Дыши нами, пока есть время - Иоланта Палла

Тогда я стояла возле его кабинета, приоткрыв дверь и слушала каждое слово. Мама истерично доказывала отцу, что устала возиться с больной дочерью, терпеть холодность мужа, постоянно ждать его с работы и надеяться на лучшее.

Нет ничего хуже, чем слова о матери о том, что она устала со мной возиться. Критическое состояние было лишь один раз, а после лишь профилактическая терапия. Постоянная проверка анализов. И этим занималась не она, а врачи. Последние пару лет меня возил водитель, и никого из них не было рядом, поэтому в этот раз я не спешила посещать клинику.

Нашу семью и семьей сложно назвать. Нет разговоров по душам, как в тех слащавых фильмах о подростках, где всегда есть понимающая бабуля или мать, которой можно пожаловаться на жизнь и спросить совета. Нет завтраков и ужинов, где все собираются за одним столом и бурно обсуждают прошедший день. Ничего этого нет.

Мы просто молча поглощаем пищу. Я всегда смотрю на Лилю, которую так обожает отец, и пытаюсь понять, что же есть в ней, но нет во мне. В родной дочери, оставшейся на втором плане. Я до сих пор стараюсь выловить хоть какую-то деталь. Только нет ничего. Простая блеклая девчонка из приюта. Порой наглая, а иногда слишком покладистая. До тошноты правильная и не способная муху обидеть.

Якобы.

В этот вечер я долго не могла уснуть, прокручивая все в голове. Из комнаты вышла лишь за ужином, но ковырялась в нем у себя в комнате. Моего отсутствия никто и не заметил. Отец после работы заперся в кабинете, мама в гостиной листала бумаги, а сестрица ворковала с Кругловым по телефону у себя.

Я же готова была кулаки о стену разбить, чтобы не слышать ее смеха. Ненависть к найденышу крепла с годами.

Причин находилась гора, а за ней и маленькая тележка. Хотя хватало взгляда отца, когда он привел ее в наш дом. По его взгляду стало понятно. Вот она! Прекрасная замена родной дочери, которая стала для них обузой и миной замедленного действия. Приемыш же ничего не требовал, не ершился и выполнял все требования, но самое главное, этот ребенок был здоровым.

Воспоминания и чувства так смешались, что я начала злиться на нее еще сильнее. Почему?

Да, потому что дикарь был ЕЁ другом!

ЕЁ!

Снова ЕЁ другом!

Даже Круглова, который проводил со мной время, Лиля смогла переманить на свою сторону. Как?! Что в ней такого?!

Я вертелась и вертелась, надеясь уснуть и не думать ни о чем. Несколько раз закрывала лицо подушкой и стонала в нее, скрипя зубами. Нет ничего хуже, чем разрывающие голову мысли, а я все думала и думала. Пыталась найти определение тому ощущению, которое испытала от прикосновения дикаря. Оно совершенно не похоже на другие.

Саша много раз меня обнимал, крошки с лица стряхивал и по щеке пальцами водил, но я не чувствовала такого волнения внутри. Не было его. Мне было приятно, что друг заботится обо мне. И все.

Орлов был тем, кто меня защищал, и что бы не случилось, он всегда мне поможет. Даже после нашего спора, возникшего из-за их драки с Максимом, он приехал. Наверное, ближе у меня не было человека. Хотя…

Последнее время Штольман крепко вошла в мою жизнь и, судя по ее назойливости, не собиралась уходить.

Ночь все-таки взяла свое, и я уснула. Сон оказался слишком страшным. Я падала в пропасть и не могла зацепиться за что-либо. Темнота вокруг и мой душераздирающий крик так и гудели в голове, даже когда я после нескольких занятий сидела в университетской столовой и ковырялась вилкой в салате.

— Ты бледная, Суфлер. — Ира нагло разглядывала меня и вертела кружку с дешевым кофе. — Взяла бы себе котлету что ли или три сразу. Тощая и бледная. Так никого не привлечешь, если только пса голодного. На кости кинется и…

— Замолчи, Штольман.

— Это правда, Алимеева. — Ирина усмехнулась и отодвинула от себя кружку. — Так и будешь с разбитым телефоном ходить?

— А тебя это действительно волнует? Состояние моего телефона? — Скривилась и кинула в рот очередную порцию безвкусного салата.

— Нет, Суфлер, меня волнует твое состояние, но ты же не поверишь. — Она фыркнула и поймала мой взгляд, который как обычно плавал около столика, где сидела тройка счастливцев: Лиля, Макс и их подружка-оборванка. — От злобы чахнешь, Алимеева. Скоро на носу вырастет во-о-от такая бородавка, — Ира скорчила смешную гримасу и провела пальцем по носу, — на спине появится горб, ну и… Ты и так костлявая, поэтому до следующего левела и трансформации в бабу Ягу тебе осталось немного.

— Да иди ты! — Скомкала салфетку и кинула в нее. — На себя посмотри! Ведьмы нервно курят в сторонке.

— Это потому что я рыжая? — Хмурится и складывает руки на груди, наблюдая за тем, как я поднимаюсь и поправляю платье.

— Это потому, — внимательно смотрю на нее, — что ты Ирина Штольман, наглая, беспардонная и с языком без костей.

— Кто бы говорил про язык без костей. — Ира усмехается, но тут же поднимается и идет со мной к выходу из столовой. — Теперь не следишь за ними? Не хочешь еще разок прокатиться до «Дракона»?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я бы подумала, что Штольман сейчас издевается, но она говорила вполне серьезно. Мы шли по коридору с потоком других студентов и приближались к выходу на парковку.

— Не горю желанием оказаться в этом месте. — Вспоминаю последнее посещение клуба и невольно вздрагиваю.

Снова лицо дикаря всплывает перед глазами, будто назло.

— Мне кажется, тебе на пользу такая встряска. Потихоньку в человека превращаешься. — Штольман подмигивает, когда я злобно смотрю на нее. — Ты только глянь, сколько изменений. Подружки твои, — кивает куда-то в сторону, — остались на обочине. Ты же с ними не разговариваешь даже.

— Не думаю, что они соскучились. — Констатирую факт, не спеша передвигая ноги.

— Во-о-от, — Ира довольно улыбается, убирая руки в карманы толстовки, — вот об этом, Суфлер, я и говорю.

— Что тебе надо? Премию выписать за внимательность? — Останавливаюсь на ступеньках и не моргая изучаю лицо Штольман.

— Сейчас это прозвучало обидно. — Вижу, что в глазах Иры мелькнуло что-то, чего я до этого не замечала.

— Прощения просить не собираюсь. — Складываю руки на груди, а она отступает от меня.

— И не нужно. С такими усилиями скоро останешься совсем одна. — Штольман разворачивается и уходит в противоположную сторону, а я стою и не знаю, позвать ли ее обратно