Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

17 сентября художники отправляют письмо в Совет Министров СССР с требованием наказать виновных за разгон выставки, вернуть отобранные картины и возместить убытки. Им отвечают, что картины сожжены. Потом Глезеру анонимно по телефону сообщают, где они находятся. Там две женщины говорят, что нашли их на улице, испачканными, частично порванными. Не могли ответить, откуда узнали телефон Глезера, поняли, что надо звонить именно ему (79). Как почти всегда — топорная работа, уверенность, что в любом случае «и так сойдет».

20 сентября начались переговоры между художниками и Московским управлением культуры. Последнее пытается навязать все новые и новые условия; требует, чтобы открытие выставки состоялось не в воскресенье, 29-го сентября, а в субботу, 28-го, т. е. в рабочий день, не в том месте, где была первая, а в другом (в Измайловском парке). Оба требования художники отвергли. Наконец власти согласились с датой, а художники с выделением небольшого (чтобы ограничить размер выставки) участка в Измайловском парке. Согласились и с требованием не выставлять «антисоветских», «порнографических», «религиозных» картин. Приняли они и условие о предварительной цензуре картин молодых (малоизвестных) художников комиссией из художников и начальства. 24 сентября по телефону художника Рабина известили об окончательном позволении провести выставку 29-го, с 12 до 16 час (но письменного разрешения так и не дали). В этот день, как и было заявлено с самого начала, 70 художников «разного возраста, эстетической ориентации и стилистических пристрастий» выставили в Измайловском парке более 200 картин. Никакого официального извещения о выставке не поместили, но за 4 часа ее посмотрели более 20 тыс. посетителей (80).

12 ноября 74 г. Глезера допрашивали в КГБ, на основании неопубликованного. указа Верховного Совета 72 г. (секретного и. очень старого), дающего КГБ довольно широкие права по пресечению антисоветских действий, и потребовали от него прекратить «организацию провокационных выставок», «передачу клеветнической информации западным корреспондентам». Среди других обвинений значилась и пропаганда в Тбилиси песен Галича в 65 г. (т. е. очень давно, более 10 лет).

Глезер устраивает пресс-конференцию, где рассказывает о допросе, об избиении его на улице, о преследованиях КГБ других художников, об антисемитской ругани. 14 ноября друзья Глезера отправляют резкий протест на имя Андропова. Через два дня сотрудница Союза художников (видимо, тоже агент «органов») сообщила Рабину, что в декабре 74 г. может состоятся в удобном помещении новая выставка; при этом она грозила более жесткими мерами в отношении Глезера. Из-за преследования последнего художники 4 декабря отклонили это предложение, что ГБ не огорчило. 12 декабря проведен многочасовой обыск у Глезера, 15 и 17 его вновь допрашивали, поставив перед альтернативой: или эмигрировать, или быть осужденным (такой выбор предлагался многим диссидентам, в частности бывшему тартускому студенту Суперфину, отбывшему срок заключения). Нападки на Глезера в газетах. Требование у него письменного обещания не организовывать на Западе «антисоветских выставок», не печатать «Белой книги» (о «бульдозерной выставке»). Отказ разрешить вывезти картины, которые на Западе будут использованы в «антисоветских целях» (81,113). 16 февраля 75 г. Глезер с семьей по израильской визе уехал во Францию. Часть картин ему вывезти все же удалось.

Но все же после 75 г. проводится более гибкая политика, по принципу «разделяй и властвуй», объясняемая и тем, что относительно либеральные действия в области изобразительного искусства не привела к бунту в литературе, музыке, театре. Включение художников, готовых к компромиссу, в полуофициальные творческие структуры, позволение живописцам Москвы и Ленинграда выставлять свои картины только в их городах, привели к расколу среди независимых художников. Но он оказался не столь уж непреодолимым. К участию в выставке в павильоне ВДНХ «Пчеловодство» с 19 по 27 февраля 75 г. допускались художники только Москвы. За 4 дня до ее начала 99 художников из разных городов (в том числе из Москвы, Ленинграда) направили письмо Демичеву с требованием о следующей выставке, в которой могли бы участвовать художники без ограничения местом их жительства.

Это не значит, что репрессии против участников неофициальных художественных выставок прекратились. Они продолжались до самого конца 70-х — начала 80-х гг. В июне 79 г. властями резко осуждается экспозиция членов секции художников: к июлю 79 г из нее исключено 15 человек. 21 февраля 79 г. арестован ленинградский коллекционер, учитель физики Г. Михайлов, один из активных организаторов альтернативных художественных выставок. Он обвинен в незаконной торговле произведениями искусства, в производстве и распространении с коммерческими целями диапозитивов современной живописи, в использовании своей двухкомнатной квартиры для выставок и продаже произведений художников, хотя и занимающихся живописью и графикой, но не являющихся членами творческих Союзов («не членов» можно было объявить «тунеядцами»). В приговоре указывалось, что Михайлов сам продавал иногда картины и передавал выручку художникам, а те, как вознаграждение, дарили ему свои работы; таким образом он «обогатился» на 1600 руб. (99). 18 сентября 79 г. приговор объявлен: 4 года колонии общего режима с конфискацией имущества (100). После протестов на Западе Михайлов досрочно освобожден. Распоряжение вернуть ему и другим художникам конфискованные картины выполнено не было. Но, в основном, коллекцию удалось сохранить, раздав ее художникам, частично переправив за границу. В 83 г. против Михайлова возбуждено новое дело, за контакты с иностранцами, распространение клеветнических сведений и бойкот официальных выставок нонконформистского искусства, устраиваемых ГБ. Домашний обыск, вновь конфискация картин, магнитофонных записей его воспоминаний. 18 сентября 85 г. Михайлова вновь арестовывают. 10 июня 86 г. он приговорен (уже при Горбачеве) к 6 годам колонии строгого режима за сокрытие конфискованных картин. 30 октября 87 г. досрочно освобожден и эмигрировал, просидев два года с момента ареста (276).

В отличие от москвичей, ленинградцы приняли условия властей, отдела Культуры. 20 декабря 74 г в доме культуры им. Гааза состоялась четырехдневная официальная выставка почти 50 независимых художников, которую посмотрели тысячи зрителей. Во время посещения этой выставки Глезер 22 декабря отказался прекратить разговор со зрителями, был арестован за «хулиганство», приговорен к 10 суткам ареста. Именно после досрочного освобождения от него потребовали эмигрировать. Одновременно Моссовет разрешил выставку для московских художников в феврале 75 г. в павильоне ВДНХ.

Всё происходящее — проявление колебаний во властных структурах между репрессиями и компромиссом в период до декабря 74 г. Да и «структуры» были разные, с разными тенденциями, иногда противоречащими друг другу. Управление культуры склонялось скорее к компромиссу, Комитет безопасности жаждал репрессий. Хотя сочувствия к преследуемым художникам ни та, ни другая сторона не испытывала. И каждая верила, что лучшего результата можно достигнуть именно ее средствами. Со средины 74 г. к этому добавлялся вакуум власти в Министерстве культуры в связи с падением авторитета Фурцевой, и в целом, и внутри министерства, что не способствовало выработке единой политики. 24 октября 74 г. внезапная смерть Фурцевой. На ее место назначен П. Н. Демичев (с поста секретаря ЦК, т. е. с понижением; возможно из-за поддержки художников во время Измайловской выставки; бросается в глаза его отсутствие во время празднования 150-летия Малого театра; председатель Совета министров Н. В. Подгорный произнес там догматическую, направленную против либерализма, речь; она относилась не только к театрам, но и вообще к всякому политическому, идеологическому примирению; говорилось про обострение идеологической борьбы между социализмом и капитализмом, что обязывает искусство к повышению «нашей идеологической боевой готовности, к непримиримости по отношению к чужим воззрениям», к усилению связи между «укреплением советского образа жизни» и осуждением «аполитичности и потребительской идеологии»; «Во всех сферах и областях искусства недопустимо любое отклонение от наших принципов»; ясность и оригинальность творчества; настоящее мужество и новаторство возможны только на основе «высокого гражданского сознания» и «партийной зрелости; истинное искусство кончается там, где его высокие духовные, культурные и нравственные основы заменяются безыдейностью, мещанством и пошлостью» (81-2). Всё это звучало устрашающе.

Колебания между зажимом и компромиссом заметны и в области театральной политики. Во второй половине 70-х гг. кампания против известного театрального деятеля, режиссера Юр. Любимова. В феврале 77 г. ему, художнику сцены Д. Боровскому и дирижеру Ген. Рождественскому Министерство культуры разрешило принять предложение дирекции французской оперы инсценировать оперу Чайковского «Пиковая дама». По плану Любимова, опера должна была ставиться с некоторыми сокращениями и с введением в 3 акте интермедии А. Шнитке. Но 16 декабря 77 г. заместитель министра Культуры сообщил в Париж о возражениях «специалистов» против сценария Любимова. Затем в начале марта 78-го г. всем приглашенным, кроме Рождественского, срывая начало репетиций, отказали в выдаче выездных виз. За три месяца до намеченной премьеры, 11 марта 78 г., дирижер Большого театра Альгас Жюрайтис напечатал в «Правде» пафосное письмо — статью в защиту русских национальных традиций. Он объявлял инсценировку Любимова недопустимой фальсификацией русской классики, хотя прямо имен не называл. В редакционной заметке, сопровождавшей статью, имена прямо были названы.