Оцеола, вождь семинолов - Томас Рид

— Но он подпишет договор? Говори: да или нет?

— Нет! — ответил негр твердо, как будто ему было поручено так ответить. — Это я хорошо знаю. Он не подпишет договор. Не подпишет. Нет!

— Довольно! — закричал агент. — Довольно! Так слушайте же меня, вожди и воины семинолов! Я имею полномочия от вашего Великого Отца, президента Соединенных Штатов, который является вождем всех нас. Эти полномочия дают мне право наказывать за неповиновение и измену. Я применяю их сейчас по отношению к Онопе. Отныне он больше не вождь семинолов!

Это неожиданное заявление произвело на всех потрясающее впечатление, подобное действию электрического тока. Вожди и воины — все привстали, тревожно впившись глазами в агента. Одни разгневались, другие изумились. Некоторые, по-видимому, были довольны, но большинство встретили это сообщение явно недоверчиво.

Конечно, агент шутит. Какое право имел он низлагать вождя семинолов? Как сам Великий Отец мог отважиться на это? Семинолы — свободный народ, они даже не платят белым дани, у них нет никаких политических обязательств. Одни они могут свободно избрать главного вождя или свергнуть его.

Но нет! Скоро всем пришлось убедиться, что он говорил серьезно. Как ни нелеп был план низложения короля Онопы, агент решил выполнить его во что бы то ни стало, и раз уж он сделал такое заявление, то дальше надо было действовать, не теряя времени. Он обратился к Оматле:

— Оматла! Ты был верен своему слову и своей чести. Ты заслужил право стать повелителем храброго народа. Отныне ты будешь королем семинолов! Великий Отец и весь народ Соединенных Штатов приветствуют тебя и не признают никого другого! Итак, приступим к подписанию договора!

По знаку агента Оматла выступил вперед, подошел к столу, взял перо и написал на пергаменте свое имя.

Глубокое молчание царило среди зрителей. Внезапно его нарушило одно слово, произнесенное гневным, задыхающимся голосом. Это слово было: «Изменник!»

Я оглянулся, чтобы узнать, кто это сказал, и увидел, что губы Оцеолы еще не успели сомкнуться, а глаза его были устремлены на Оматлу с невыразимым презрением.

После Оматлы взял перо Черная Глина и поставил под договором свою подпись. Один за другим подходили Охала, Итолассе и другие вожди — сторонники переселения.

Вожди патриотов случайно или намеренно стояли отдельной группой на левом крыле полукруга. Теперь наступил их черед. Первым должен был подойти Хойтл-мэтти. Агент не знал, подпишет ли он договор. Наступила пауза, полная напряженного ожидания.

— Твоя очередь подписывать. Скакун! — обратился к нему агент, переводя его индейское прозвище на английский язык.

— Вы, того гляди, и обскачете меня! — отвечал находчивый и остроумный индеец. В его шутке скрывался серьезный ответ.

— Как, ты отказываешься подписать?

— Хойтл-мэтти не умеет писать.

— В этом нет надобности — твое имя уже обозначено здесь. Тебе достаточно приложить к договору свой палец.

— А вдруг я приложу палец не на то место?

— Ты можешь подписать, поставив крест, — продолжал агент, все еще надеясь уломать вождя.

— Мы, семинолы, не любим креста. Он уже достаточно надоел нам во времена владычества испанцев.

— Значит, ты наотрез отказываешься подписать?

— Да! Господин агент, разве это вас удивляет?

— Пусть будет так. Теперь слушай, что я скажу тебе!

— Уши Хойтл-мэтти открыты, так же как и рот агента, — последовал язвительный ответ.

— Прекрасно! Тогда я лишаю Хойтл-мэтти сана вождя семинолов.

— Ха-ха-ха! — засмеялся в ответ Хойтл-мэтти. — Вот как! Вот как! А скажи мне, — саркастически спросил он, продолжая хохотать и явно издеваясь над торжественным заявлением агента, — чьим же я буду вождем, генерал Томпсон?

— Я уже объявил свое решение, — сказал агент, видимо задетый насмешливым тоном индейца. — Ты больше не вождь. Мы не признаем тебя вождем.

— Но мой народ! Как же он? — продолжал Хойтл-мэтти с тонкой иронией. — Разве моим людям нечего сказать по этому поводу?

— Твой народ будет действовать благоразумно. Он послушается совета Великого Отца. Он не будет больше повиноваться вождю, который поступает как изменник.

— Вы не ошиблись, господин агент! — воскликнул вождь, на этот раз уже серьезно. — Мой народ будет действовать разумно, он останется верен своему долгу. Не обольщайтесь могуществом совета Великого Отца! Если это будет действительно совет отца, они выслушают его и примут; если нет — они заткнут себе уши. Что же касается вашего приказа о моем низложении, то я могу только улыбнуться, видя, как нелепо вы поступаете. Я презираю и этот приказ и агента! Я не боюсь вашего могущества. Я не боюсь, что утрачу преданность моего народа. Сейте между нами раздоры как вам угодно! Кое-где в других племенах вам удалось найти изменников… — Здесь оратор метнул яростный взгляд на Оматлу и его воинов. — Но я презираю ваши козни! Во всем племени не найдется ни одного человека, который отрекся бы от Хойтл-мэтти, — слышите, ни одного!

Хойтл-мэтти умолк и скрестил на груди руки, снова приняв позу молчаливого протеста. Он видел, что разговор окончен.

Затем агент обратился к негру Абраму. Но и тот отказался подписать договор. Он просто сказал: «Нет!» Когда же агент стал настаивать, негр добавил:

— Нет, черт возьми! Я никогда не подпишу эту проклятую бумагу, никогда! Этого достаточно, не так ли, босс Томпсон?

Уговоры кончились. Абрам был вычеркнут из списка вождей.

Арпиуки, Облако, Аллигатор и Карлик-Пошалла — все они один за другим отказались подписаться и были, в свою очередь, низложены. Так же поступили с Холата-мико и другими неявившимися вождями.

Большинство вождей только смеялись, когда шла речь о таком массовом низложении. Смешно было смотреть, как незначительный офицер, получивший временные полномочия, объявлял свои указы с таким видом, как будто он по меньшей мере был императором.[57]

Пошалла, последний из лишенных своего сана, смеялся вместе с другими.

— Скажи-ка толстому агенту, — крикнул он переводчику, — что я все еще буду вождем семинолов, когда его долговязый скелет уже зарастет зловонными сорными травами! Ха, ха, ха!

Переводчик не передал эту шутку, она не дошла до ушей агента. Он даже не слышал презрительного смеха, который сопровождал ее, ибо все его внимание было поглощено последним из оставшихся вождей — Оцеолой.

Глава XXXIX. Подпись Оцеолы

До этого момента юный вождь молчал, и только когда Чарльз Оматла взял перо, у него вырвалось слово «изменник».

Оцеола не оставался безучастным зрителем того, что происходило вокруг. В его взглядах и жестах не было скованности, он не прикидывался равнодушным стоиком. О нет, это было не в его характере! Он искренне смеялся остроумным шуткам Прыгуна, одобрительно приветствовал патриотизм Абрама и других вождей и грозно хмурился, когда видел, как подло вели себя изменники.

Теперь наступила его очередь высказать свое мнение. Он стоял, скромно ожидая, пока назовут его имя. Всех вождей называли по имени, все имена были хорошо известны агенту и его переводчикам.

Царила напряженная тишина. И вот наступило мгновение, когда в рядах американских солдат и в толпе индейских воинов все затаили дыхание, как будто каждый был полон ощущения надвигающейся грозы.

Я тоже чувствовал, что готовится взрыв, и, как все остальные, неподвижно замер на месте, ожидая дальнейшего развития событий.

Наконец агент прервал молчание:

— Теперь ваша очередь, Пауэлл! Но прежде всего отвечайте мне: признаны ли вы вождем?

Тон, манеры, слова — все здесь было крайне оскорбительно. Выражение лица агента явно доказывало, что это все было заранее обдумано и намечено, как прямой разящий удар. В глазах его проскальзывали злоба и предвкушение предстоящего триумфа. Вопрос был совершенно излишний, не относящийся к делу, он безусловно был задан с провокационной целью. Томпсон прекрасно знал, что Пауэлл был вождем — правда, младшим, но все же военным вождем самого воинственного из племен семинолов — племени Красные Палки. Агент хотел вызвать вспышку гнева у пылкого, горячего юноши.

Но этой цели достигнуть ему не удалось: казалось, что оскорбление не задело вождя. Оцеола ничего не ответил; странная улыбка промелькнула на его лице, не гневная и не презрительная. Это была улыбка молчаливого, величественного пренебрежения, взгляд, который порядочный человек бросает на негодяя, когда тот оскорбляет его. Казалось, молодой вождь считает агента недостойным ответа, а оскорбление слишком грубым (так оно в действительности и было), чтобы возмущаться им. Такое же впечатление было и у меня и у большинства присутствующих.

Если бы агент был чутким человеком, взгляд Оцеолы мог бы заставить его замолчать, или, по крайней мере, изменить тактику. Но грубой душе чиновника было чуждо чувство деликатности и справедливости, и, не обращая внимания на отпор, данный ему Оцеолой, он продолжал еще более оскорбительным тоном: