Джуди. Четвероногий герой - Дэмиен Льюис

— Мы увидимся после демобилизации на Рождество! — кричали некоторые.

Была осень 1942-го, и никому из этих ребят не суждено было в ближайшие три года попасть домой на Рождество.

Процессия из двадцати с лишним грузовиков набирала скорость. Улицы Паданга, скрытые дымкой пыли, остались позади. Кузов машины был открыт, поэтому Лес Сирл и другие могли обозревать окрестности. Местность была еще более суровой и безлюдной, чем та, которую они пересекли пешком полгода назад. Белаван лежал в пятистах километрах к северу. Дорога вилась тонкой нитью через горную гряду Баризан.

Она была проложена в густых джунглях, пронизывала ледниковые расселины с каменистыми стенами и делала несколько головокружительных петель, которые конвой проходил, однако, на сумасшедшей скорости. Но пленные не отчаивались. Их лица обдувал ветер, а от пейзажей захватывало дух. Суматранские возвышенности потрясающе красивы! Если не ходить здесь пешком.

На четвертый день, в полдень, вереница достигла высокого плато, окружавшего озеро Тоба, — место исключительной красоты, которое раньше было чем-то вроде курорта, куда на выходные приезжали голландские резиденты Суматры. Японский конвой решил, что это прекрасное место для остановки.

Предполагался ранний обед (как всегда, скудный рис). Все сели на краю дороги, откуда открывался вид на искрящуюся воду и великолепные, покрытые соснами долины, расположенные ниже.

Высокогорное озеро Тоба было просто волшебным. Никто не хотел шевелиться. Даже японцы, похоже, подобрели. Они улыбались и раздавали всем гроздья бананов… Все это, включая красоты природы, сменится вскоре безнадежностью тяжелейшего, адского, нескончаемого труда.

Конечным пунктом путешествия должна была стать деревня Глогор — уединенное местечко с самобытными строениями. Жители деревни обычно собирались на улице вокруг китайских магазинчиков. Вдоль этой же дороги находились пустые бараки. Надежды, которые давали силы и вдохновляли во время путешествия, быстро угасли. Глогор был куда меньше и куда мрачнее того места, где они содержались раньше. Полтысячи мужчин согнали, как стадо, на клочке земли, чуть большем, чем футбольное поле. Здесь стояли длинные блоки бараков, разделенные тонкими полосками травы.

Мужчин вновь поделили по национальности, один барак оставив для офицеров. Условия были аскетичными. Деревянные доски, постеленные на стальные балки, образовывали полки вдоль каждой из стен — нары, где должны были спать пленные. Пол был голым, а между лежаками имелся проход шириной около восьми футов. И сверху черепичная крыша, наводненная крысами.

Окна были не застеклены, а лишь прикрыты металлическими решетками с деревянными ставнями. Каждому заключенному для сна предназначалась «ячейка» длиной шесть футов и шириной два с половиной. Это крошечное место теперь называлось их домом. Тут они ели, спали, коротали время, стараясь не думать о том, что здесь легко заболеть малярией или другими опасными заболеваниями, которые стали для Глогора чем-то вроде чумы. Уединиться или спрятаться можно было только в мыслях.

Предчувствие того, что здесь значительно хуже, нежели в Паданге, подтвердились, когда раздали первые порции еды. На местной кухне готовили из расчета на два приема пищи в день. Меню редко менялось: чашка водянистого риса, который называли «пап», небольшое количество безвкусного супа с травой, а также какое-то непонятное вязкое месиво, напоминающее густую кашу. Если в Паданге пленные недоедали, то здесь, в Глогоре, их просто морили голодом.

Мужчины дни напролет просиживали запертыми в бараках. Не было надежды ни избавиться от скуки и как-то разнообразить жизнь, ни сбежать из душного раскаленного помещения. Многие сейчас с радостью вновь оказались бы в свободном, «роскошном» Паданге. Кое-кто от безнадежности происходящего впал в апатию.

После трех недель пленения полковник Банно, японский комендант лагеря, заявил, что узники должны понести наказание за то, что «оказывали сопротивление японским военным силам». С этого момента с ними будут обращаться «должным образом» — как с военнопленными.

Полковник Банно был загадочной персоной. Этот изысканно одетый японский офицер, в прошлом — фермер, с первого взгляда казался человеком умным и открытым. Но, несмотря на кажущуюся доброжелательность, у него было крайне жестокое сердце. Он настаивал на применении наказания по отношению к тем, кто рискнул бороться с имперскими военными силами Японии.

Никто из пленных не питал ни малейшей надежды на то, что их наказание будет заключаться просто в пребывании взаперти. Позже о таком пребывании в бараках будут вспоминать как о благословенном времени. Перемены, о которых они были предупреждены, должны были произойти вскоре. Якобы пленным будет разрешено выполнять различную работу вне лагеря, а местным торговцам позволят выставлять лотки два раза в неделю и продавать такие «роскошные» товары, как фрукты, яйца, табак, мыло и даже карандаши и бумагу.

Новость о таком вот «улучшении» немного подняла боевой дух в лагере, но ненадолго. Вскоре пленные прочувствовали на себе нечеловеческую жестокость, которую японцы применяли ко всем, кто имел дерзость перечить им.

В лагере Глогор надзирателями были как японцы, так и корейцы. Хотя последние носили японскую форму, но к ним относились свысока. Японские офицеры часто оскорбляли и били своих подчиненных. Те, в свою очередь, вымещали злость на корейцах. А от корейцев попадало местным торговцам и заключенным.

Первым жестокость этой бесчеловечной «системы» почувствовал на себе местный торговец, который был схвачен при попытке тайно пронести немного денег в лагерь. Кое-кто из пленных хотел ему что-то продать. Скорее всего, это были часы или золотое кольцо. Но в лагере такой обмен был строго запрещен. Торговать можно было только местным жителям.

Сначала он был избит начальником стражи: самый старший по рангу удостаивался чести нанести первые удары. После чего уже были развязаны руки у всех караульных. Каждый старался перещеголять других в энтузиазме, с которым униженному, уже упавшему бедолаге наносил удары прикладом или сапогом.

В конце концов жертву обычно приводили в чувство, вылив на нее ведро холодной воды, после чего подвешивали за руки на флагшток под палящим солнцем. Но наказание, предусмотренное для китайских торговцев (китайцы — заклятые враги японцев с незапамятных времен), было еще хуже. Обвиненный в воровстве китаец также подвешивался, а над его головой устанавливалась табличка: «ВОР». На шею набрасывалась петля, а с другой стороны привязывалась сумка. В эту сумку каждый проходящий, в том числе и заключенные, должен был кидать по камню, в результате чего сумка тяжелела и петля затягивалась.