Цветок Фантоса. Романс для княгини - Наталия Фейгина

Я отвела глаза, чтобы не спугнуть дичь раньше времени, а когда взглянула вновь, то поняла, что подозрения Светлейшего князя были верными. Поручик обладал Даром, но столь слабым, что обнаружить его можно было только во время применения. А уж применял Ферапонтов Дар иллюзии настолько виртуозно, что доказать мошенничество было бы непросто. Даже моего свидетельства под присягой могло оказаться недостаточно, если поручик даст слово чести, что не прибегал к недозволенным способам приобретения выигрыша, хотя в том, что чести у этого господина не было, сомневаться не приходилось. И в том, каким образом он побеждал на дуэлях, тоже.

Размышляя о том, как заставить господина Ферапонтова бросить мне вызов, я, уже не скрывая интереса Виталиона, любовалась движениями ловких пальцев поручика. Но долго любоваться мне не пришлось. Партия закончилась, и поручик поднялся из-за стола. Я поднялась следом, и мы с поручиком «случайно» столкнулись в дверях.

– Однако, милостивый государь, как вы неловки, – почти ласково улыбаясь, сказал Ферапонтов.

– Зато вы, милостивый государь, – негромко парировала я, – чудо как ловки за карточным столом.

– На что вы намекаете, милостивый государь? – с показным удивлением спросил поручик.

– Разве я намекаю? – с таким же деланным удивлением ответила я. – Я прямо говорю, что вы, милостивый государь, передёргивать изволите.

– Извольте взять свои слова назад, сударь, – проговорил, багровея, поручик, – или же вы будете иметь дело со мной!

– Я к вашим услугам, – быстро отвечала я.

Вечером того же дня секундант Ферапонтова, один из верных собутыльников поручика, привёз мне картель – письменный вызов на дуэль. Его немало удивило то, с каким равнодушием Виталион принял вызов. А мне тогда и вправду было всё равно. Боюсь, я даже искала смерти. Желание жить умерло во мне вместе с недоношенным сыном, а привязанность к ближним удерживала меня на Этом свете не слишком крепко.

В таком настроении я и приехала на следующее утро к условленному месту.

Приехала с задержкой минут на десять, выказывая тем самым лёгкое небрежение противнику, но не давая повода для обвинений в трусости или для отмены дуэли. Подъехав, я обнаружила на поляне поручика с секундантом, привезённым им доктором, а также нескольких досужих зевак, явившихся поглазеть на дуэль. Но среди них я заметила полковника Велесова, старого поклонника княгини Марьи Алексеевны, и барона Штоффа, чьи подписи стояли под доносами на Ферапонтова в ТМК, а также пару известных сплетников, при виде которых я мысленно усмехнулась, подумав, что Светлейший князь всерьёз озаботился подбором свидетелей смерти везучего поручика.

Чуть поодаль скучал седоусый кучер на козлах четырёхместной кареты без гербов, в которой – не знаю уж, кто об этом позаботился – предстояло увезти с места поединка мёртвое тело.

– Наконец-то, сударь! – воскликнул поручик. Был он румян и весел весёлостью хищника предвкушающего добрую охоту. Виталион же, напротив, выглядел бледным и взволнованным. Да и меня саму – никогда прежде не доводилось мне убивать человека – навряд ли можно было бы назвать спокойной. Дальнейшее – переговоры секундантов, подбадривающие крики зевак, насмешливые реплики Ферапонтова – прошло мимо меня. Но едва мы с поручиком вышли на исходные позиции, как я взяла себя в руки. И восхитилась: салютуя мне, он ухитрился соорудить слабенькую иллюзию. Не полную иллюзию, а смещение изображения для единственного зрителя. Вот он секрет феноменального везения Ферапонтова! Вот только на этот раз ему не повезло. То, что безотказно действовало против бесталанных противников, было бессильно против Мастера. Я видела поручика именно там, где он находился. Он же и без того целился в иллюзию Виталиона, которую оставалось лишь немного сместить. И пусть это было нечестно, но поручик должен был заплатить за употребление во зло Дара Иллюзии, за всех бесчестно убитых и искалеченных. Заплатить так, чтобы всякий запомнил: везение однажды кончается, и даже самый удачливый бретер однажды получит по заслугам.

Наши выстрелы прозвучали одновременно. Пуля поручика просвистела, вырвав клочок ткани из воротника моей рубашки. Моя пуля попала ему прямо в лоб. И до сих пор мне в кошмарах порою снится окровавленное, удивлённо-обиженное лицо, и звучат в ушах строки безвестного острослова, облетевшие столичные гостиные:

Поручик Ф. известным был кутилойИ на дуэлях дрался без конца.Но смерть над ним жестоко подшутила:Он пал от рук безвестного юнца.

Мир вашему праху, поручик. И… Потанцуем, тётушка!

Раз! Яркая вспышка – простенькая иллюзия – заставляет Серафину отпрянуть, на мгновение сбившись с ритма, и зажмуриться.

Два! В открывшихся глазах тётушки мелькает недоумение, смешанное с досадой: какая из четырёх танцующих вокруг неё женских фигур настоящая?! Все четыре схожи между собой, как капли воды. И движения их, не повторяющие друг друга, гармонично вплетаются в ткань танца. Долго мне эту иллюзию не удержать, но долго и не надо. Я уже скорее чувствую, чем слышу торопливые шаги на втором этаже.

Три! Жезл смотрит в грудь не мне, а скользнувшей на моё место иллюзии, с которой мы, танцуя, поменялись местами. Ещё шаг, и…

– Заморочить меня вздумала? – взвизгивает Серафина. – Ну уж нет! Она вскидывает руку и шипит:

– Архт!

Птичий череп становится из красно-зелёного антрацитовым, и жезл, теряя сходство с дешёвой базарной игрушкой, наливается тьмой.

– Тапар!

В крохотных глазницах черепа разгораются багровые огоньки.

– Дха!

Тонкие лучи, вырвавшиеся из глаз черепа наискось хлещут по иллюзии, танцевавшей перед тётушкой. Иллюзия лопается, словно мыльный пузырь, а меня обжигает резкая боль.

– Дха!

От удара огненного бича лопается вторая иллюзия, и мне не удается удержаться от вскрика.

Торжествующая Серафина поворачивается ко мне.

– Ах, вот ты где, негодница, – восклицает она, взмахивая жезлом. – Дха! Огненный бич взлетает над моей головой. Я, не прерывая танца, делаю пируэт вправо, уходя от удара. И бич лишь задевает мою левую руку. Попади Серафина по мне с первого удара, я осталась бы без руки, да и на втором мне пришлось бы несладко. Но этот третий, последний в жезле, и потому, благодаря ограниченности тётушкиного Дара, относительно слабый. К тому же змеиный браслет, мой верный хранитель, смягчил удар.

Боль, полоснувшая по руке, сильна, но я сразу же набрасываю на себя иллюзию, заглушающую боль. Пусть потом мне придётся дорого заплатить за это, но до этого «потом» нужно ещё дожить. А пока… Потанцуем, тётушка!

Гипантий 2

Весь день Радх ходил в сладостном тумане, и даже категоричность, с которой Тали запретила появляться следующей ночью, не могла развеять этот туман. Но к вечеру он рассеялся под напором беспокойства, смутного, неясного, похожего на ускользающее воспоминание о чём-то важном. И чем дальше, тем сильнее становилось беспокойство, перерастая в тревогу. И тревога вдруг нахлынула, захлестнула, заставив сердце бешено забиться: «Тали!»

В этот момент Радх с гитарой в руках стоял уже за кулисами, ожидая своего выхода, и лениво обменивался фразами с Тимхом, немолодым томалэ, давно уже проводившим за кулисами куда больше времени, чем на сцене.

– Тимх, будь ласков, – неожиданно для самого себя тоном, не терпящим возражений, сказал Радх, – подмени меня!

Тимх открыл было рот, чтобы возразить, но Радх глянул ему в глаза и тот сразу сник.

– Лады, – пробормотал Тимх.

– Держи, – сказал Радх и, сунув в руки распорядителю гитару, которую прежде никому не доверял, бросился к выходу.

Ноги сами несли его к дому, в котором остановилась Тали. Радх не шёл, и даже не бежал, а нёсся сломя голову по улицам. И странное дело, никто из встречных или глазеющих в окно не обращал внимания на бегущего томалэ. Даже скандальная Глафира, которую Радх старался обходить за два квартала, и которая замечала его за три, даже она прошла на этот раз стороной.

Не прошло и десяти минут, как Радх проскочил мимо кучера, дремавшего на козлах кареты Игнатьина, проскользнул в полуоткрытые ворота, заглянул в окно первого этажа и на мгновение замер. Он не заметил ни застывшего в глубине комнаты Павла Алексеевича, ни странно неподвижных поручиков. Внимание его приковали женские фигуры, двигавшиеся в незнакомом танце.

Посреди комнаты танцевала высокая женщина, лицо которой скрыто было птичьей маской. И Радх мог поклясться, что ни одна из таборных плясуний не смогла бы сравниться с ней. Сочетание светлых, почти седых волос, уложенных в высокую причёску, и чёрного платья придавало ей сходство с белоголовым падальщиком, чёрным грифом.

Вот только повадки её были скорее повадками безжалостного охотника – коршуна или канюка. В движениях же её, уверенных и плавных, было что-то притягательное и отталкивающее одновременно. Они завораживали, зачаровывали, и Радх не смог бы оторвать от неё глаз, не кружись вокруг неё Тали. Целых четыре Тали, похожих, как четыре капли воды, нет, как четыре дрожащих на ветру языка пламени, танцевали вокруг Грифонши, как мысленно окрестил незнакомку Радх. И все четыре были ещё прекрасней и обольстительней, если это возможно, чем накануне вечером. И все четыре улыбались такой дерзкой, такой вызывающей улыбкой… Волна желания прокатилась по телу, захлёстывая томалэ, лишая способности думать о чём-либо, кроме потребности вновь обладать горячим гибким телом, услышать прерывистое дыхание и стоны наслаждения…