Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2 - Макар Троичанин

- Найти-то нашли, - раздумчиво ответила Любовь Александровна, - да, кажется, не совсем.

- Что такое? – забеспокоилась подруга, и Владимир, поддавшись её тревоге, тоже вопросительно посмотрел на Горбову.

- Похоже, что нашли и потеряли, - опять невразумительно разъяснила та. – Вот смотрите: здесь написано – Оренбург и поставлено вчерашнее число.

- Ну и что? – допытывалась хозяйка, не обладающая даже зачатками дедуктивных способностей.

- Сдаётся мне, что детей отправили в этот самый Оренбург, к чёрту на кулички, и сделали это вчера, - наконец-то, расшифровала Любовь Александровна свои загадочные комментарии к лаконичной записи в листке. – Что ж я, дура, не удосужилась узнать точного содержания последней графы! – отругала себя вслух и тут же объяснила невольное упущение: - Торопилась. – Ещё раз внимательно разглядела листок в целом и подвела окончательный итог. – Скорее всего, я права в догадке: города и даты стоят рядом и с другими фамилиями, а около некоторых – графа пустая, эти дети ещё томятся здесь. – Она подняла виноватые глаза на Владимира. – Другого объяснения не вижу.

- Но почему – Осинцевы? – ещё раз переспросил он с отчаяньем, не желая смириться с окончательной потерей сына.

- Всё очень просто, - приглушённым голосом, не обращая внимания на его взвинченность, объяснила Любовь Александровна, очень уставшая и от авантюрной вылазки в детприёмник, и от её относительной неудачи, держась побелевшими пальцами обеих рук за столешницу и сминая скатерть. – Фамилии меняют, чтобы бескровно избавиться от потенциальных врагов в будущем и по-иезуитски расставить детей и родителей по разные стороны идеологического фронта. Будьте уверены, их – детей врагов народа – вырастят не только преданными сторонниками режима, но и верными защитниками его. Враг превращается в верного слугу, а всего-то надо – сменить фамилию.

- Это же безнравственно, Люба! – воскликнула хозяйка, не убеждённая её доводами.

- Конечно, подло, - подтвердила Любовь Александровна. – Но такова нынешняя власть. – Она внимательно посмотрела на Владимира, ожидая его реакции на резкую оценку, но тот молчал. – Раньше я как-то не задумывалась над этим, - усмехнулась горько, - как, впрочем, и над многим другим. Надо было потерять детей, мужа, дом, себя, чтобы, наконец, осознать антигуманную сущность наших правителей и всей нашей жизни, подогреваемой агрессивными безнравственными лозунгами о классовой борьбе, бдительности и постоянном выискивании врагов. Как можно понять и принять то, что детей в школе уже с четвёртого класса понуждают доносить на родителей, рассказывать классным руководителям-воспитателям буквально всё о жизни в семье? Поздно я прозрела. Но лучше поздно, чем никогда. Вы не находите, Володя? – попыталась она ещё раз вызвать его на откровенность.

Он всё слышал, но думал о другом. О том, что никакой он всё же не немец, и хватит перечить судьбе. Так же, изменив фамилию и имя, его превратили из русского в немца, а сына немца Кранца, напротив, - в русского. Когда-нибудь Витя, как и он, Владимир, обязательно узнает правду и будет в смятении духа противиться ей напрасно, потому что каждый должен быть тем, что он есть, кем родился, и чьи корни и гены унаследовал. От них никуда не деться, они всегда будут выпирать через характер и поведение человека, отторгая от тех, к кому насильственно и безжалостно причислили, вынуждая всю жизнь быть изгоем и среди тех, к кому примазался, пусть даже не по своей воле, к кому привык, и среди тех, к кому принадлежит по рождению. Всевышняя гармония не терпит хаоса в нишах, раз и навсегда распределённых для национальных, видовых душ. И ещё он думал о том, что Всевышний перечеркнул все потуги незадачливого самовольного отца изменить судьбу Вити и поместил того в предназначенный судьбой русский интернат или детский дом, неважно как они тут называются, откуда ему как через обитель очищения и через непонятные для ребёнка испытания, - а они – за несовместимость родителей – суждено выйти равноправным членом русского общества, а не жить с ярлыком врага и недочеловека, и что верховный контролёр не в первый раз поправляет Владимира, отклоняющегося от своей главной цели, сути которой он, к сожалению, не знает. Не считать же ею задание янки. Иначе Бог – агент американской разведки. Не смешно! Так что всё вроде бы к лучшему, если забыть о саднящей совести. Делая, не зная что, для чего и как лучше – навредишь! Так и получилось. Но всё равно он найдёт и увезёт Витю с собой, но попозже, после выполненной работы, когда полностью освободится. Вопреки даже божьей воле, потому что память о старшем Викторе святее, в этом вопросе они со Всевышним расходятся. Не надо только делать резких движений, настораживающих контролёра. Как говорят русские: тише едешь – дальше будешь! Ниточка к поискам есть, только бы не оборвалась, доберёмся и до клубка. Потерпи, сын!

- А где этот Оренбург? – спросил он, так и не ответив из предосторожности Горбовой на её косвенный вопрос о лояльности русским властям.

Та, поняв, улыбнулась краешками губ и, не настаивая, ответила:

- У чёрта на куличках, а точнее – южнее Урала, в степях, - и, предупреждая следующий вопрос, добавила: - При современном состоянии железнодорожного транспорта месяца, возможно, хватит, чтобы добраться.

«Что ж» - подумал Владимир – «это существенная причина, чтобы отложить поиски». Да и страшновато забираться в такую дальнюю русскую степную глухомань.

- Люба, тебе надо прилечь, - настояла, наконец, хозяйка, видя сверхутомлённое состояние подруги. – Отдохни немного. Может, что-нибудь поешь?

- Нет, не хочу, - с отвращением отказалась Горбова, с усилием поднимаясь из-за стола. – Я, пожалуй, в самом деле, прилягу. Вы простите меня, Володя. Лида, принеси мне чайку покрепче и погорячее, хорошо?

- Иди, иди, сделаю, - пообещала хозяйка. – А мы с Володей пообедаем, и так припозднились. Не беспокойся за нас.

- Вы, Володя, не уходите, - попросила напоследок Любовь Александровна, - нам уже скоро выходить. Побудьте здесь – мне спокойнее.

Владимир не посмел отказать, и они остались вдвоём с хозяйкой, которая не в пример гостье излучала спокойствие, а не тревогу, была медлительной, обстоятельной и надёжной, с плавными уверенными движениями полных рук и ног, как и полагается хорошей домохозяйке.

Когда Любовь Александровна получила свой чай, Владимир с Лидой уселись за кухонный стол, и Владимир, пожалуй, впервые за много дней хорошо и уютно поел в нормальных домашних условиях нормальной домашней еды из крупной лапши и даже с маленьким кусочком курицы, отделённым, очевидно, от предназначенной для больной, и с добавкой свежей зелени. Вкусная лапша источала такой умопомрачительный аромат, что Владимир и не заметил, как выхлебал большую полную тарелку, и с сожалением разглядывал обнажившегося на дне тарелки голубого зайчика. Лида угадала его неутолённый голод и тотчас же, не спрашивая, добавила, но уже пожиже и без курицы, и всё равно очень вкусное. На второе умелая хозяйка выставила прямо в шипящей сковородке жареную на сале картошку с пожелтевшими и подопревшими от жара и жира крупными неразделёнными срезами репчатого лука, а к ней в продолговатой стеклянной селёдочнице – порезанную кусочками хорошо вычищенную селёдку, пусть и с небольшим ржавым отливом, но политую убивающим несвежий запах растительным маслом и аппетитно укрытую опять-таки  крупными дольками лука вперемешку с неровными чёрными бусинками душистого перца.

- Всё так вкусно! Вы и мёртвого вылечите, - искренне похвалил кормилицу Владимир, вытирая губы положенным на колени чистым полотенцем.

- Спасибо, - благодарно зарделась та и тут же пожаловалась на гостью: - Ничего не ест, как ни стараюсь. Поклюёт как воробей, бульоном запьёт, что дитя малое, вот и всё.

Чувствовалось, что в этом доме понимают, что является главной усладой жизни, и не стесняются этого. Хотелось такого дома, уюта и недостижимого спокойствия.

А потом был настоящий чай, приправленный сухой малиной, с неизменным сахарином, от которого Владимир отказался, чтобы не портить химией вкуса и аромата. Вряд ли такой густой чай был обыденным явлением. Скорее всего, он также был приготовлен в надежде, что понравится больной подруге.

А уж совсем потом, отяжелев и расслабившись, сидя по-доброму друг против друга за прибранным столом, они тихо и доверительно говорили о той, что неслышно лежала за стеной, борясь или смиряясь с разъедающим недугом.      

- Вы бы видели, Володя, какая Любушка была красавица в техникуме, - рассказывала хозяйка, а он не мог себе представить большей красоты, чем видел в день приезда в Сосняки. – Весёлая, озорная, прямо пламень, водой не зальёшь. Все парни от неё были без ума, весь техникум, но ровни долго не было. Только на третьем курсе появился тот, кого ждала, да и то познакомились случайно в парке на танцах. Сразу же, с первой же встречи прилепились друг к другу да так крепко, что и немыслимо было увидеть порознь или с кем-нибудь другим. Хотите ещё чаю? – предложила хозяйка. – Веселее слушать будет, а мне очень хочется рассказать вам о Любе.