История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 1) - Уильям Теккерей

Следствием их беседы и была поездка в Чаттерис, откуда мистер Долфин прислал его светлости письмо: он-де имеет честь сообщить маркизу Стайну, что видел ту леди, о которой говорил милорд, поражен как внешностью ее, так и талантом и заключил с ней ангажемент, так что в скором времени мисс Фодерингэй будет иметь честь играть перед лондонской публикой п его, Долфина, просвещенным покровителем.

Объявление о новом ангажементе мисс Фодерингэй Пен прочитал в той самой газете, в которой он так часто воспевал ее чары. Редактор не поскупился на хвалы ее красоте и таланту и пророчил ей громкий успех в столице. Бннгли стал писать на афишах "Прощальный спектакль мисс Фодерингэй". Бедный Пен и сэр Дерби Дубе проводили в театре все вечера: сэр Дерби из ложи у сцены бросал букеты и ловил взгляды; Пен один занимал остальные ложи, бледный, исхудавший, донельзя несчастный. Никого не волновало, уезжает мисс Фодерингэй или остается, — никого, кроме них двоих, да, пожалуй, еще одного человека — оркестранта мистера Бауза.

Этот последний появился однажды в ложе, где тосковал Пен, протянул ему руку и предложил пройтись. По озаренной луною улице спустились они к реке, а потом долго сидели на мосту и говорили о ней.

— Не диво, что мы сидим рядом, — сказал Бауз, — мы с вами давно товарищи по несчастью. Не вас одного эта женщина лишила разума. А у меня нет и ваших оправданий: я старше, и я лучше ее знаю. Она бесчувственна, как вот этот камень, на котором лежит ваша рука; и камень ли упадет в воду и пойдет на дно, или вы, или я — ей хоть бы что. Впрочем, нет — обо мне она бы пожалела, потому что я должен ее обучать: без меня ей не справиться, она меня и в Лондон вытребует, А если б не это… У ней нет ни сердца, ни ума, ни чувств, ни соображения, ни горя, ни забот. Я хотел добавить "ни радостей", но это неверно: она любит вкусно поесть, и ей приятно, когда ею восхищаются.

— А вы восхищаетесь? — спросил Пен, невольно забыв о себе, — так его заинтересовал этот хилый, невзрачный, хромой человек.

— Привычка! Все равно что нюхать табак или выпивать по маленькой, отвечал тот. — Я уже пять лет как ее принимаю и не могу без нее обойтись. Своим успехом она обязана мне. Если она не пошлет за мной, я сам поеду. Но она пошлет. Я ей нужен. Когда-нибудь она выйдет замуж и бросит меня, как я вот этот окурок.

Красный кончик сигары коснулся воды и погас; а Пен, возвращаясь в ту ночь домой, впервые за долгое время думал не о себе.

Глава XV

Счастливая деревня

Майор Пенденнис принял решение: не отводить гарнизон из Фэрокса, пока неприятель не отступит на безопасную дистанцию. Он как будто и не следил за племянником и ни в чем не стеснял его, однако постоянно держал его под наблюдением либо своим, либо своих лазутчиков. И все, что делал юный Пен, становилось известно бдительному опекуну.

Среди читателей этого, да и всякого другого романа едва ли найдется человек, не испытавший когда-нибудь неудачи в любви — либо волею судьбы и обстоятельств, либо из-за женского непостоянства, либо но собственной вине. Так пусть каждый вспомнит, что он пережил в то время, и этой памятью измерит страдания мистера Пена. Ах, эти томительные ночи, эта снедающая душу лихорадка! Эти безумные порывы, разбивающиеся о несокрушимый гранит помех или равнодушия! Если бы можно было нынче ночью сосчитать стоны, мысли, проклятия несчастливых любовников, какой длинный получился бы список! Интересно, какая часть мужского населения столицы будет завтра, в три-четыре часа утра метаться без сна, прислушиваясь к печальному бою часов и ворочаясь с боку на бок в бреду, в тревоге, в смертельной тоске? Что за мука! Я, правда, не слышал, чтобы кто-нибудь умер от любви, но я знал человека, который весил раньше одиннадцать пудов, а потерпев любовное фиаско — всего восемь пудов и двадцать пять фунтов; другими словами, погибла почти четвертая его часть, а это немало. Впоследствии он восполнил эту потерю, даже с лихвой: должно быть, новая привязанность уютно обволокла его сердце и ребра, — и юный Пен тоже утешится, как и все мы, грешные. А говорим мы это для того, чтобы женщины не вздумали оплакивать его раньше времени или очень уж описаться за его жизнь. Миссис Пенденнис — та сильно за него опасалась, но каких только страхов не порождает материнская любовь!

— Поверьте, дорогая, — любезно уговаривал ее майор Пенденнис, — мальчик поправится. Дайте мне только удалить ее из здешних мест, и мы увезем его куда-нибудь, развлечем. А пока не терзайтесь выше меры. Теряя женщину, мужчина страдает столько же от любви, сколько от уязвленного самолюбия. Конечно, когда женщина тебя бросает, это не сладко, но подумайте только, с какой легкостью мы сами их бросаем!

Вдова не знала, что отвечать. Из своего скромного опыта она не почерпнула никаких суждений на этот счет. Разговоры об этом предмете были ей неприятны: сердечное злоключение собственной юности она выдержала стойко и излечилась; чужие страсти, пожалуй, даже вызывали у ней досаду, если не считать, разумеется, Пена, чьи страдания она ощущала как свои и, вероятно, переживала его хвори и горести куда тяжелее, нежели он сам. Теперь она приглядывалась к сыну молча, с затаенным ревнивым сочувствием, хотя он, как уже было сказано, не делился с ней своим горем.

Нужно отдать должное майору: он проявил похвальное долготерпение и в полной мере доказал свои родственные чувства. Для человека, вхожего чуть ли не во все лондонские гостиные и привыкшего за один вечер появляться на трех приемах, жизнь в Фэроксе была неимоверно скучна. Изредка — обед у пастора или у кого-нибудь из соседей-помещиков; унылая партия в триктрак с невесткой, всячески старавшейся его развлечь, — вот к чему сводились его утехи. Он с жадностью накидывался на почту, вечернюю газету прочитывал от слова до слова. Кроме того, он прилежно лечился, считая, что после лондонских пиршеств тихая жизнь пойдет ему на пользу. По утрам и к обеду он тщательно одевался и регулярно совершал моцион на террасе перед домом. Так, с помощью своей трости, туалетных принадлежностей, аптечки, шашек и газет сей мудрый и суетный человек спасался от скуки; если он и не трудился день-деньской, как те пчелки, что летали в саду миссис Пенденнис, то хотя бы коротал день за днем, по мере сил стараясь скрасить свое заточение.

Пен вечерами тоже садился иногда за триктрак, а не то слушал, как мать играет на фортепьяно простенькие пьесы, но он по-прежнему был беспокоен и удручен; известно даже, что он порою вставал на рассвете и отправлялся в Клеверинг-Парк, к темному пруду среди шепчущего камыша и зеленой ольхи, в котором при дедушке последнего баронета утопилась скотница, — ее призрак, как говорят, доныне посещает эти места. Пен, однако, не утопился в этом пруду, хотя мать, возможно, и подозревала его в таком намерении. Он удил там рыбу и думал, думал, между тем как поплавок чуть подрагивал от набегавшей ряби. Удачная ловля не оставляла его равнодушным, и он, случалось, приносил домой карпов, линей или угря, а майор собственноручно жарил их на французский манер.

У этого пруда, под раскидистым деревом, Пен сочинил немало стихов, подходящих к его душевному состоянию (перечитывая их впоследствии, он краснел и недоумевал, как он мог выдумать такую чушь). А что касается до дерева, то настал день, когда в то самое дупло, где хранилась у него жестянка с червями и прочая рыболовная снасть, он… но не будем забегать вперед. Достаточно сказать, что он писал стихи и находил в том великое облегчение. Когда муки любви достигают этой точки, они могут быть громогласны, но большой опасности уже не таят. Когда мужчина ломает голову, подыскивая к слову "слезы" иную рифму, чем "розы" или "грезы", он и не воображает, как недолго ему осталось страдать. Так было и с Пеном. Но пока его по-прежнему бросало в жар и в холод, и долгие дни угрюмой раздражительности, тупого уныния и покорности судьбе сменялись приступами неистовой ярости, когда он, оседлав Ребекку, носился по округе или мчался в Чаттерис, размахивая руками, как помешанный, и, к удивлению встречных возчиков и сторожей у заставы, выкрикивая имя коварной изменницы.

В эту пору частым и желанным гостем в Фэроксе стал мистер Фокер, чья живость и чудачества всегда веселили майора и Пена, а вдову и маленькую Лору повергали в изумление. Его коляска цугом вызвала переполох на рыночной площади Клеверинга, где он опрокинул лоток с товаром, стегнул пуделя миссис Падбус по выбритой части спины и выпил в "Гербе Клеверингов" стакан клубничной настойки. Все видные обитатели городка узнали, кто он такой, и стали разыскивать его в "Книге пэров". Он был так молод, а справочники их так стары, что его там не оказалось, а матушка его, женщина уже в летах, значилась среди потомства графа Рошервилля еще как леди Агнес Милтон. Но имя его, и состояние, и родословная все же очень скоро стали известны в Клеверинге, где, можете в том не сомневаться, обсуждался на все лады и роман бедного Пена с актрисой из Чаттериса.