Оружие Возмездия - Дивов Игоревич

Но я уже сидел в кабине и тихо гудел.

Мой сигнал не возымел никакого эффекта.

— Кто ж так гудит? — презрительно сказал Афанасьев. — Дай, я.

— Сами просили негромко…

Капитан Дима Пикулин топтался на обочине. Темнело. Холодало.

— Гляди, как надо! — объявил Афанасьев и погудел как надо.

Машина издала унылый, но оглушительный стон. Так, наверное, вздыхал голодный тиранозавр-рекс.

Из хаты выскочил Косяк и обеими руками замахал нам, приглашая внутрь.

— Извините, — сказал он смущенно.

— Да мы понимаем, — заверил его Афанасьев.

В хате оказалось жарко натоплено и крепко накрыто на стол. Отец Косяка, кряжистый дядька, рано постаревший лицом от крестьянской работы, но в остальном форменный богатырь, уверенно выставил перед товарищами офицерами зеленоватую бутылку. Пузырь был как раз такой, чтобы папаше удобно взять в могучую руку — литра полтора.

— Ну, — объявил Афанасьев, — со свиданьицем!

— Хлопчикам-то нальем маленько… — папаша едва заметно подмигнул.

— Только маленько, — согласился майор.

Ох, какой там был стол. И все домашнее, с этой вот благодатной украинской земли. Плотное такое, сочное, убедительное. И сало, разумеется. Я к салу всегда был равнодушен, но тут уж сам Бог велел. Специалисты нынче уверяют, что это пища бедных, и с дальнейшим врастанием Украины в Европу доля сала в местном рационе будет неукоснительно снижаться. Не верю. Скорее русаки перестанут занюхивать водку хлебной корочкой — этот ритуал уже утратил культовый статус, и его адепты вымирают. А жаль. Попробуйте вместо закуски водку занюхать хлебом. Очень интересный эффект. Вот так и сало. Оно неспроста. Даже перестав его непосредственно поедать, на нем будут готовить. И это — надолго…

Майор Афанасьев внимательно пригляделся, как у сержантов проскочила первая рюмка и, похоже, остался доволен. Мы, конечно, малость осоловели с отвычки, но под стол не сползли.

— После третьей — стоп, — сказал нам Афанасьев. — Тебе завтра за руль, а тебе… Просто ни к чему.

Естественно, надо ему больно, чтобы я на всю казарму дышал самогонным перегаром.

Завязался ни к чему не обязывающий застольный разговор. Третья рюмка наступила как-то очень быстро. Потом у капитана Димы Пикулина изъяли пистолет. Косяк попросился сходить на танцы в клуб. Афанасьев строго наказал ему, чтобы больше — ни капли. Косяк пообещал и тут же исчез. Стало окончательно вольготно. Куда-то пропали хозяева. А мы с офицерами сидели и просто болтали обо всем на свете. Почти как равные. И ни слова про армию.

Дальнейшее помню смутно. Афанасьев вроде бы сказал мне, что после следующей (не понять, седьмой или десятой) — точно стоп, и я согласился. Разобрать приказ майора на слух мне удалось с трудом, из чего я сделал вывод, что действительно, всем пора закругляться. Капитан Дима Пикулин широко улыбался и невнятно булькал. Ему было хорошо. Афанасьев обнял его и повел на двор. Там оказалось по щиколотку снега. И наш "Урал" стоял весь белый. И с неба падали огромные хлопья. Я запрокинул голову и ловил их лицом.

Капитан Дима Пикулин увлеченно блевал себе под ноги, Майор Афанасьев на всякий случай придерживал его за пояс. Отстрелявшись, капитан не пожелал уходить со двора просто так. Он принялся собирать с капота машины снег и забрасывать им следы своей жизнедеятельности. Майор бродил за капитаном, как привязанный, крепко вцепившись в его поясной ремень.

Я стоял под снегом и думал — помню, как сейчас, — что вернусь в бригаду совершенно другим. Что-то произошло со мной на этих учениях. Несколько дней относительной свободы вытолкнули меня в другое измерение.

Придя в армию с искренним желанием понять ее, я уже через неделю оказался совершенно раздавлен бессмысленным ужасом открывшегося мне. Армия жила ради себя. Это был изношенный организм, тратящий две трети сил, чтобы стоять на ногах. Еще треть уходила на имитацию деятельности. Честно говоря, я испугался тогда. И сбежал в штаб учебной дивизии — туда, где руководили имитацией. Убедился: да, учебка это несерьезно. Понадеялся увидеть что-то другое в войсках. И угодил в ББМ, ха-ха-ха. И испугался окончательно. Впервые в жизни мне стало по-настоящему страшно за свою страну. Вменяемое государство просто не могло допустить такого безобразия. Я искал признаки того, что наша армия жива, повсюду. Она же сейчас воевала, как-никак. Оглядывался на соседей по "площадке", присматривался к коллегам-артиллеристам на полигоне. Но везде так или иначе проглядывало одно и то же. И рассказы офицеров-"афганцев" подтверждали мое горькое открытие. Армия утратила внутренний смысл. Она не понимала, зачем она есть.

…Есть. Можно пойти еще чего-нибудь съесть!

И вдруг я перестал бояться армии. И переживать за нее. Я увидел армию в гробу — и мне стало все равно, что с ней. А значит, нужно просто выдержать здесь еще год. Обустроить свою жизнь по возможности комфортнее. И сделать так, чтобы ребятам было повеселее.

Потому что мы тут не служим Родине, а отбываем повинность перед государством. Отдаем ему должок за бесплатное образование и медицинскую помощь. Советская власть нас выучила-вылечила, а теперь забирает назад толику здоровья и ума. Чтоб мы покрепче осознали, кому всем обязаны.

Ну, так тому и быть.

…Ноги слегка заплетались. Крепкая рука ухватила меня за ремень — и майор Афанасьев двинулся к хате, как коренник между пристяжными. Говорить он, похоже, не мог, и теперь осуществлял руководство невербально. Получалось — вполне.

— Баиньки хочу, — совершенно трезвым голосом сказал капитан Дима Пикулин.

Еды на столе, казалось, не убавилось вовсе. Я тоскливо поглядел на это великолепие, понял, что кусок уже не лезет в горло, и упал на лавку.

Бдительный Афанасьев лег только после нас. Последнее, что я запомнил — как майор заботливо поправлял куртку, которой я был укрыт.

Похмелья не было. Было опьянение. Я кое-как продрал глаза и осторожно, чтобы не взбалтывать организм, сменил положение "лежа на лавке" на положение "сидя на лавке", отчего сразу оказался за столом. Напротив меня Косяк что-то пил из кружки, держа ее обеими руками. Физиономия у Косяка была сиреневая, но довольная.

Офицеры выглядели примерно так же: помятые, зато одухотворенные. Если бы не форма — почти как люди.

Собирались молча, потому что говорить было трудно, не шли слова на ум. Потом майор Афанасьев взял капитана Диму Пикулина под руку и отвел к машине. Кое-как усадил в кабину. Кое-как забрался сам.

— Ы?.. — спросил меня Косяк.

Я предъявил в ответ большой палец.