Дикий мир нашего тела. Хищники, паразиты и симбионты, которые сделали нас такими, какие мы есть - Роб Данн

Хотя Нил и не подозревал о существовании правила Бергмана, он применил похожие принципы по отношению к человеку. Если в последние десять тысяч лет мы эволюционировали под влиянием сельскохозяйственных традиций, предположение, что мы могли эволюционировать и в контексте охоты и собирательства, вовсе не кажется притянутым за уши. Несмотря на частые упоминания и ссылки, гипотеза Нила изучена недостаточно. Возможно, он ошибается. Люди все-таки отличаются от медведей, и, кроме того, они запасают пищу, как муравьи или пчелы (возможно, просто копируя поведение своих шестиногих соседей). И самое главное – в суровых климатических условиях у человечества было слишком мало времени, чтобы выработать адаптационные механизмы.

Для того чтобы проверить гипотезу Нила, надо исследовать наиболее распространенные среди охотников и собирателей гены, причем у разных племен эти гены могут отличаться (как отличаются друг от друга генные мутации у африканцев и европейцев, способных пить молоко). Можно поступить и по-другому: посмотреть, не начинают ли охотники и собиратели, переходя на современную сельскохозяйственную диету, страдать сахарным диабетом и ожирением, как можно было бы ожидать, учитывая их повышенную способность превращать калории в жир и простые сахара. Теория Нила предсказывает, что организмы охотников и собирателей из зон с умеренно-холодным климатом должны продуцировать больше сахара и жира из современного рациона, чем организмы охотников и собирателей из менее холодных регионов (например, из тропических лесов) или организмы потомков земледельческих культур. Другими словами, охотники и собиратели из холодных стран, попав в наши условия, будут чаще страдать ожирением (из-за повышенной способности накапливать подкожный жир) и диабетом (из-за повышенной способности превращать пищу в простые сахара). Отсюда можно сделать вывод, что заболеваемость сахарным диабетом будет выше среди народов, живущих там, где муравьи и пчелы накапливают мед, а медведи – жир, то есть в пустынях, субтропических регионах и в тундре.

В 2007 году в одном крупном исследовании ученые сравнили заболеваемость диабетом среди охотников и собирателей и заболеваемость в общей популяции[77]. Многие охотники и собиратели делают на зиму пищевые запасы, например, на севере, где аборигены часто запасают сушеную рыбу и мясо тюленей. В этих группах сахарный диабет встречается сравнительно редко, реже, чем в западных странах. Напротив, среди исконного населения пустынных и субтропических регионов, где запасать пищу трудно (например, в Австралии, Африке, Центральной и Южной Америке) сахарный диабет встречается в четыре раза чаще, чем в земледельческих племенах и в западных странах. Этому феномену есть два объяснения. Социальные условия вынуждают население, занимающееся охотой и собирательством, к такому образу жизни, который неизбежно приводит к бедному пищевому рациону, содержащему большое количество простых сахаров. Есть и вторая возможность, которая, правда, не исключает первую: потомки охотников и собирателей страдают от ожирения и диабета, так как к этому предрасполагает их наследственность, их некогда полезные, а теперь ставшие ненужными гены.

Никто пока не понимает, как взаимодействуют между собой ответственные за метаболизм гены и как это взаимодействие приводит у разных людей к различным реакциям на одинаковые диеты. Гены, отвечающие за усвоение пищевой энергии, например за накопление жира, являются более сложными (и древними), чем гены, отвечающие у взрослых за переваривание и усвоение молочного сахара. Каков бы ни был ответ на этот вопрос, он вряд ли окажется простым. Так же маловероятно, что для разных групп охотников и собирателей этот ответ окажется одинаковым. В то же время вполне предсказуем тот факт, что по мере расселения по земному шару метаболизм людей становился все более разнообразным в ответ на изменения в питании и образе жизни. В некоторых регионах люди умирали голодной смертью чаще, чем в других, и для выживших индивидов были жизненно необходимы гены, которые помогли бы им выстоять в битве с голодом. Если такой адаптационный механизм существует, то совершенно очевидно, что он оказывает неизбежное влияние на нашу современную жизнь – независимо от того, понимаем ли мы закономерность происходящего или нет. Последствия этого влияния могут быть поистине чудовищными – по некоторым оценкам, в 2010 году зарегистрировано более 200 миллионов случаев диабета по всему миру.

Ясно, что диета, которой придерживались наши предки, определяет нашу реакцию на современный пищевой рацион. Будут открыты новые гены, возникавшие в наших клетках на протяжении всей нашей истории существования. Некоторые из этих генов определяют наше отношение друг к другу или наше социальное поведение, так сильно различающееся у разных групп. Было высказано предположение о том, что переход некоторых групп первобытных людей к земледелию и оседлости требовал социальных навыков, которых не было у племен, не перешедших к такому образу жизни. Может быть, будущие земледельцы изначально были более смирными и менее агрессивными. Может быть, они были похожи на своих грустноглазых коров. Может быть. Этим вопросом занимается как минимум дюжина лабораторий, так что скоро мы услышим ответ. Между тем мы все – такие разные! – продолжаем жить рядом. Некоторые из наших различий совершенно случайны – это всего лишь игра наследственности. Другие, например гены, позволяющие нам побеждать малярию, переваривать молоко или расщеплять крахмал, – это следствие адаптации, полезной для нас в далеком-далеком прошлом.

В конечном счете мы стали разными, «потому что каждый из нас особенный цветочек», как говорила нам воспитательница в детском саду. Мы особенные цветочки, потому что за истекшие десять тысяч лет нашей эволюции все мы жили в разных условиях и разных экологических контекстах. Когда-то мы употребляли в пищу дикие растения и животных, окружавших нас. Вы болели малярией, а я привыкал к коровьему молоку. Вы подолгу голодали, а я питался пусть и плохим зерном, но регулярно. Западная медицина не учитывает эти различия, отчасти, видимо, потому, что исходит из ошибочной предпосылки о природе нашего разнообразия, предпосылки, которую наверняка удастся опровергнуть Саре Тишкофф.

В стандартном эволюционном древе человечества есть тонкая, почти лишенная листьев ветвь, олицетворяющая жителей Африки; другие ветви соответствуют Европе и Азии. От этих ветвей отходят побеги, ведущие в Азию, Австралию и обе Америки. Тишкофф предположила, что в этой картине явно чего-то не хватает. Несмотря на то, что люди современного вида жили в Африке в два раза дольше, чем в других местах, африканцы были практически исключены из изучения генеалогического дерева человечества. С некоторым опозданием у африканцев стали брать на анализ образцы ДНК. Этнографам было давно известно невероятное культурное разнообразие африканских народов, поэтому вполне обоснованно можно было ожидать такого же генетического разнообразия. Работы Тишкофф показали, что это действительно так. На самом деле, исходя из некоторых данных, генетическое разнообразие африканцев равно разнообразию всех прочих населяющих Землю народов вместе взятых; то же самое можно сказать и о культурной многоплановости. Почти треть всех языков мира – это языки Африки; треть всех вариантов образа жизни тоже берет начало в Африке. Другими словами, можно сказать, что генеалогическое древо человека мы рассматриваем как бы вверх ногами. Корни этого древа находятся в Африке, и здесь же осталось большинство его ветвей. Остальные люди – от американских индейцев и аборигенов Австралии до шведов – являются отростками нескольких побегов, соответствующих одной-двум миграциям из Африки, во время которых было утрачено и генетическое разнообразие. Дальше люди расселялись по Земле мелкими группками, переходя от одного окрестного холма к другому[78].

Понимание того, что подтверждение большей части человеческого разнообразия можно найти в Африке, влечет за собой неизбежные следствия. Во-первых, это означает, что наши категории «белый», «черный» и «смуглый» абсолютно бесполезны при рассуждениях о природе здоровья и болезни. Белые пациенты, долго находившиеся в центре внимания западных врачей, происходят всего лишь от небольшого количества ветвей генеалогического древа человечества. Когда речь заходит о представителях других рас, к ним нужен совершенно иной подход. Например, неспособность взрослого человека расщеплять лактозу и усваивать молоко долго считали недостатком и даже показателем ущербности, тем не менее это как раз норма. Напротив, способность взрослого человека пить молоко весьма необычна. Были проведены тысячи исследований, в которых сравнивали различия в природе здоровья и болезней между белыми и черными, черными и азиатами, стараясь при этом создать модель, позволяющую понять разницу. В этих исследованиях неизменно находили отличия, обусловленные генетическими, культурными и экономическими факторами или их сложным сочетанием. Правда заключается в том, что при любом из этих сравнений расовая категория «черный» или «азиат» включает большее разнообразие, чем категория «белый»[79]. В конце концов, белизна кожи так же необычна, как и способность пить молоко в зрелом возрасте. Поскольку гены несомненно влияют на наши современные различия в здоровье и благополучии, такое расовое деление приносит «ограниченную пользу» или, выражаясь разговорным языком, является попросту глупым. Нам необходима эволюционная медицина, учитывающая разнообразие и экологические контексты нашего прошлого.