Морское кладбище - Аслак Нуре
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда люди добивались успеха, думал Сверре, тогда он их замечал, потому что видел в них себя самого.
Но посредственность других, их беды и неврозы Улав совершенно не выносил.
Улав крепко обнимал его, и Сверре чувствовал его по-прежнему не иссякшую силу.
– Я ужасно горжусь тобой, понятно? Но в Афганистане тебе надо беречь себя.
– Это тебе надо беречь себя, – сказал Сверре.
Отец как-то странно посмотрел на него, сухо улыбнулся:
– Не забывать надевать на лодке спасательный жилет?
Сверре покачал головой. И словно не его, а чей-то чужой голос произнес:
– Саша обнаружила, что в семидесятом ты объявил бабушку недееспособной. Она намерена использовать историю с Верой, чтобы сместить тебя и самой возглавить САГА.
Отец встал, устремил взгляд на гладкий фьорд. Над ними кружили чайки; несколько парусных лодок и несоддский паром шли впереди своим курсом. Он не говорил, о чем думает, но Сверре видел, что челюсти его двигаются, и словно слышал, что кровь в его висках стучит энергичнее.
– С Сашей что-то случилось, – продолжил Сверре. – Она изменилась.
– Нет, – сказал Улав. – Александра стала такой, какой была всегда. Стала как я.
Что он, собственно, имел в виду? Сверре допил водку.
– Я ценю твою лояльность, Сверре, – сказал отец, кивая на усадьбу, низкой полосой возникшую на горизонте. – Она будет вознаграждена.
Глава 20. Кладбище брошенных надгробий
Саша припозднилась и почти бежала, дрожа от бокового ветра. Холодный бриз задувал в главный портал парка Фрогнер со стороны Киркевейен, мчался по широкой аллее к Монолиту.
Она просмотрела публикации Джона Берга. В интернете нашлись в основном внештатные репортажи с Ближнего Востока и из Афганистана, написанные главным образом в 2005–2010 годах, плюс несколько портретов, вроде интервью с Хансом Фалком в Бейруте. Поневоле она признала, что все это было отнюдь не плохо. И заказать ему биографию вполне имело смысл.
Вечером после стычки с Мадсом и с братом и сестрой она послала Бергу мейл, и в своем ответе он задал вопрос, который всерьез вызвал у нее интерес: говорила ли Вера Линн когда-нибудь, как она по-настоящему познакомилась с Хансом Фалком? Случилось это, видимо, зимой 1970-го, когда она работала над рукописью новой книги в бергенском доме Фалков.
Да, поговорить с Бергом необходимо. Может быть, и она что-нибудь извлечет из этого разговора. Вдобавок состоится он off-the-record, как подчеркнул Берг.
Джон О. Берг стоял, прислонясь к гранитному парапету, отделяющему Парк скульптур Вигеланда[47] от остального Фрогнер-парка, – в тонкой ветровке, в руках небольшой пакет, как он и сказал. У Саши давно сложилось определенное представление о том, как выглядят писатели, но Берг совершенно не подходил под этот образ.
Она подошла ближе. Даже студеное послезимье и шапка на голове не могли скрыть золотистый цвет кожи и смуглые черты лица. Зеленые глаза смотрели весело и задиристо.
– Вы, наверно, Вера Линн? – сказал он.
Она замерла, уставилась на него.
– Что вы сказали?
Он поднес руку к губам, фыркнул.
– А-а, я сказал Вера? Господи, какая бессердечность! Freudian slip[48].
– Ладно, никогда еще не слыхала этого комплимента от человека моложе восьмидесяти. – Она с улыбкой покачала головой.
– Спасибо, что пришли, – сказал Берг. – Я Джонни.
Джонни? Теперь никто так себя не называет, во всяком случае никто из писателей.
Саша кивнула, он ждал, словно предлагая ей начать разговор.
– Поначалу я весьма скептически отнеслась к просьбе поговорить, – сказала она.
Они медленно шли к фонтану у подножия площадки с Монолитом.
– Почему?
– Не люблю журналистов. – Саша пожала плечами. – Они вечно пытаются выкопать какие-нибудь сплетни про мою семью.
– Вполне с вами согласен. Но, Александра…
– Саша, – перебила она.
Он улыбнулся:
– Русское имя?
– Мой прадед был русский купец-помор. Никто в семье не видел его с тех пор, как он бросил в Сволвере[49] мою беременную прабабку. По слухам, он водил компанию с каким-то грузином, членом Политбюро, и погиб во время Московских процессов. Вот и все, что папа сумел выяснить насчет своего предка.
Саша замолчала. Минуты не прошло, а она уже выложила чужаку о семье куда больше, чем когда-либо.
– Понятно, Сашенька.
Она почувствовала, что краснеет: кроме Веры, никто ее так не называл.
– Давайте пройдемся, – предложил он. – Просто поговорим о прошлом, без диктофона. Мне всего лишь хочется получше понять, кто такой Ханс и откуда он ведет свое происхождение. Согласны?
– Почему вы выбрали для встречи это место? – спросила она.
– В юности я обычно приходил сюда вечером под Новый год, – ответил Джонни. – Мы пытались уговорить здешних непростых девчонок, чтобы они взяли нас с собой куда-нибудь на Мадсеруд-аллею или в другой богатый квартал на продолжение праздника. – Он показал в сторону больших вилл слева от обелиска.
– Ну и как?
Джонни рассмеялся:
– Богатенькие барышни обходились с нашим братом, как с цивилизованными дикарями. И бросали.
Ословский выговор у него довольно нейтральный, думала Саша, северный Осло, пожалуй.
– И в связи с воспоминаниями двадцатилетней давности о барышнях из богатых семей вы решили встретиться со мной на том же месте?
– Да, – с невинным видом сказал Джонни Берг. – Может, так было только со мной, но возможно ли быть таким несчастным и одновременно таким счастливым, как в четырнадцать лет? Прошлого еще почти нет. Все, что у тебя есть, это мечты. Потом выстраиваешь себе жизнь, а мечты мало-помалу блекнут. Когда мы умираем, их уже нет, остается лишь прошлое.
Кто говорил что-то подобное?
Из ее знакомых никто.
– А где вы сейчас на шкале прошлое-мечты? Больше в мечтах или в прошлом?
– Увы, больше в прошлом. А вы?
Саша улыбнулась.
– Спроси вы меня об этом несколькими неделями раньше, я бы ответила так же. Но теперь уже не уверена.
Она тотчас пожалела об этих словах, второй раз за считанные минуты он умудрился выманить ее на скользкий лед, но, к счастью, не стал вдаваться в подробности.
– Я подумал, мы можем посмотреть на могилы Западного кладбища, – сказал Джонни, указывая на север. – Там ведь похоронен дед Ханса.
Мимо Монолита они прошли на кладбище. Снег уже стаял, за исключением разрозненных мелких пятнышек в тени.
Джонни Берг явно не из потомственных богачей и не из нуворишей. И не из числа синих фуражек[50]. В глазах у него сквозит что-то душевное, смесь бодрости и меланхолии, а весельчаки из Института торговли
