знаменитые зонтики из промасленной бумаги, традиционная японская бумажная одежда, как правило, рассчитана на то, чтобы защитить хозяина от ветра и дождя. Одна из разновидностей прочной бумаги — момигами. Ее обрабатывают крахмалом, а потом долго мнут и катают из нее шарики — в конце концов она становится похожа на кожу, и тогда из нее шьют одежду, сумку, кошельки. Все то же самое, а вдобавок еще и картон можно делать и из корейской бумаги чжумчи, которую получают из нескольких слоев промасленной бумаги ханчжи. “По приблизительной оценке — кто и как ее делал, непонятно, — не менее 75 процентов населения Китая и Японии ходят в одежде из бумаги, — писал в 1914 году “Британский журнал о производстве бумаги и торговле ею” (The Paper-Maker and British Paper Trade Journal). — Представители беднейших слоев Германии также носят бумажное платье, то же относится и к большинству населения Мексики”.

Тому, кто носит бумажное платье, приходится постоянно помнить, как легко и быстро оно может сгореть. Предположительно потому-то бумажное помешательство и оказалось таким скоротечным, что случилось оно в 1960-е, когда все поголовно курили. Уже в наше время, в 2011 году, многие английские газеты написали о женщине, чье самодельное платье из туалетной бумаги загорелось во время девичника в одном из клубов в центре Лондона. Женщина, к счастью, осталась жива, но верхняя часть тела у нее была сильно обожжена. Пресс-секретарь Лондонской пожарной охраны говорил, комментируя инцидент: “Этот случай лишний раз напомнил о том, что при небрежном отношении свечи могут быть смертельно опасными. Во избежание тяжких последствий следите за тем, чтобы свечи находились на достаточном расстоянии от легковоспламеняющихся предметов и деталей туалета”. Но несмотря на все предостережения, люди во всем мире регулярно справляют опасный ритуал — берут бумажную палочку, помещают ее одним концом в рот, а другой конец поджигают.

“Извлеченная из пачки и прикуренная, сигарета пишет стихотворение, поет арию, ставит танец, пишет рассказ иероглифами, выводимыми в пространстве и дыхании”, — пишет Ричард Кляйн в своей “хвалебной оде сигаретам”, в книге “Сигареты — это возвышенно” (Cigarettes are Sublime, 1993). Сигарета, по Кляйну, служит нам бумажным протезом, продолжением нашего “я”, помогающим ему полнее выразить себя. Сигарету, конечно, можно свернуть и не из бумаги, а скажем, из листа дерева, но это уже будет не “та самая” сигарета, знакомая, любимая и наполненная смыслами. Как выразился еще один певец сигарет, автор книги “Табак — зеркало эпох” (Tabac, miroir du temps, 1981) Нед Риваль,

“tout le chic de la cigarette tient alors dans le papier” (“весь шик сигареты заключен в бумаге”). Сигарета, белая бумажная трубочка, как многим кажется, олицетворяет фаллос и, соответственно, сигнализирует о готовности заняться сексом. В конце XIX века она была неотъемлемым атрибутом декаданса, многие художники и писатели начинали курить с единственной целью показать, какие упадок и разложение царят у них в душе. Дымящаяся сигарета во рту помогала сойти за разочаровавшегося в жизни интеллектуала.

Нед Риваль прав: шик сигареты — это, в первую очередь, шик бумажный, и лучшим доказательством этого тезиса служит ритуал сворачивания самокруток. Когда я в детстве делал для деда самокрутки из бумажек “Ризла”, это был акт единения, передачи знания от одного поколения другому (в фирменном логотипе “Rizla+” riz — это “рис” по-французски, а la+, или “ла круа”, “крест” — зашифрованная в виде ребуса фамилии Лакруа, семьи, начавшей выпускать бумагу еще в XVII веке).

Был у меня знакомый, который использовал для самокруток только французские бумажки “Зиг-Заг”, что не вызывало бы вопросов, будь он французом и живи он во Франции. Мой знакомый французом не был и жил не во Франции. Благодаря ему бородатый зуав с пачки “Зиг-Заг” всю жизнь прочно ассоциируется у меня с пустой претенциозностью. Декадентство скатывается к глупости с той же неизбежностью, с какой бумага превращается в пепел.

Сигареты, завернутый в бумагу табак — одно из величайших удовольствий и зол мира сего, но и мир иной тоже со всех сторон упакован в бумагу. Не знающая себе равных в качестве духовного технологического решения и хранилища духовного знания, бумага, как и прежде, является идеальной поликонфессиональной многоцелевой площадкой для любого рода событий и действий религиозного плана. Возникает ли необходимость оградить себя от злых духов с помощью амулетов, повязать в качестве приношения ленточки с молитвами или прибить тезисы к дверям виттембергской церкви, бумага имеет очевидные преимущества перед прочими духовными технологическими решениями, такими как, например, кровь, скелеты животных, магические кристаллы, власяницы или сайентологические электропсихометры, поскольку она легкая, гибкая, хорошо горит, ее можно украшать и покрывать письменами, и при этом она не требует батареек.

Чище всего, пожалуй, потусторонняя сущность бумаги проявляется в тибетских лунгта (“лунг” в переводе означает “ветер”, “та” — “конь”), квадратиках из тонкой бумаги одного из пяти цветов, символизирующих природные стихии: белый — воду, синий — небо, желтый — землю, красный — солнце, зеленый — воздух. В центре лунгта в окружении священного текста изображен крылатый “конь ветра”, символизирующий человеческую душу, а по углам — четыре разных животных. Бумажки лунгта подбрасывают в воздух, желая донести молитву до богов, получить благословение перед дальним путешествием или просто на счастье.

Вообще же связь бумаги с потусторонним крепка и разнообразна. Вспомним, например, сидэ, белые зигзагообразные бумажные ленты, которые прикрепляют к ритуальным веревкам симэнава, обозначающим в синтоистских храмах пределы священного пространства, и к деревянным жезлам гохэй, используемым в обрядах очищения; или вырезанные из бумаги фигурки катасиро, которые пускают по течению рек или ручья, когда хотят призвать проклятие или благословение на голову того, кого фигурка изображает; хонбао или анбао, красные бумажные конверты со “счастливыми деньгами”, которые в Китае принято преподносить на свадьбе молодоженам или как подарок на Новый год; ритуальные деньги или “деньги преисподней” — их в Китае и некоторых соседних странах сжигают родственники умершего, чтобы ему не пришлось бедствовать на том свете; китайские фонарики конмин, которые в Азии запускают в небо во время всевозможных религиозных праздников и которые становятся все популярнее на Западе; шем, заклятие, написанное на листке бумаги, которое кладут в рот Голему, чтобы оживить этого глиняного помощника и защитника евреев; только следует помнить, что шем — это не то же самое, что шма, текст, помещаемый в мезузу и в компанию перечисленных выше артефактов не попадающий, поскольку писать шма можно только на пергаменте, использовать для этой цели бумагу некошерно.

Что ж, тему “бумага и религия” мы обозначили и, пожалуй, не станем дальше углубляться в сферы фольклорного, божественного и молитвенного, иначе у нас так и не дойдут руки до вещей более современных — до науки и техники, компьютеров и инженерного дела.

Примем за данность: процесс распространения научно-технического знания всегда происходил и происходит сейчас при посредстве бумаги, а ничего похожего на “телепатически передаваемую мудрость”, описанную инженером-футурологом Бакминстером Фуллером в “Критическом методе” (Critical Path, 1981), попросту не существует. Научное знание дает наилучший эффект, будучи изложенным в письменном виде. Лабораторные журналы по-прежнему остаются одним из важнейших инструментов ученого-экспериментатора. Это очевидно. Не менее очевидно, что история науки — это в первую очередь история научной полемики, которая разворачивается опять же на бумаге. Однако на бумаге, и об этом приходится напоминать, происходили не только теоретические дискуссии, но и создавались вполне реальные пространства для занятия наукой, для экспериментов, для демонстрации ее успехов заинтересованной публике. Бумага способствовала превращению метафизики как таковой в метафизику прикладную. Примером такого превращения может служить лондонский Музей естественной истории.