Голыми глазами (сборник) - Алексей Алёхин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока постояльцы ужинали, скрипачка с голыми плечами играла Моцарта, а в промежутках стояла возле своего пюпитра, наклонив смычок, как удочку.
Потом немцы отправились в бар смотреть футбол, прихлебывая пиво и вскидывая руки всякий раз, когда человек с мячом приближался к воротам.
На нижней террасе тщательно взлохмаченные молодые англичанки поедали мороженое.
С внешней стороны балюстрады прошел гладенький содержатель здешнего рая в алой рубашке, черных брюках с лаковым ремнем и таких же штиблетах.
Заглянула, не увидела никого из знакомых и ушла дородная французская дама в маленьком черном платье, похожем на купальник.
Его подруга взяла сок, а он заказал коктейль пронзительно розового цвета и такой же на вкус. Попробовал и не стал пить.«Надо будет на памятнике дописать, там есть место», – подумал он.
Высокие остроконечные кусты цвели чем-то вроде рождественских гирлянд.
Горлинки, расправив короткие крылышки, катались на встречном ветерке.
Из глубины парка металлическим голосом закричал сидевший там в клетке павлин. Звук был похож на скрип тяжелых гаражных ворот, даже удивительно, что его исторгала тонкошеяя птица.
На какое-то время сделалось безлюдно, и только две одинаково круглолицые, с выщипанными бровями и обгоревшими носами подружки, утром лежавшие возле них на пляже, все бродили кругами у бассейна в надежде на свое курортное счастье.
3.Автобус выкатил из гостиницы как раз в тот миг, когда из тягучего ночного моря, точно из блюдца с вареньем, выползла перемазанная вишневым сиропом луна.
Проехали через курортный городок, где толпился народ и вовсю светились и сверкали лавки с голдешником и надувными матрасами.
Розовый и белый олеандры пятнали деревянную решетчатую стену кофейни.
В плетеных креслах сидели образованные турки со своими разноцветными газетами.– Бизнес? – понимающе спросил в аэропорту агент турфирмы, передавая билет.
– Хуже…
– Вы не похожи на русского.
Его вечно принимают за голландца.
Накопитель перед выходом на посадку напоминал приемное отделение больницы.
Наконец объявили, и он сел и вытянул ноги в полупустом самолете.Ему не хотел спать.
Почему говорят «на тот свет»? Он оставил море, берег и свою женщину навсегда. Он летел в ту тьму.
В овале иллюминатора белым жестяным светом сверкала вдогонку луна и торчали звезды – в детстве, когда они забирались в темный сарай, так светились дырочки от гвоздей, и казалось, что наступила ночь, так что делалось страшно, и они сидели, затаив дыхание, пока мрак вдруг не распахивался широкой яркой щелью, и там стоял отец в клетчатой рубахе.
Внизу было навалено без числа подушек, подсиненных лунным светом.
На белом самолетном крыле сидел на корточках ангел и молча смотрел в сторону луны, задумчиво пощипывая выбившееся из-под локтя перышко.
4.Эта вечная маленькая толпа перед моргом, переминающаяся на мокром асфальте, слегка замусоренном фиолетовыми и белыми лепестками, отпавшими от цветов.
Нет, это еще предыдущая. Их совсем крошечная: трое, нет, четверо. Вместе с ним пятеро.
Сверху моросило, и небо казалось заваленным землей.
Поехали в церковь.
Отпевание было фантазией кузена. Тетя Лёля ни во что не верила.
Отпевал молодой, но уже плешивый попик. Казалось, он всего больше был озабочен тем, что кадило плохо разгорается: беспрестанно подкладывал туда кусочки ладана, принимался махать, наспех прочел то место из Евангелия, где говорится о воскрешении мертвых после Суда, и в завершение сунул в гроб шпаргалку для предстоящего экзамена перед Господом.
От горящей в руке свечи воздух перед глазами дрожал, и казалось, что грудь лежащей в гробу дышит.
Потом гроб пронесли мимо мраморных и бронзовых бюстов футболистов, балерин и каких-то бандюг, изваянных кладбищенским Микеланджело. В дальний угол, где у них сохранился участок и где было так тесно, что приходилось на руках переносить через ржавые решетки. И закопали рядом с дядей.Кроме кузена была молодая щекастая баба, которую тот называл «моя помощница», кажется, его дальняя родственница, приезжая. Она жила в недостроенной даче. Он видел ее у тети раза два. Потом соседка по генеральской квартире, накрашенная дама в черной кружевной накидке. А еще давняя тетина подруга, последняя, с кем она поссорилась, но все-таки та звонила ей на Новый год. На кладбище она не поехала, а из морга отправилась готовить стол и встретила их в дверях тетиной квартиры, вытирая мокрые руки о фартук с большой синей розой.
Дядиных друзей никого не было, да она еще при нем всех как-то отдалила. Одному он позвонил оттуда, с моря, но тот, оказалось, сам в больнице.
С тетиной тахты, на которой та все больше лежала последние годы, убрали постель и положили гобеленовые подушки, еще бабушкины. К круглому столу приставили ломберный и накрыли льняной скатертью. Сели кто на тахту, кто на придвинутый диван, а кузену поставили кресло.
– Ну… скажи ты первый. Она тебя вырастила.– Она ведь все своими руками. Вот эту шкатулку покрасила белым, стала как импортная…
– Я и говорю: вам бы прилечь…
– Это когда Олимпиада была, в восьмидесятом…
– А у нас ее уксусом заправляют…
– Тогда ничего достать было нельзя. Ей из Риги привезли…
– Такая в очках, крашеная…
– Какой хлопок – это ж настоящий коттон!..
– Не то буддисты, не то нудисты, я не разобрала…
– Чего они только в этих электричках не возят…
– Перед самым уже папироску попросил… Все давился дымом, давился…
– Чудесный чернослив, по девяносто рублей кило…
– Теперь крышу делают вот так, зато увеличивается площадь мансарды…
– Я их на спирту настояла, да и позабыла… При простуде…Стали смотреть фотографии, достали альбомы из теткиного красного комода. Потом кузен принес из прихожей каталоги с американскими коттеджами и принялся по ним объяснять. Он позвонил в турагентство и узнал, что можно лететь прямо этой ночью, если сейчас забрать билет.
– Вот за похороны. Священнику я отдал…
Кузенова помощница записывала со слов соседки на бумажку какой-то рецепт.
Старая дядькина квартира, где он жил с ними двенадцать лет, еще сохранявшая следы бабушки, которую он еле помнил, была вправлена в эту генеральскую как бы осколками. Ну, как эти мозеровские часы с остановившимся маятником над югославской стенкой и рядом с дурацкой грузинской чеканкой.
Но уже что-то изменилось. А, исчез дедушкин натюрморт с синим кувшином на желтой скатерти. У дядьки картина висела над письменным столом, а тут, у тети, в простенке между окнами, вон и гвоздь.
А та фотография, где тетя с дядей вдвоем, в латунной рамке, висит. Он ее снял и положил в карман плаща.Из агентства, где ему пришлось почти сорок минут ждать в обществе охранника, без конца жевавшего земляничную резинку, пахнувшую на весь коридор, он поехал к себе.
На письменном столе и на книжных полках уже легла пыль.
Он подошел к окну и раздвинул штору.
По набережной, то и дело вспыхивая желтыми глазами, полз, весь в дыму, железный диплодок и плевался горячим асфальтом в кузов ехавшего перед ним грузовика.
Вспугнутый им мотоцикл, хрюкнув, рванул с места и умчался в туннель.
Он попробовал было читать. Но буквы не складывались в слова.
Отчего-то вспомнилось, как года два или три назад, когда они так же ездили – в том отеле у них еще окно выходило, как в сезанновское полотно, в стволы громадных пиний, а прислуга, убравшись в комнате, выкладывала на постели из простыни что-то вроде оригами, – на четвертый, не то пятый день у бассейна появился небольшого роста, замечательно сложенный, смуглый, чем-то похожий на футбольного вратаря француз, но говоривший со своей темноволосой женой по-английски. Оба в дорожной одежде, видно только приехали, но мальчишек своих тут же запустили в бассейн, а следом и он быстро скинул брюки и тенниску, разбежался коротко, успев на бегу повернуть лицо к жене и подмигнуть, и сиганул по безупречной дуге к ним в воду, а вынырнув, засмеялся разом им всем троим – и всем вокруг бассейна стало весело. А днем или двумя позже она все ходила по каменной дорожке вдоль берега с застывшей улыбкой, разыскивая встревоженными глазами мужа, исчезнувшего в каком-то бунгало с подвернувшейся девчонкой…
5. В начале третьего снизу позвонило такси.У стойки регистрации еще почти никого не было, и в полчетвертого утра он уже уселся в единственном курящем баре аэропорта. Взял пинту золотистого «хейнекена», тут же покрывшего пузатый бокал мелкими капельками испарины. Закурил. Оглядел венские стулья, как бы закопченные балки на потолке и ряды стеклянных кружек над деревянной стойкой. И вдруг почувствовал, что началось его возвращение в этот мир.
И даже звуки волынки, цедившиеся из колонок под потолком выдававшего себя за ирландское заведения, показались ему веселенькими.
Он пил редкими большими глотками, с удивлением проснувшегося поглядывая по сторонам, и пока он пил, за окном светало. И отражения свисающих с балок матовых светильников в широком стекле уже принялись расплываться и превращаться в мутных медуз, висящих двумя рядами в светлеющем с каждой минутой небе.