Один на льдине - Владимир Шитов

Дотошный следователь не поленился съездить в Ленинку и просмотреть список литературы, которой пользовался мой ученый сосед. Бац! - есть картина симуляции. Один в один. Так вернули мужичка за решетку, побили-постукали и бросили на топчаки.

Зная все это, я позже и купил себе диагноз. Так надежней. Но об этом впереди.

Глава пятнадцатая.

Неразмыкаемый круг

1

Итак, в 1969 году я был арестован, год находился под следствием, потом был суд , а весной 1971 года пришел этапом в ИТК-46 на Западной Украине, которая теперь "во-о-она где!"

Западная Украина - не Южный Урал, где от повышенной радиации с меня начали падать волосы, как пена с молока, а давление в двадцать семь лет прыгало до отметки сто шестьдесят-сто семьдесят. На Украине все по-другому. Тем более здесь, на тысячу километров западнее Конотопа, где девять месяцев в году царит лето. Сам этот флагман лагерной индустрии был некогда польским, украинским.

Шесть раз он был немецким, и семь - советским. Сидели там поляки, молдаване, румыны, русские, украинцы, иудеи. Грешно и смешно говорить, но об этом лагере у меня остались самые хорошие воспоминания, которыми я и хочу поделиться с читателем.

Руководил "учреждением" полковник с редкой фамилией Дендиберов. Был он и редкостно хитер в ведении лагерного хозяйства, изощрен в тактике наказаний и поощрений, и умел делать деньги так, что волки были сыты и овцы бриты. Колония считалась машиностроительной.

Так оно и было: большие чистые цеха металлообрабатывающего оборудования высокого уровня, кузнечно-прессового, гальваники теплотехническое, электротехническое, ремонтные. Все работали. У Дендиберова блатных и отказников почти не было. План выполнялся и перевыполнялся. Заключенные питались отменно, имели передачи и многие даже пренебрегали завтраками и ужинами. Сказать, что я на воле в ресторанах не едал таких ухи из хека и украинского борща - никто не поверит. Но это так.

Я там неплохо зарабатывал и выписывал периодики на тридцать рублей в месяц, то есть на сумму, которая была равна пенсии рядовой колхозницы. Я выписывал реферативные журналы на английском языке.

С первых же дней в этой зоне я стал работать инженером в ОГМ - отделе главного механика, а по существу руководил ремонтно-механическим цехом, ядром предприятия. Пригодилась школа зека Нижнего Тагила. То есть, все сложное оборудование находилось в нашем ведении. Здесь составлялись технические расчеты новых деталей, сложных шестерен , здесь реанимировалось отжившее оборудование и отлаживалось новейшее. Мы как работники этого цеха имели массу привилегий: внеочередные "свиданки", свой ларек для отоварки, сколько хочешь посылок. Иногда сам хозяин выписывал нам в качестве поощрения чего-нибудь сладкого к чаю или денежные премии.

Рационализаторские предложения шли на бис, и я получил несколько авторских свидетельств. Все, кто сидел, знают, насколько тяжело переносится воздержание, но у нас были женщины и определенного рода отношения с ними. Ко мне по паспорту моей сестры, в котором попросту переклеивалась фотография, приезжала знакомая девушка восемнадцати лет. Приезжала и мама, любившая во мне свое горе.

Из промышленной зоны в жилую выход был свободным, часто крутили кино.

Все начальство из администрации лагеря сильно и спокойно воровало при полном понимании полковника Дендиберова. Сам он был сторонником здравого, как мне кажется, смысла. Подумать только: у него прекрасная техническая база, есть дешевая высококвалифицированная рабочая сила - относись к ней по-людски и купайся в чинах и деньгах.

А уж умельцев-то по ГУЛАГу хватает! Здесь изготавливались штучные пистолеты-зажигалки из черненой, вороненой стали, которые на воле шли нарасхват. Целые бригады по двадцать-тридцать человек работали день и ночь, чтобы к приезду какой-нибудь бригады инспекторов сделать уникальные по технике исполнения и отделки сувенирные ножи, смастерить картины из тщательно подобранных кусочков шпона. Всевозможные комиссии из всевозможных инстанций гнали всю эту продукцию возами.

И полковник Дендиберов строил свою политику в отношениях с заключенными так: работай хорошо и ты освободишься условно-досрочно. Каждый месяц уходило за зону по тридцать-сорок досрочно освобожденных.

Надолго ли - иной вопрос...

2

Запас не тянет, а запас знаний - тем паче.

Я осваиваю электротехнику и думаю в который раз о своем будущем поприще на воле. Что мы имеем в остатке? Пачка дипломов, припрятанных на черный день, обеспечат мне какое-то количество денег. Железнодорожные билеты формы два для свободного проезда в поездах я сделаю, удостоверение сотрудника милиции - тоже. И что из этого следует? Дерзкими "разгонами" заниматься хорошо по молодости, когда дерзость поступка сам по себе важна для своеобразной диагностики собственного характера. А насколько эта дерзость истощает душу - снилось ли хоть одному актеру, впавшему в депрессию?

Лицедейство не такая уж безобидная штука, как это может показаться со стороны зрителю или читателю. Ничего порою так не хочется человеку, как побыть самим собой, а точки возврата нет...

Можно заплутать в глухом лесу и звать, аукать, искать, залазить на деревья, пытаться определиться по солнцу. К себе возврата нет. Твой ангел-хранитель запутался в твоих личинах, заплакал, потерявши тебя средь множества лиц, взмахнул крылами и отлетел восвояси... Так я думаю сейчас.

А тогда я имел много свободного времени.

К "хозяину" был вхож по любым вопросам. Посадили ли работника моего цеха в ШИЗО - иду и говорю, что этот человек ни больше, ни меньше, а лучший фрезеровщик. Того отпускают. Авторитет мой растет, как бройлер.

Надо сказать, что в каждом лагере существует своё "теневое правительство". Каждое утро хозяин приходит в зону на планерку, и тут же к нему устремляются бригадиры, нарядчики, мастера, начальники цехов. И кого он к себе приблизит в то утро, кому скажет: "К ноге!" - тот и фаворит.

Там, на зоне давно отработана управленческая система сдержек и противовесов, как в любом государстве до и после времен Никколо Макиавелли. То приблизит к себе "хозяин", то удалит от себя, а значит и от кормушки. А продержаться на видном и хлебном месте - это вам не норму ГТО выполнить, поскольку в любом тираническом государстве процветает доносительство и подсиживание. Все, как на воле, только более рельефно. Я знал это. И мы с моим мастером Борисом Ивановичем Стариченко подстраховались - установили подслушивающую аппаратуру в кабинете самого хозяина, когда чинили электроосвещение. Поставили под светильник миниатюрный микрофон и писали всю малину на магнитную пленку. Слышали многое. То, например, как за хорошие деньги покупаются "помиловки" и освобождения.

На работу приходил позже других и сразу начинал орать на подчиненных по причине того, что станки стоят. Станки запускались, шпинделя крутились. Все. Достаточно. Придет хозяин - станки в строю и пашут. И пять человек, оформленные у меня в цеху только лишь для того, чтобы получать зарплату, следят за тем, чтобы в цеху было спокойно и без кипежа, как на Северном полюсе.

А я иду думать.

3

В глупой жажде реванша, похожего на спортивный, я решил, что когда выйду на свободу, то начну печатать фальшивые железнодорожные билеты и продавать их либо в очередях вокзальных касс, либо через сами эти кассы.

И, находясь за колючей проволокой, я снова создаю целый технический отдел по изготовлению клише железнодорожных билетов. Собираю у "вольняшек"51 самые разнообразные проездные документы, нахожу фотоаппараты, переснимаю билеты, увеличиваю до нужных размеров. И здесь самое главное сетка. Как с максимальной точностью скопировать ее? И я делаю из пластмассы лекала, беру листы ватмана и черным карандашом вывожу все эти хитросплетения и волнистые линии. У меня получилось. И вскоре было передано на волю.

И вот теперь как бывший работник чугунки я начал продумывать способ внедрения в систему продажи железнодорожных билетов.

Отсидев по двум третям, я освободился и прописался в Конотопе. Здравствуй, мать, - дурак приехал! Но сразу же, едва повидавшись с мамой, поехал к жидам в Киев.

Молодой, энергичный, сильный , я знал, что все мои люди уже на свободе.

Был март 1973 года.

Глава шестнадцатая. На побывку

1

Вышел я с поезда и - на Ратманвскую улицу Киева, на Подоле. Вышел окрыленный, чувствующий себя самым умным и самым хитрым жуликом во всемирной истории. И почти шесть месяцев, до самого третьего ареста, жил в этом счастливом заблуждении.

В Киеве Колю Шмайса - это моя киевская кликуха - уважали.

Встретили меня мои проходимцы энд мошенники, пропели дифирамбы, дали пару тысяч рублей. Пухлыми руками седовласых швейцаров эти деньги распахнули для меня двери всех лучших кабаков Киева. Я бросал букеты цветов к ногам выдающихся певиц из Оперы. Особенно я поклонялся Евгении Мирошниченко. Все масти, все колера, все оттенки шальной жизни - всё закрутилось, зазвенело передо мной, как в цыганской пляске. И так же быстро все это надоело. Мелочные аферы и кабаки. Кабаки и мелкое жульничанье в паре с Профессором Хубером.