MKAD 2008 - Антон Некрасов

Наивное дитя войны…

Выхватив из-за спины пускатель «кошки», я выбросил руку вперед и нажал на спуск.

Туго отдав в плечо, устройство сработало, и в сторону джипа, оставляя за собой серый плетеный хвост, помчалась «кошачья лапка» с еще поджатыми «коготками».

Прошив крышу «Мерседеса» в районе заднего сиденья, она прошила и сиденье – я знаю, что может прошить «кошка». Я хорошо знаю, как сделать так, чтобы она выпустила «коготки». Я знаю, где у нее «почесать», чтобы она «мяукнула».

Внутри меня разлилась истома от понимания того, как лапка распустила пальчики и вцепилась в «Геленваген» мертвой хваткой.

Мерцалов понимает, что я делаю. И если он сейчас даст команду пилоту уйти влево, я погибну.

– Сукин ты сын!! – слышу я в наушниках. – Срежь «кошку»!..

Я слышу хруст своих зубов.

Три узла в одном, развязать которые сейчас может только нож.

Представляю глаза Мерцалова, который сейчас видит, как я срезаю себя с фала и крепко держу трос «кошки».

А ты как думал? Не по одному тебе война прошлась, старик…

Пока я спускаюсь, моя жизнь в руках пилота «вертушки».

Я не слышу, что он говорит, но представляю, как если бы он спускался на джип вместе со мной. Самое частое слово в его речитативах – «мать». Ему нужно повторять все действия водителя «Мерседеса», но реагировать ему приходится только после того, как начинают наступать последствия.

Но пидор в «мерине», похоже, не соображает, что происходит. Он даже не видит торчащую и натянутую как стрела веревку за своей спиной. Он гонит последние в колонне машины по МКАД и занят этим полностью, как колли, бегущая позади отары и направляющая баранов вперед своей злобой.

– Срежь веревку, Саша… – шуршит в наушниках голос Мерцалова. – Я утащу тебя…

Он утащит, я знаю. За ним не заржавеет. Когда в Чабанмахах нашу колонну зажали, он шесть человек вытащил. Обгорел весь, как упавший в ад ангел, но выволок.

Но все дело в том, что я как раз не хочу, чтобы меня куда-то утаскивали. Больше всего сейчас я хочу оказаться на крыше этого «Мерседеса». Вцепиться ногтями в те выступы, в которые цеплялся Касьяненко. Чувствовать то же, что и он. Да только не слушать команды сверху, погубившие его.

Ударив по стволу автомата, я опустил его почти вертикально.

Прижал пальцем спусковой крючок, и люк джипа изменил вид. Пули пробили пластик, нарисовав на нем три мохнатые точки. А больше мне и не надо. Скинув с плеча автомат, я быстро привязал ремень к веревке. Утаскивай, Мерц…

Я даже не буду вынимать из ножен на голени нож, я тебя удавлю, сука, голыми руками.

Выждав, я разжал пальцы, трос затрепыхался на ветру, как нитка, и ноги мои, с хрустом ломая пластик люка, вошли внутрь салона…

Он не ждал именно такого появления, но поскольку был готов ко всему, ровно прокричал что-то, и я услышал свист железа, трущегося о жесть. И в следующее мгновение в лицо мне полетела какая-то палка. Отбив ее рукой, я хотел схватить убийцу за шею и поблагодарил себя за то, что все-таки помедлил с исполнением. То, что я только что отшвырнул от своего лица, были те самые ножны, из которых вынималось железо. Тонкая заточенная полоска металла, хищно сверкнувшая на солнце, клюнула бы меня в глаз, не качни я головой в сторону.

Я никогда не видел таких заточек. В локоть длиной и отточенная, как игла, она без труда вошла бы и в фанеру, и в масло. Его преимущество заключалось в том, что этой пикой он мог орудовать наугад, и шансы на успех были высоки. Джип – слишком тесное место для выяснения отношений с человеком, таящим надежду проколоть тебя холодным оружием.

Я имел выгоду лишь в том, что он вынужден был сидеть спиной ко мне. Но скот так быстро и ловко шил своей иглой пространство за собой, что я едва успевал уклоняться.

Через секунду ко мне пришло понимание простого факта. Если он хотя бы раз оторвет взгляд от дороги, чтобы посмотреть на меня, я – труп. Он двинет заточкой уже не вслепую, а запустит ее по верному пути. И чем бы я ни закрывался, шило пройдет сквозь любую преграду. Он насадит меня на это жало, как бабочку.

Кажется, то же самое понял и он.

И когда он резко посмотрел назад, чтобы увидеть меня и наконец нанести точный удар, я понял, что это тот самый единственный шанс, что дается раз в жизни.

Я выбросил вперед руку и изо всех сил ударил его по правому глазу. Касательная пощечина силой в одну килотонну. От таких ударов лопаются глазные яблоки, но мне достаточно было просто сбить его с толку.

Он заорал, как ошпаренный в бане мужик, и схватился свободной рукой за глаза.

Джип рвался вперед никем не управляемый…

А мне было уже все равно. У нас с ним все равно бы ничего не получилось. Мы бы уже никогда не полюбили друг друга, он не остановил бы машину, и мы бы не вышли на травку, чтобы перекинуться словами признания.

Этот проклятый, смертью помеченный джип должен был умереть. Судьба уже пометила его крапом. И какая разница, как это случится…

Перекинув ногу через спинку, я ударил его в голову. Она не оторвалась от шеи этого мерзавца потому только, что шея была сильной. Однако вряд ли его глаз перестал болеть после того, как он виском выбил боковое каленое стекло.

Джип ударило об ограждение, и он, не встречая преграды, понесся вправо.

Мне плевать, ей-богу…

Рванувшись вперед, я повторил удар ногой. На этот раз каблук моего ботинка-берца угодил ему под челюсть. Как раз туда, куда я и метил.

Представляю, какой болевой шок он сейчас испытывает. Перед глазами его плавает туман, гада тошнит, и он ни о чем не думает.

До ограждения справа оставалось метров пять, до шумозащитной стенки за дорогой метров двадцать.

Мне очень хотелось успеть.

Я схватил ублюдка за волосы на макушке и рывком подтянул к себе. Завел локоть под сломанную челюсть и одним движением сломал ему позвонки. Их хруст совпал с грохотом удара машины об ограждение.

Удар, желтая вспышка перед глазами и звон в ушах, который затих почти сразу…

Я лежу на спине и вижу над собой свой ботинок, блестящий от свежей крови.

Звук выключен.

XVII

Шилов

Такое не каждый день увидишь. Не-е-ет, не каждый. Я на МКАД несколько лет, но почему-то ни разу не видел подобных сцен. Сегодня, похоже, повезло. Весь день везет. И зарплату прибавят, и премию подкинут, и вообще. И под конец дня – такое кино. Интересно, они по жизни придурки такие или кто-то внушает им, что подобные подвиги – их долг и почетная обязанность? Наверное, и то и другое.

Когда джип впечатался в бетонное ограждение, деформировался и перелетел через него, я посмотрел наверх. Чтобы увидеть лицо командира, удовлетворенное идеальным самоубийством подчиненного. Интересно, в вертолете этому крепышу повязывали на лоб повязку с надписью – «Божественный ветер»? Саке пить давали?

Ну, где командир?

Но вертолета уже не было.

Он улетел куда-то в сторону вместе с привязанным к фалу автоматом. Этот Маугли немного осложнил работу пилотам. Автомат нужно было утащить в сторону, иначе он мог за что-нибудь зацепиться и начать стрелять. Ну, это я так полагаю. Более трезвый ум предположит, наверное, что автомат мог оказаться на высоковольтных проводах. В любом случае «стрекоза» свалила. Но скоро прилетит обязательно. Находящимся в ней людям нужно убедиться, что их коллега мертвее всех мертвых. Мне почему-то кажется, что он мертвее даже того, что лежал сейчас на асфальте в двух километрах за нашими спинами.

Пострелов уже распахивал дверцу. Он не был бы самим собой, если бы проехал мимо. Злобных персонажей в джипе бояться уже не стоило. Если после того, что я увидел через разбитое заднее стекло «Мерседеса», выжить и можно, то только в сказке.

Мы выбежали из машины. Мы – это я, Вова, Голев и Мокин. Пискунов, хотя и очухался, сидел и сжимал свой драгоценный саквояж. Он не расстался с ним и в своем теперешнем состоянии.

На ограждении остались следы джипа. Я успел подумать о том, сколько этой несчастной машине досталось за сегодняшний день. Кто ее только не бил и с какой только целью не бил!

Разломав то, что осталось от «Мерседеса», я и Мокин выволокли на улицу этого хренова десантника. Он дышал так же, как дышал всего пять минут назад Пискунов, – ровно и глубоко. У придурков удивительная особенность реагировать на экстремальные ситуации молча и спокойно. Погружаясь в себя.

– Нахлещите ему по щекам, – посоветовал Голев, поглядывая в нашу сторону. Он был занят багажником, я так думаю, из любительского интереса.

– Ему только по щекам и осталось нахлестать, – прохрипел Мокин. – По всему остальному он уже отхлестан.

Я расстегнул ремешок под подбородком нашего спасителя и стянул с его головы шлем. Знакомые глаза цвета замерзшей голубики, наполовину прикрытые веками. Белый как саван. Нелегко дается спасение людей и убийства, ох, нелегко.