Мозг во сне - Андреа Рок

Такие метаморфозы издавна интриговали ученых. В конце XIX века их анализировал бельгийский психолог Жозеф Дельбеф28. Дельбеф обратил внимание на то, что, когда мы пересказываем кому-то свой сон, мы не говорим о том, что кошка превратилась в девушку. Мы скорее скажем что-то вроде «я играл с кошкой, но потом это уже была не кошка, а молодая дама». Он предположил, что мы поначалу увидели во сне кошку, а потом — девушку, но наш разум сам назвал это превращением, чтобы придать сну последовательность. «Дельбеф ясно указал на то, что в нелогичности сновидения нет ничего особенного, так как мы мыслим наяву столь же хаотично. Но поскольку наши мысли в период бодрствования сопровождаются процессом осознания, в котором присутствует логика, они кажутся более согласованными и последовательными», — поясняет Софи Шварц, исследователь сна с факультета психологии и клинической нейрофизиологии Женевского университета.

Учитывая все эти мошеннические трюки, применяемые мозгом при создании сновидений, сколько крупиц истины можем мы из них извлечь? Ответ зависит от самого сновидения. Верить, что каждый сон достоин интерпретации, — все равно что предположить, будто каждое изреченное нами слово одинаково ценно и значимо. Как показали исследования, многие сны настолько будничные и скучные, что мы о них никогда и не вспоминаем. Давнее исследование, проведенное Фредериком Снайдером из Национальных институтов здоровья, продемонстрировало, что 90 процентов сновидений испытуемых, которых будили и опрашивали в лабораторных условиях, содержали «связные изложения реалистичных ситуаций, во время которых опрошенные были во­влечены в будничные дела и занятия». Яркие, эмоционально окрашенные сны со сложным сюжетом обычно посещают нас под утро, когда повышаются шансы на пробуждение. И потому мы чаще запоминаем эти похожие на кинофильмы произведения нашего мозга. Впрочем, возможно, именно они и достойны запоминания.

Как показывают исследования тех, кто более заинтересован психологическими аспектами сновидений, созданные нашим мозгом ночные драмы могут пролить свет на эмоциональные моменты, особенно остро переживаемые в данный период. Даже те специалисты, что отвергают аргумент, что сновидения вообще имеют отношение к биологическим функциям организма, признают, что мы можем все-таки извлечь из них что-то значимое. «У сновидений есть смысл, потому что они выражают и наши эмоциональные озабоченности, и наши представления о самих себе и об окружающих, — говорит специалист по контент-анализу снов Билл Домхофф. — Да, из рассказов о сновидениях можно получить некую значимую психологическую информацию, но следует также признать, что некоторые аспекты сновидений могут оказаться не чем иным, как легкомысленным продуктом вольной импровизации мозга, которой он предается тогда, когда поступление информации из внешнего мира перекрыто и активно действующему переднему мозгу больше нечем заняться».

Но извлечь смысл из сновидения с помощью «универсального словаря снов» невозможно, каким бы этот словарь ни был — основанным на теории Фрейда, древних китайских верованиях или какой-либо иной системе расшифровки, применяемой в сонниках, которыми уставлены все полки книжных магазинов. Попытки извлечь смысл таким примитивным образом восходят еще к древним грекам. Первым подробным руководством по интерпретации снов была пятитомная энциклопедия, составленная в I веке нашей эры Артемидором29, который собирал рассказы о сновидениях во время своих путешествий по Греции, Италии и Азии. И все сонники — от Артемидора до создаваемых в наши дни — основаны на предположении, что сны символичны и что у этих символов имеется универсальное значение. Согласно Фрейду, сон о выпадающих зубах символизирует кастрацию, а вот в древнекитайском соннике говорилось, что это означает, будто кому-то из родителей грозит опасность.

У такого жесткого подхода к интерпретации снов имеется общий недостаток, и исследователь содержания сновидений Кэлвин Холл говорит о нем коротко и ясно: «У Артемидора мы читаем, что поедание во сне сыра означает получение выгоды, какой-то прибыток. Там не сказано “порой означает” или что это зависит от состояния духа того, кому такой сон привиделся, или от ситуации, в которой человек ест сыр. Смысл поедания сыра во сне однозначен, универсален и вечен. И именно этой универсальностью и несокрушимыми связями объясняется популярность сонников. Поскольку в них не говорится о различиях и исключениях, которые потребовали бы от читателя самостоятельных суждений и оценок, каждый может, имея под рукой книжицу, расшифровать сон и предсказать будущее».

Когда для того, чтобы извлечь смысл из сновидения, мы опираемся на универсальные символы, мы тем самым недооцениваем творческие усилия мозга по созданию сценариев, в которых отражаются наши уникальные дневные заботы. Прекрасный пример сновидения, в котором содержится изящный визуальный каламбур, приводит британский исследователь Энн Фаради. Ей предстояло выступать в радиошоу, которое вел человек по имени «Длинный» Джон Нибел. И в ночь накануне выступления ей приснился сон, в котором мужчина в длинных белых подштанниках расстреливал ее из пулемета. Она с Нибелом никогда не встречалась, но знала о том, что он злой на язык и гостей шоу не щадит. Она, естественно, волновалась, потому ей во сне и привиделся этот каламбур — ее расстреливает человек в длинных кальсонах30. Во сне самым очевидным образом обыгрывалось имя ее будущего мучителя. И какое бы символическое значение ни приписывалось в сонниках пулеметам или кальсонам, оно наверняка не имело никакого отношения к этому конкретному сну. «Такое впечатление, что разум во сне ищет возможности пошутить, скаламбурить, и поэтому он способен представить абстрактную идею в зримом виде, — говорит Патриция Килроу, профессор английского языка и литературы в Университете Луизианы, которая специально изучала язык сновиденческих шуток и перевертышей. — Относительно простая идентификация встречающихся в сновидениях каламбуров предполагает, что сны не лишены смысла, что разум во время сна стремится превратить абстрактные концепции в нечто вполне конкретное».

Фрейд совершенно очевидно заимствовал это стародавнее доверие к толкованию символики сновидений, но привнес свои собственные истолкования, заявив, что все эти символы призваны камуфлировать страхи и желания, наяву для нас неприемлемые. Поскольку он считал, что скрытые желания, питающие сны, почти всегда носят сексуальный характер, то нет ничего удивительного в том, что Кэлвин Холл, проштудировав психоаналитическую литературу, обнаружил, что из 709 выделенных и общепризнанных психоаналитиками символов 102 объекта олицетворяют собою пенис, 95 различных символов интерпретируются как вагина и еще 55 символизируют половой акт.

Современные научные данные совершенно четко указывают на то, что подавленные сексуальные желания и страхи отнюдь не являют собою движущую силу сновидений. Как любят говорить антифрейдисты, порой сигара — она и есть сигара. Последователь Фрейда психоаналитик Марк Солмс согласен с тем, что «Фрейд мог ошибаться», утверждая, что странные, причудливые черты сновидений — это результат попытки разума цензурировать и закамуфлировать табуированные желания и что они возникают из-за странного физиологического состояния мозга во время сна, когда рациональные системы лобных долей почти бездействуют.

Но в некоторых других важных моментах Фрейд был абсолютно прав. Как стало понятно в результате изучения мозга с помощью визуализации и после обследования больных, чьи сновидения изменились после разного рода мозговых поражений, сновидениями движут сильные эмоции и примитивные инстинкты и они опираются как на воспоминания о недавнем опыте, так и на детские воспоминания. Даже антифрейдист Аллан Хобсон и тот отдает должное своему главному противнику: «Фрейд был также прав, утверждая, что многое из того, что мы даже и не готовы принять бодрствующим сознанием, исходит от нашего инстинктивно-эмоционального мозга (или, как мы теперь его называем, нашей лимбической системы). Более того, мы можем узнать больше об этой составляющей самих себя, обратив внимание на наши сновидения и, вполне вероятно, используя сновидения как отправную точку в отслеживании ассоциативных путей мышления, вплоть до его воображаемого источника — наших инстинктов». В качестве одного из объектов такой интерпретации он предлагает свой собственный сон. Хобсон записал его в своем дневнике 3 декабря 1980 года:

«Я прихожу на собрание, приветствую коллег. И вдруг вижу среди них Жуве. Он узнает меня и широко улыбается (обычно он так не делает). Я собираюсь его окликнуть, и вдруг ноги перестают меня держать, мышцы отказывают, и я оседаю на пол. Я не могу произнести ни слова и чувствую себя ужасно растерянным».