Ганнибал. Роман о Карфагене - Гисперт Хаафс

В Гадир они попали только в середине весны. Завидев лепившиеся к берегу белые дома и серебряный купол храма, Антигон весело рассмеялся. Но больше всего он обрадовался, глядя на стоявшие рядом с утлыми рыбачьими лодками корабли. Он понял, что здесь собирается флот для отплытия в Карт-Хадашт. Вся набережная была заполнена воинами в полотняных панцирях. Их сопровождал суффет Гадира, с гордостью сообщивший Антигону, что древнейшая финикийская колония отправляет на помощь городу восемь тысяч иберийских наемников. Этот пожилой человек с острым проницательным взглядом пригласил грека вместе с Тзуниро в свой двухэтажный, окруженный большим садом дом, угостил жареной дичью и терпким вином и предложил присоединиться к флотилии. Антигон, никак не ожидавший такого удачного стечения обстоятельств, немедленно согласился.

Однако вскоре выяснилось, что он слишком рано обрадовался. Несмотря на сравнительно небольшое количество людей на борту и довольно легким груз, «Порывы Западного Ветра» постепенно начал отставать от каравана. Выяснилось, что судно дало течь. Антигон, нырнув вслед за Хирамом в чернеющий прямоугольный проем трюма, невольно вздрогнул, увидев залитый водой настил пола. Матросы вычерпывали воду под доносившиеся откуда-то снизу непрерывное журчанье и хлюпанье. Грек понял, что отныне можно забыть о вещах и съестных припасах.

— О мой господин Тигго, — от напряжения голос капитана стал еще более хриплым, — Нам придется сделать остановку в Игильгили. Там мы сумеем починить корабль. Он станет почти как новый. Их судостроильня славится своими мастерами.

— Сколько это продлится? — озабоченно спросил Антигон.

Хирам на секунду замер, собираясь с мыслями, а потом нехотя ответил:

— Дней десять — пятнадцать.

— Так, — печально произнес Антигон, — Тогда нам придется расстаться. В Игильгили на берег сойдут только Тзуниро и Мемнон.

Он ободряюще похлопал Хирама по плечу и полез по крутой лестнице на палубу.

В полдень под сильными ударами ветра судно еще больше накренилось на правый бок. Антигон подвел Тзуниро и Мемнона к борту в надежде, что на чистом и свежем воздухе прощание покажется не таким безутешным. Однако взгляд грека уперся в широко раскрытые, полные слез глаза эфиопки.

— О завладевший моим сердцем, неужели?.. — Тзуниро нежно коснулась его лба. Мемнон непонимающе смотрел на них и тоже готов был разреветься. Антигон взял сына на руки.

— По слухам, мятежники уже окружили Гиппон с моря. Я буду вынужден высадиться с лодки где-нибудь неподалеку от Табраха и там попытаться раздобыть коня.

— А мне, к сожалению, нельзя ездить верхом, — Тзуниро приложила ладонь к заметно округлившемуся животу, — но почему, любимый?..

— А потому, — он говорил спокойно и властно, — что хотя в Карт-Хадаште мне очень многое ненавистно, но я там родился. В городе я хоть что-то смогу сделать. Могу помочь деньгами, могу что-нибудь придумать, могу, наконец, просто взять в руки меч и лук. Здесь же мне остается лишь с неистово бьющимся от ужаса сердцем ожидать дурных вестей. Пойми, если Карт-Хадашт падет, все остальные города на побережье также не устоят. И тогда… тогда Хирам доставит вас в Мастию.

Ровно через три дня лежащий в густой траве и не совсем еще проснувшийся в такой ранний час Антигон вдруг резко, как от толчка, вскинул голову. Из-за окаймленного горами горизонта вынырнула небольшая группа всадников, сперва еще плохо различимая в лучах восходящего солнца. Через несколько минут Антигон разглядел длинные белые плащи. Красиво выбрасывающие ноги скакуны повиновались любым жестам и возгласам своих наездников.

— Эй, пунийский пес! — воскликнул прискакавший первым крепко сбитый нумидиец с лохматой черной бородой и изуродованным шрамами лицом. — Ты поедешь с нами. Брат царя поговорит с тобой, и…

Он выразительно провел пальцем по горлу.

— Я не пун, о друг ночи, — Антигон ожег его взглядом и недовольно поморщился: пряному удушливому аромату трав он предпочитал запах рыбы и соли, — а всего лишь несчастный заблудившийся в здешних степях греческий купец.

— Брат царя сам решит, кто ты, — недобро усмехнулся нумидиец, — но вряд ли тебя обрадует его решение.

Лагерь нумидийцев представлял собой стоявшие квадратом шестьдесят шатров с камышовой кровлей. Антигону они показались похожими на перевернутые гаулы. На сочных лугах вокруг старинного имения, видимо принадлежавшего раньше какому-то знатному пуну, мирно паслись расседланные кони. Обугленные балки и остатки стен господского дома походили на изуродованные руки, воздетые к ослепительно голубому весеннему небу.

Вождь нумидийцев окинул Антигона острым, как клинок, взглядом и сразу же почему-то перевел его в свой шатер, белеющий посреди лагеря. Юноша чем-то напомнил греку Гадзрубала. У него было такое же красивое, с поразительно правильными чертами лицо, прямой нос и пронзительные глаза.

— Покормите его, — гортанным голосом приказал нумидиец. — Если он лазутчик, пусть уйдет из жизни сытым. А если греческий купец, пусть видит, что мы очень гостеприимный народ.

Он предложил Антигону сесть рядом с ним на кожаное одеяло. Светлокожий слуга немедленно протянул греку кусок копченого окорока и глиняную чашу с травяным настоем. Дождавшись, когда Антигон насытился, нумидиец весело воскликнул:

— Сейчас мы проверим правильность твоих слов! Эй, Клеомен, поговори с ним по-гречески!

Через пять минут светлокожий слуга уже восхищенно качал головой, убедившись, что Антигон превосходно владеет его родным языком.

— Ну хорошо, Клеомен, а теперь оставь нас, — сурово сказал нумидиец и повернулся к Антигону: — У тебя египетский кинжал и пунийский меч, ты отлично говоришь по-гречески, и, наверное, я бы не знал, как решить твою судьбу, если бы не вспомнил твое лицо.

Антигон побледнел. Он словно почувствовал у своего горла острие меча.

— Ты — Антигон, сын Аристида, владелец «Песчаного банка», друг Гамилькара и Гадзрубала. — Нумидиец медленно встал и скрестил руки на груди, — А мое имя Наравас. Ты видел меня в саду Гамилькара.

— Ты учил Ганнибала стрелять из лука и ездить верхом! — загораясь гневом, выкрикнул Антигон, — Ты любишь Саламбо и тем не менее готов уничтожить Карт-Хадашт, вырвать у своего ученика из груди сердце!

— Не оскверняй мой слух, метек! — Нумидиец угрожающе положил руку на рукоятку кинжала.

— А теперь подумай, — неожиданно холодно и равнодушно отозвался Антигон, — смогут ли несколько тысяч вконец потерявших разум наемников, пусть даже с твоей помощью, преодолеть самые мощные в мире укрепления? Даже Агафокл и Регул не отважились посягнуть на них. Ведь может случиться и так, что от всех вас довольно скоро останется лишь груда обглоданных шакалами и бродячими псами костей. В плену не жди пощады — с тебя живого сдерут кожу.

Наравас печально улыбнулся. Его большие темные глаза затуманились.

— Ганнон наделал слишком много ошибок, — голос нумидийца утратил былую твердость. — Осаждающие захватили почти все оружие, на их сторону перешли почти все воины, размещенные вокруг Большой стены.

— Ты ведь довольно долго жил в Карт-Хадаште, — иронически улыбнулся Антигон, — и должен понимать, что, несмотря на все ошибки Ганнона, славные оружейники-пуны все же успели изготовить неимоверное количество мечей, щитов, копий, дротиков и стрел. Напомню, что в городе огромные запасы железа, меди и олова. Ну а если потребуется, сто тысяч пуниек без колебаний пожертвуют своими волосами для изготовления тетивы. Ты ошибаешься, если думаешь, что в домах Карт-Хадашта останется хоть один железный котел или хотя бы медное кольцо. И последнее. Неужели ты, высокомудрый Наравас, не веришь, что из шестисот тысяч жителей хотя бы шестьдесят тысяч мужчин не предпочтут позорной смерти от руки наемника у себя дома почетную гибель в сражении?

Наравас озабоченно опустил голову. На самом деле Антигон не верил, что в богатом, сытом Карт-Хадаште действительно найдется шестьдесят тысяч людей, мало-мальски владевших боевыми навыками и готовых терпеть лишения. Однако он решил про себя, что в данном случае никакая ложь не может быть чрезмерной.

— Но даже если удастся преодолеть стены, ваши потери окажутся настолько велики, что… В общем, вспомни, что придется еще с боем брать чуть ли не каждый дом. Известно ли тебе, сколько кораблей из Иберии, Галлии, Эллады и земель, расположенных за Столбами Мелькарта, зимой вошли в гавань Карт-Хадашта? Я сам недавно видел целую флотилию с восемью тысячами иберийских воинов на борту.

— Нет, грек, ты так и не сумел убедить меня. — На лице нумидийца появилось хмурое, сосредоточенное выражение. — Вся Ливия поднялась, чтобы вместе с восставшими наемниками, прославившимися в битвах Великой войны, разграбить и навсегда стереть с лица земли надменный Карт-Хадашт. Ты говорил весьма умно и даже заставил меня усомниться кое в чем. Но ни мой народ, ни я не могут остаться в стороне, когда дело касается дележа таких огромных богатств. И потом… — он запнулся, шумно перевел дыхание и затухающим голосом продолжил — Может быть, еще удастся спасти… Саламбо и Ганнибала.