Красная волчица - Николай Кузаков

— Нечистая сила! Варнак!

Старуха плюнула в лицо Василию. Он вытер плевок рукавом, и рука скользнула на середину черня пальмы. Дед Корней схватил его за руку:

— Что ты задумал? Не след охотнику с бабами связываться.

На крыльцо вышел Степан. Широко расставил ноги, закурил. Бабы выжидательно смотрели на него.

— Пошумели, бабы, и хватит, — спокойно проговорил Степан. — И ты, бабка Прасковья, издевательства тут не чини. Отправляйся домой на печку и дави там клопов. А мы, мужики, и без тебя промеж собой разберемся. Найдем правого и виноватого. Так вот, товарищи, контра протянула руки, и к нам в тайгу. Уж больно ей не нравится наша Советская власть, власть рабочих и крестьян. Всякая шваль старается нам палки в колеса поставить. Посмотрите, что натворил Кердоля. Споил всех эвенков и забрал у них соболей. Без куска хлеба людей оставил.

Прасковья Спиридоновна присмирела.

— Вы посмотрите на Василия, — продолжал Степан. — Так этот гад ползучий, Кердоля, чуть не застрелил парня. Да обмишурился немного. Как вам это нравится?

Женщины зашумели. Мария Семеновна всхлипнула, прижалась к Василию.

— Грабить эвенков и стрелять в Василия помогал Кердоле Трофим Пименович. Своих соболей ему сплавил и тех, что крадучись от Советской власти брал у охотников за долги. Я на собрании говорил, кто хоть одного соболя укроет, тот враг Советской власти. Трофим Пименович продал Кердоле сорок пять соболей. А Кердоля через купцов этих соболей в Маньчжурию перепродаст. Это ли не разбой на большой дороге? И мы будем судить их обоих как контру.

Бабы содрогнулись. Выстрелом для них звучало это незнакомое слово — контра. Оно представлялось каким-то чудовищем.

— Вы плачете о своих родственниках. А у Советской власти один родственник — тот, кто ей помогает строить новую жизнь. А кто встанет поперек дороги — раздавим.

И вы, бабы, не хнычьте. В нас стрелять они не жалеют патронов, но и у нас пусть жалости не просят. А теперь идите по домам и хорошенько подумайте, придут мужики — и им скажите, до чего додумались.

Женщины подхватили под руки Прасковью Спиридоновну и повели домой. Степан вошел в сельсовет, за ним последовали Василий, дед Корней и Поморов. Василий поставил пальму, дрожащими руками завернул самокрутку и глубоко затянулся. Лицо его все еще было бледным, между бровей легли две складки — первые зарубки суровой таежной жизни.

— Ничего, Васюха, злей будешь, — проговорил Степан. — Если бы не наша сила, то эти бабы когтями бы нас в клочья изорвали. С контрой дело иметь — не в бирюльки играть. А тебе коммунизм строить, для этого, паря, надо сердце иметь крепкое.

— Бабы ведь. Видеть слез не могу.

— А твоя мать — не баба? Сейчас бы ревела над твоим трупом. Такую жалость ты выкинь из души.

Степан посмотрел на деда Корнея с Поморовым.

— Ну, как у вас дела здесь?

— Ничего, — ответил Поморов. — Учим детей, учим женщин. Промыслом занимаемся помаленьку.

— Вот и добро,

— Все-таки изловили Кердолю, — радовался дед Корней.

— Поймали.

— Что нам делать? — спросил Поморов.

Степан встал, прошелся.

— Тебе, Михаил Викторович, надо хорошо разъяснить про контру бабам и особо ребятам. Нам из них революционеров делать, им тоже драться придется.

— Я это сделаю. А с арестованными что делать будем? Их надо допросить, а потом охранять, не вдвоем же с Василием будете все делать.

— В это дело мы тебя не примаем. За деда Трофима нам кое-кто не простит. В любое время в спину пуля может прилететь. А вся деревня — его родня. Сорвут зло на тебе. Меня Дмитрий заменит, да и Сема с Василием не оставят в беде. А тебя кто заменит? Кто ребятишек учить будет? У нас каждый грамотный человек на счету.

— Выходит, я буду со стороны смотреть, как товарищи с контрой борются?

— Выучить ребят грамоте, тебе этого мало? Нужен будешь, позовем.

Через три дня появились Дмитрий, Кучум, а с ними пастух Урукчи Наро, низенький, уже седой эвенк. Все трое сразу же зашли в сельсовет.

— Ушел Урукча, — прямо с порога сообщил Дмитрий. — Кто-то предупредил его. Оленей заранее угнал в тундру.

— Далеко не уйдет. В тундре тоже Советы есть. А Наро что же остался? Здорово, Наро.

— Здравствуй, бойё, — ответил Наро. — Пошто, Степан, меня обижаешь? Зачем я с Урукчой пойду?

— Другие же пастухи ушли.

— Хэ, ушли. Кого силой угнали, кого обманули. Я знаю, придут к нам пастухи.

— Без оленей-то что делать будем? — проговорил Степан.

— Пошто без оленей? Оленей я сюда пригнал, поближе к деревне. Много оленей — пять раз по сто.

— Наро, да ты же молодец.

— Что теперь делать будем? — спросил Наро. — Куда оленей деваем?

— Вот что, — Степан взял лист бумаги, быстро написал несколько строчек, расписался и поставил печать. — Этих оленей у Урукчи конфисковала Советская власть. Теперь они принадлежат нам, народу. Назначаю к пастухам комиссаром Кучума. Вот бумага с печатью. Теперь ты, Кучум, — уполномоченный Советской власти, береги оленей пуще глаза. Если Урукча задумает отнять, применяй оружие. Отдадите оленей — судить будем. Понял?

— Понял, — кивнул Кучум.

— Через полтора месяца с пастухами приходите в село. Оленей поближе пригоните. Будем избирать новый родовой Совет. Советский. Там и решим, что с оленями делать.

За плечами Василия котомка, лямки режут плечи. Лыжи глубоко прорезают снег. Разогрелся Василий, расстегнул парку. Вокруг тайга. На ветках толстым слоем лежит снег. Закухтило[28] лес. Небо высинело морозом. Малыш бредет позади по лыжне. Учует белку, бросится в сторону, а потом опять трусит лыжней.

Забинтованную голову Василия сверлят невеселые думы. «Старик тоже бы не пожалел для меня пули. Зверье, и только. Напакостят, а ответ держать боятся. Никифор волком смотрит. Этот похлеще отца будет. Не только пот, но и кровь из жил выцедит, только дай волю — постарается отомстить».

Василий сдвинул брови, сильней сжал пальму, на которую опирался.

Плотно стоят могучие кедры, будто плечами поддерживают друг друга. На их вершинах кормятся глухари. Малыш залаял, оглянулся на Василия.

— Сейчас пока мясо есть. В другой раз спромышляем.

Ныряя под ветки кедров, Василий стал спускаться с хребта. К вечеру он добрался до зимовья. Захар Данилович обдирал белок.

— А я тебя сегодня не ждал. — Он с тревогой поглядел на повязку. — Болит голова?

— Рана саднит.

— Бирокта приходила, сказывала, как дело было. Ты тоже хорош, голову, как телок, подставил.

— Не ожидал я.

— Куда Кердолю со стариком девали?

— В город увезли. Степан с Дмитрием прямо оттуда придут на зимовье.

Захар Данилович завернул самокрутку.

— Заварили вы кашу.

— Пусть не идут против народа. Мама гостинцы прислала. — Василий развязал котомку и стал выкладывать на стол шаньги, пироги, пышки.

— Корней как там живет?

— Вместе с бабами грамоте учится.

Захар Данилович улыбнулся.

— На што она ему, грамота-то? Или к богу в писари собрался?

— Чем-то надо заниматься. Поклон тебе послал. Велел сходить к Кислому ключу, посмотреть, цело ли, его зимовье.

Никифор опрокинул в волосатый рот стакан спирта, заел соленым груздем и уставился в тарелку с мясом.

— Колдунья и есть…

Имя Ятоки он даже боялся произнести. В деревне только о том и говорили, как она пулю от Василия отвела.

— Если бы не она… Давно бы волки кости Васьки со Степкой обглодали.

Никифору послышались шаги. Он вздрогнул, испуганно огляделся. Никого нет. «Эта ведьма опять где-то тут бродит», — с испугом подумал Никифор. Тогда Ятока как из-под земли появилась, отобрала ружье, нож. До села проводила и только потом куда-то исчезла.

Никифор налил еще стакан спирта.

— Может, хватит, — войдя в горницу, робко попросила жена Фекла. Была она маленькая, как подросток, щупленькая, но проворная, как хорек. И волосы у нее были огненно-рыжие. А лицо с желтизной. Говорила Фекла так, будто из пулемета строчила.

— Не твое дело.

Никифор выпил, шумно понюхал корочку хлеба и, захватив ручищей бороду, задумался. Отец перед отъездом шепнул, чтобы рассчитался с Дмитрием, Степаном и Василием сполна.

— В волчьих капканах передохнете, — скрежетал зубами Никифор. — Самострелов попробуете. Пусть только лето придет. Сейчас бы, да на снегу примет слишком много остается.

Пришла Прасковья Спиридоновна в мохнатой шапке Трофима Пименовича. Не раздеваясь, она тихо подсела к столу.

— Ты чего это, Никифор, выпиваешь? Или праздник сегодня какой?

— Ты бы разделась, маманя, — предложила Фекла свекрови. — Да и пошто шапку-то тятину одела? Люди смеяться станут.

— Я сегодня с Трофимом ночью разговаривала, вот он и велел шапку одеть.