Афон и его святыни - Анна Маркова

– Я, – говорил он, – имел великую веру к Госпоже моей Богоматери, плакал пред Нею в моих молитвах, испрашивая благодать умной молитвы, и раз, вошедши по обыкновению в храм Ее, со слезами просил Ее об этом. Приступив для сего к Божественному лику, чтоб облобызать его, я вдруг ощутил теплоту, которая, согревая сердце, приводила в движение все чувства и волновала их сладостным умилением. С тех пор ум и сердце мое постоянно заняты сладкой памятью моего Иисуса и Богоматери, и молитва сердечная остается постоянным моим занятием. Но прости меня.

– Скажи мне, – продолжал преподобный Григорий, – при постоянном действии молитвы Иисусовой в сердце твоем, замечал ли ты в себе какое-нибудь Божественное изменение, или восторг, или какой-нибудь другой плод молитвы и благодати Святого Духа?

– Чтобы дух молитвы чувственнее и обильнее проявлялся во мне, – отвечал преподобный Максим, – я погрузился в пустыню и постоянно искал безмолвия: тогда этот плод молитвы я действительно замечал в Божественном желании и восхищении ума ко Господу.

– Но это не точно так, – возразил Синаит [1, с. 34].

А преподобный Максим, потупившись, улыбнулся и сказал:

– Дай мне поесть и не любопытствуй о заблуждении.

– О, если бы я дошел до такого заблуждения! – воскликнул святой Григорий. – Но умоляю тебя, скажи мне откровенно: во время молитвы, когда мысль твоя возносится к Богу, что созерцает душа? Может ли тогда действовать сердечная молитва?

– Никак, – отвечал он, – когда благодать Святого Духа во время моей молитвы овладевает умом, тогда молитва не действует, потому что, не имея своей собственной силы, ум в те минуты остается под влиянием Святого Духа, и Дух уже действует, вводя и изводя его в видения Божественные, осиявая его неизреченным светом и, по мере достоинства человека, доставляя ему свое утешение. В таком положении бывали святые пророки и апостолы и восходили до такой степени в созерцании откровений, что для людей казались иступленными или как бы упившимися. Как святой Исаия удостоился видеть Господа на престоле высоце и превознесенне, окружаемого серафимами (Ис. 6: 1), или как Стефан – первомученик зрел небеса отверста и Сына Человеческого одесную стояща Бога (Деян. 7: 56), и прочее; точно так же и ныне рабы Христовы сподобляются различных видений, хотя некоторые и не верят сему, считая это невозможным, а потому и думают, что то заблуждение, а не истина. И очень странно, что бедные люди не признают благодати Святого Духа, хотя она еще чрез Иоиля обещана Богом: Излию, сказал чрез него Бог, от Духа Моего на всяку плоть, и прорекут (Иоил. 2: 28). Эту Божественную благодать и ныне дарует Христос всякому из верующих, и, как обетовал Сам, она не оскудеет до скончания века. При действии сей благодати душа становится выше всего чувственного и погружается в таинства созерцания, так что, о чем ум дотоле и воображать не мог, то, как говорит божественный Павел, ясно открывается ему. Чтобы понять, как ум созерцает то, еже око не виде и чего не мог он постичь сам собою, объясним это так: воск, как ни растирай его руками, без содействия огня не сделается текучим, а положи его в огонь, он, прежде всего, растопляется, потом объемлется пламенем и, сливаясь с ним, вспыхивает, объемлется светом и сам превращается в свет – так что невозможно уже оставаться ему в своем собственном виде, напротив: он разливается в пламени, как вода. Так бывает и с нашей душой: без содействия благодати она предоставляется силе собственного своего рассуждения, но когда Божественный огнь, или благодать Святого Духа, объемлет ее, она остается уже под влиянием и действием Его света, делается сама светом и, таким образом, воспламенившись огнем Божественным, не может действовать собственными силами или думать и рассуждать по своему произволу, но действует и рассуждает в силе и духе Божественной благодати.

– Но это не суть ли только признаки заблуждения, – возразил тогда святой Григорий, – от которых должно отличать еще другие?

– Признаки заблуждения, – отвечал на это преподобный Максим, – и признаки благодатных действий – не одно и то же. Лукавый дух заблуждения действует не так: он производит в душе движения смешанные, ум становится мрачен, сердце каменеет, следствием чего и бывает боязнь, и страх, высокое о себе мнение, пренебрежение к другим, волнение мысли неприязненными чувствами в отношении ко всем, что и в самых беседах человека обнаруживает опасное положение мечтательного ума и враждебного сердца. Такой человек, сам замечая в себе действие неприязни, смущается; в нем хотя и не может быть истинного смирения и молитвенной слезы, однако же, он в тщеславии своем хвалится собственными подвигами, так что, наконец, доходит до помешательства и совершенно погибает. Такого несчастья да избавит нас Господь, твоими молитвами! Между тем, признаки благодати, – продолжал св. Максим, – следующие: Дух Святой, осеняя ум, совершенно хранит его и все чувства от развлечения и рассеянности, и потом, приводя на память человеку смертный час, грехи его и вечные за них наказания, невольно погружает его в смиренное о себе мнение, трогает и доводит до слез и плача. И чем более таким образом действует на человека благодать, тем совершеннее смиряет его и в этом смирении утешает вместе безмерным человеколюбием Господа, Который пострадал за него. Вследствие же сего ум, погружаясь в таинства созерцания и Божественных видений, относит все это не к собственным своим силам и подвигам, а к всемогуществу и силе Бога, и сердце в тишине производит плоды Святого Духа: радость, мир, долготерпение, благость, милосердие и – оплот всех сих плодов – Божественное смирение. От этого душа человека чувствует неизреченное веселье [1, с. 34–37].

Преподобный Григорий Синаит, пораженный беседой святого Максима, с тех пор называл его не иначе, как земным ангелом. Он убедительно просил, чтобы преподобный Максим не сжигал уже калив своих.

Когда и другие подвижники узнали о советах преподобного Григория святому Максиму, они тоже употребили всевозможные убеждения к тому, чтобы уговорить преподобного Максима утвердиться на одном месте. Сам преподобный Максим, как истинно смиренный и послушный, избрал себе постоянным жилищем пещеру в соседстве знаменитого старца Кир Исаии, окружил ее легкой загородкой на одну сажень в ширину и на одну в длину – но не из камней или дерева, а из ветвей и трав, по своему обыкновению – и с той поры, действительно, провел там остаток жизни своей, в обычной своей нестяжательности.

Близ пещеры своей он выкопал себе могилу и, каждодневно удаляясь туда во время утрени, плакал над могилой и плачевным гласом пел надгробные песни, составленные им самим. Так тихо текла жизнь его. Демоны не преставали тревожить его жестокими нападениями, но, став выше всех их козней, он низлагал их.