Повседневная жизнь Берлина при Гитлере - Жан Марабини

Вечером 20 августа в парижской опере, перед началом третьего действия оперы Вагнера, всем присутствующим в зале немецким офицерам шепотом передают приказ собраться на экстренное совещание. Той же ночью, на море, солдаты Ее Величества (согласно рассказам тех, кто останется в живых) ощущают смутное предчувствие смерти. Но они не знают, что в конце этой звездной ночи, когда они пересекут спокойные воды Ла-Манша, казино на французском берегу окажутся заминированными, а «гобы», древние пещерные жилища в скалах, которые когда-то так красиво рисовал Клод Моне, — начиненными противотанковыми орудиями и пулеметами. Английские летчики, совершавшие разведывательные полеты, ничего подозрительного не заметили. Местные партизаны сообщали, что из немцев видели здесь только измученных солдат, демобилизованных с русского фронта. В предрассветной мгле, как рассказывает Кейв Браун, в тот самый миг, когда первые лодки с солдатами достигли берега, пушки и пулеметы, спрятанные в «гобах», открыли шквальный огонь, и тела убитых стали падать прямо в воду, потому что люди не успевали ступить на полосу пляжа. С адским грохотом взорвалось казино, и танки Черчилля погибли под обломками. Авангард десанта — шесть тысяч человек — не смог даже высадиться на берег. «Юнкерс-88» нанес тяжелые повреждения эсминцу «Х.М.С. Беркли». Союзники поспешно отступили, ни о каком порядке уже не могло быть и речи. В 5.40 Рундштедт телеграфировал Гитлеру: «На континенте не осталось ни одного вооруженного англичанина». Он еще не понял, что в высадке принимали участие и канадцы. Канадцы же никогда не забудут своей напрасной жертвы, парней, погибших в Дьепе. Что касается Роммеля, то он, положившись на донесения своего каирского шпиона Джона Эплера, немца мусульманского вероисповедания, которого союзники «вычислили» благодаря машине «Ультра» и заменили подставной фигурой (сам Джон Эплер к тому времени уже был мертв), в ночь с 30 на 31 августа перешел в наступление и попался в ловушку, расставленную для него Монтгомери. Пользуясь его же шпионской сетью «Кондор», Роммеля побудили двинуться через горный хребет. Он заблудился в районе зыбучих песков, попал под шквальный обстрел, несколько раз неудачно пытался найти пути к отступлению, в итоге потерял 4800 солдат и 50 танков. Он так никогда и не узнает, что все его секретные сообщения перехватывались, а деятельность его агентов в Египте контролировалась англичанами. Так потерпел поражение Роммель — человек, который благодаря своему исключительному стратегическому таланту однажды сумел, с 50 тысячами немцев и 50 тысячами итальянцев, разбить 750-тысячную британскую армию. Но ему не удалось погубить Британскую империю.[216]

Берлин в зените славы

В Берлине преувеличивают значение дьепского триумфа и скрывают факт краха Роммеля, краха, усугубленного еще одним поражением, под Эль-Ала-мейном, где решающую роль сыграли французы. Йозеф Геббельс использует сделанные в Дьепе фотоснимки изуродованных трупов, обгоревших танков, взорванных судов, чтобы создать убедительную картину — на сей раз достаточно обоснованную — неприступности «европейской крепости» нацистов. Сам Рундштедт убежден, что «они [союзники] не рискнут повторить свою попытку». Британские Королевские ВВС потеряли 106 самолетов, а немцы — только 46. «Великая воздушная битва, которая должна была привести к уничтожению Люфтваффе, обернулась не в пользу англичан, — пишет Черчилль в своих «Мемуарах». — Некоторые из лучших полков союзников понесли большие потери, а 252 судна отступили, бросив в спешке 33 баржи и множество солдат». «Эта авантюра, — продолжает Черчилль, — показала, что нет короткого пути к победе (о котором толкуют Канарис и «Черная капелла»), и вынудила американцев осознать, сколь длинная дорога их ожидает. Необходимо будет продвигаться медленно, шаг за шагом, — от внешних рубежей нацистской империи до самого Берлина». Казалось, Гитлер и его армии вот-вот завоюют весь Средний Восток, краеугольный камень глобальной стратегии союзников. С этого момента интересы англичан, русских и американцев совпали, и последние активизировали свои усилия на тихоокеанском театре военных действий. Дьеп укрепил антигитлеровскую коалицию (а Лаваля заставил окончательно поверить в победу Германии), но исключил возможность немедленного открытия второго фронта — события, которого с таким нетерпением ждали русские.

В Берлине у всех праздничное настроение. В пригородах работают гигантские заводы, обслуживаемые тысячами «рабов». Русских и польских военнопленных убили, но остались польские и русские женщины. Они иногда устраивают забастовки, протестуя против ареста одной из своих подруг. Самые удачливые из них работают домработницами в центре Берлина — за бутерброд с маргарином три раза в день. Зажиточные берлинки всегда могут найти в магазинах русскую икру, скандинавскую водку, карпатскую кабанину, датское сливочное масло, греческие маслины, югославские и голландские консервы. Норвежские шпроты, арденнская ветчина, перигорские паштеты из гусиной печенки продаются повсюду. В столице, которой «дирижирует» Геббельс, бакалейные лавки расположены через каждые 100 метров. Берлин в последнее время стал, так сказать, «всемирным центром чревоугодия». Шикарные рестораны переполнены; люди пьют коктейли; солдат, получивших увольнительную, их штатские приятели угощают шампанским. К перронам подходят товарные поезда, доверху груженные продуктами с Украины. По указанию шефа министерства пропаганды партийные чиновники бесплатно раздают зерно на берлинском вокзале. В своем выступлении по радио Геббельс объясняет эту акцию так: «Партия столько раз сообщала гражданам плохие известия, столь многого требовала от них, что будет только справедливо, если на сей раз она сделает для них что-то приятное».

В самом деле, все вокруг радуются. Дети выезжают на пикники в леса, окружающие аэропорт «Темпельхоф». Женщины покупают по низким ценам шелковые ткани и духи. На некоторых улицах происходят гулянья, похожие на рождественские, до самого часа затемнения, и, как до войны, можно увидеть шествия людей в национальных костюмах. Никогда еще Берлин не был таким счастливым, радостно возбужденным, никогда так не верил в близость окончательной победы. Город достиг зенита своей славы, он ощущает себя сердцем империи, простирающейся от Норвегии до Африки, от Бретани до Волги. О несокрушимости этой империи как будто бы свидетельствуют Дьеп с его каркасами брошенных английских судов и новые победы на Востоке, которые фюрер, «более гениальный, чем Наполеон и Цезарь, вместе взятые», одержал уже после того, как избавился от своих «вероломных генералов».

Траур ради Гитлера

Все было бы хорошо, если бы газеты не публиковали на целых страницах извещения о гибели солдат под рубриками: In stolzer Traur («В гордом трауре»), Fur Fьhrer, Volk und Vaterland («За фюрера, народ и Отечество»), Heldentod fьr Deutschlands Zukunft («Геройская смерть ради будущего Германии»). Впрочем, стоит заплатить дань за столько славных побед, убеждает газета «Фёлькишер беобахтер». Берлинцы пока с этим согласны — согласны даже те, кого уже настигло тяжелое горе. Сейчас время патриотизма, время песни «Deutschland, Deutschland ьber alles…» («Германия, Германия превыше всего…»). Счет погибшим жителям Берлина идет на тысячи, но каждый пострадавший принимает свою беду с достоинством. Люди дрожащими руками открывают телеграммы вермахта и тем не менее нередко устраивают маленькие праздники для какого-нибудь проездом остановившегося в Берлине матроса-подводника, или для летчика, вернувшегося из Бельгии, или для вырвавшегося из русского ада солдата. Все уже знают, что главная опасность поджидает доблестных солдат на Востоке. Франция же на данный момент представляется берлинцам сплошным курортом, огромной Ривьерой.

Вечеринка в честь «триумфального года»

Принадлежит ли Альбрехт к числу противников режима, связан ли с «германскими группами» бывшего генерального штаба? Он работает в министерстве авиации Геринга и сегодня устраивает вечеринку, чтобы отметить достижения «триумфального года». Его гости — люди из хорошего общества, привыкшие на словах критиковать нацистов, но в то же время радоваться их успехам. Все они работают на государство — в том или ином учреждении. Сотрудники Проми, министерства пропаганды, рассказывают последние анекдоты о «квазимодо» Геббельсе (которого так прозвали из-за хромоты). Служащие нацистского «Национального комитета помощи» охотно смеются над этими шутками. Четверо из них будут повешены 13 октября 1943 года за «пораженчест-во». Но сейчас все веселятся, и Альбрехт демонстрирует свое неистощимое гостеприимство. Здесь можно даже обменяться запрещенными книгами Якоба Буркхарда, Шпенглера, Готфрида Келлера, Гейне. И послушать музыку — джаз, а не надоевшего Вагнера. Молодые женщины показывают друг другу украшения и духи, купленные на Шарлоттенбургском шоссе. «Вечер вполне удался», — запишет потом в дневнике журналист из «Дойче альгемайне цайтунг», известный своей прямолинейностью. И дальше расскажет, как один из гостей, пастор, «предложил верующим помолиться за скорейшее заключение мира, ни словом не упомянув ни о политике, ни о государстве. Кто-то заметил, что в наших благополучных кварталах мы многого не видим, Бог же не проводит различия между людьми, где бы они ни жили. Этот человек уточнил, что имеет в виду те жуткие вещи, которые творятся на окраинах, где живут рабы, и на военных заводах». Беседа в комнате с задернутыми шторами быстро переключилась на более приятные темы. «Бомбардировок больше не будет», — сказал один врач, работающий в госпитале. Это произвело тем большее впечатление на слушателей, что берлинские врачи, даже нацистские, славились своим свободомыслием и прямотой. Этот врач имел партийный билет. И даже лично знал Гитлера. И все же один из гостей с ним не согласился: «Я работаю в министерстве авиации и могу вас заверить в том, что менее чем через год Берлин будут бомбить снова. Мы сейчас усиленно работаем над укреплением системы противовоздушной обороны вокруг столицы, прежде всего вокруг заводов». Все замолчали. Разлили по новой шампанское. Женщины стали увлеченно обсуждать последние модели парижской высокой моды, которые можно приобрести в Кадеве[217] и магазинах на Кудамме. Звонки в дверь не прекращаются, хотя уже четыре утра. Все слегка опьянели. Каждый новый гость приносит в подарок бутылку вина, или коробку конфет, или американский диск. В городе все это нетрудно достать. Офицеры, приехавшие по увольнительной из России, держатся особняком, молчат. У них холодные, недоверчивые, саркастические выражения лиц, будто они попали сюда с другой планеты. Один, с погонами капитана, носит ортопедический ботинок. На рассвете некая графиня приглашает присутствующих к себе на завтрак. Все идут к ней. Подобным образом заканчивается чуть ли не каждая вечеринка в столице — берлинцы, похоже, хотят сохранить свои давние традиции.