Осторожно, спойлеры! - Дейд Оливия

Он открыл рот. И закрыл, не зная, что сказать и с чего начать.

Она ласково, но твердо похлопала его по широкой груди.

– И не трудись притворяться, что не знаешь, что такое Марианская впадина. Я смотрела «Акулий тайфун», и те зубастые ублюдки поднимались в смерч, закрутившийся в этой впадине. Ты рассказывал президенту об опасности в белом лабораторном халате и защитных очках, но без толку.

Глупо, но он подумал, смотрела ли она фильм в 3D, потому что сцена, где мать акул съедает круизный лайнер в три укуса, была сделана эффектно…

Нет. Сейчас не об этом.

Маркус медленно выдохнул. Закрыл глаза.

Почему он решил, что она просто примет перемены в его поведении без замечаний? Не спрашивая, что это значит?

Женщина, стоящая перед ним, это Бесс – бета, которая отлавливала любые противоречия в его историях.

Женщина, стоящая перед ним, это Эйприл, которая в своей работе проводила сравнительный анализ поверхностного и более глубоких слоев земли на проблемных участках.

Женщина, стоящая перед ним, это женщина, которую он хочет.

Поэтому в конечном итоге он все же открыл рот снова и дал ей то, чего хотела она. Правду. По крайней мере, достаточно правды на данный момент.

Бедные улицы Портленда, середина дня.

ЭВАН смотрит на сидящую рядом красивую экстравагантную девушку с ярко-розовыми волосами, его моноцикл прислонен к спинке их скамьи. Неожиданно он понимает, что она знает про него все, а он не знает про нее ничего.

ЭВАН: Как тебя зовут?

ПИКСИ: Это неважно.

ЭВАН: Конечно важно.

Она очаровательно морщит нос и смеется, лениво жонглируя.

ПИКСИ: Правда неважно. Сейчас мои желания, мои потребности, мои мысли, мои цели и даже мое имя гораздо менее важны, чем ты, Эван. Твоя история. Твоя жизнь. Твое искупление.

Чуть не плача, он пытается улыбнуться и быстро чмокает ее в губы.

ЭВАН: Я никогда не чувствовал, что меня понимают. Если бы кто-нибудь вроде тебя появился в моей жизни раньше, я думаю…

ПИКСИ: Что?

ЭВАН: Может, я изначально не связался бы с этой бандой на моноциклах. И теперь я начинаю думать, что возможно… возможно… (он судорожно вздыхает) я могу пересесть с одного колеса… на два.

Пикси широко улыбается ему. Это счастливейший момент в ее жизни.

15

Солнце разогнало утренний туман, и Маркус сиял золотом в его лучах. В таком свете, при правильной операторской работе, он мог бы быть полубогом, которого так талантливо играл несколько лет. Или мифической личностью, или отважным благородным героем возбужденного воображения юной Эйприл, либо ее теперешних самых возбуждающих фанфиков.

Но его не снимала камера, и это не была история, и он не был невидимым полубогом. Нет, если присмотреться повнимательнее.

Его губы были плотно сжаты, и он смотрел своими знаменитыми голубыми глазами куда угодно, кроме нее. На дорожку под ногами, на заведения, которые они уже прошли, на сверкающую воду, к которой они приближались. Если бы он вдруг рванул прочь от нее и нырнул в Залив, чтобы избежать этого разговора (возможно, отрастив хвост вроде того, что был у него в «Русале», трагическом фильме о морском получеловеке, обреченном любить женщину с аллергией на водоросли), она бы не удивилась.

Но он не побежал. Он просто выглядел… потерянным. Но потом он сжал зубы и пристально посмотрел на Эйприл. Она заставила его успокоиться, хотя пульс еще громко стучал в ушах, а его сердце не менее шумно билось под ее ладонью.

– Когда мне было пятнадцать, я сдался, – произнес он. Его густой, низкий голос звучал ровно, явно лишенный эмоций, которые он вкладывал в слова многочисленных сценаристов. Для этих, собственных слов он не использовал отрывистых пауз, сцепленных рук, за которые она могла бы ухватиться и прижаться ближе к нему. – Я все равно разочарую всех. Вызову раздражение. Как бы сильно я ни старался и как бы часто ни извинялся.

Осторожно. Осторожно. Ни интонаций, ни сочувствия, ничего, что он может не так понять.

– Всех?

– Я рассказывал, что мама учила меня дома. Мне не разрешали выходить на улицу, пока не сделаю уроки, и мои родители не были фанатами спорта. Я мало встречался с другими детьми. А когда встречался, то не знал, что сказать. – Он судорожно дернул плечом. – Мои родители были моим миром. Они были всем.

– Ты сдался?

– Я всегда был хорошим подражателем. Я тренировался в своей комнате. К тому времени мне хорошо удавались мои родители. Напыщенный парень из исторических документальных фильмов, которые так любили мои родители. Актеры из «Королевской шекспировской труппы», чьи постановки родители заставляли меня смотреть по телевизору, когда находили их в программе. – Он слабо улыбнулся. – Даже не особо задумываясь, я многое знал, когда смотрел фильм. Знал, что скажет актер. Как скажет. Его позу. Какими будут его жесты.

Моя первая и самая продолжительная роль – худший в мире сын. Тщеславный, ленивый, глупый, легкомысленный и все прочее, что они ненавидят. – Привычным движением он отбросил прядь окрашенных солнцем волос. Демонстрация. Напоминание. – Это было легко. Гораздо легче, чем раньше.

Эйприл закрыла глаза. Под ее веками он съежился до долговязого одинокого мальчика. Озлобленного. Страдающего.

Нет, он был не алмазом, а золотом. И как золото мягким, сильное давление на которого было бы способно сминать и корежить до тех пор, пока он не нашел способ себя защитить. Пока не втиснул бы что-то твердое и неподдающееся между собой и безжалостно гнетущей тяжестью родительского неодобрения.

«Худший в мире сын, – сказал он. – Тщеславный, ленивый, глупый, легкомысленный».

Если они захотят отвергнуть его, то не смогут сделать больно ему настоящему. Они даже не смогут увидеть его настоящего, если вообще когда-нибудь видели.

Это был вызов, средний палец небу. Это была броня. Это было…

Господи, этого было достаточно, чтобы у Эйприл запершило в горле, а ладонь на его груди сжалась в кулак.

Когда желание заплакать, но не беспомощная ярость, ослабло, она снова открыла глаза. Встретилась с его взглядом.

Она поняла. Правда поняла. Источник его притворства, первопричина его самой продолжительной роли. Но сейчас он взрослый человек, так почему? Почему он до сих пор притворяется?

Она с осторожностью наблюдала за ним, его отсутствующий тон пугал ее.

– Я не собирался продолжать притворяться после того, как поступил в колледж или когда бросил его и переехал в Лос-Анджелес. Я понятия не имел, что говорить или делать, когда был не в роли, но я старался. И постепенно я натренировался разговаривать со всеми, особенно когда стал жить с Алексом. Он помог мне чувствовать себя более комфортно с другими людьми.

Стеснялся. Проклятие, он стеснялся! Как она не поняла этого раньше?

Еще одна памятка себе: «Не рассказывать Маркусу, что изначально хотела поужинать с его лучшим другом вместо него».

– До «Врат» я нечасто имел дело с интервью. А потом я получил роль Энея и… – Он сглотнул. – Внезапно появилось так много вопросов и гораздо больше людей стало следить за моими словами, и я не был готов. Мы с Алексом репетировали наиболее вероятные вопросы, но даже подумать не могли, что мне вручат чертову книгу и попросят прочитать страницу про Энея вслух.

Черт. Черт, она знает, о каком интервью речь. Та пресловутая рубрика в новостной и развлекательной передаче, которую так любит ее мать. Мама даже упоминала о нем во время телефонного разговора позже в тот день столько лет назад.

– Ты, может, даже и видела то интервью. Тот мальчик красивый, но не особо блестящий собеседник.