Охотник (СИ) - Шнайдер Эйке

— И Сив тебе это позволяет?

— Ни разу слова не сказала.

— И не скажет, — негромко заметила Ингрид.

Потому что девочке из приюта, прогони ее… пожалуй, что хозяин, пойти будет некуда. А прогнать легко, она ему не жена, хоть и дали ключи от дома и погреба. Да и вообще вступиться за нее некому — ни братьев, ни отца, а хотя бы и были, связываться с одаренным мало кто посмеет… Так что и в самом деле слова поперек не скажет, даже если будут бить смертным боем.

— Я ее не обижал и обижать не намерен, — ответил Руни на то, невысказанное, что повисло в воздухе. Снова шмыгнул носом, выругавшись. Эрик сунул ему кубок, отодвинул от лука. Гуннар тоже отхлебнул вина, словно оно могло смыть неприятный привкус, оставшийся от мыслей. Запихнул в рот щепоть уже нарезанной капусты, выхватил квашеный груздь из-под ножа пристроившейся неподалеку Ингрид. Вкусно. Интересно, Вигдис сама квасила, или еще мать?

— А с чем пироги-то будут? — спросил он, попутно размышляя, не выбраться ли вдвоем по грибы, пока работы нет. Опят уже наверняка полно…

— С капустой, с капустой и грибами, с яйцами и луком, — сказала Вигдис, собирая порезанные овощи в сковородки.

— А сладкие? — влез Эрик.

Она помедлила, явно вспоминая, что там еще есть в кладовой.

— С яблоками и медом. Принесешь?

Эрик выудил откуда-то корзину и исчез за дверью. Вигдис сгребла кочергой с чугунной плиты яйца — оказывается, они испеклись, пока все болтали, пили и пытались не отрезать себе пальцы. Сложенные в миску яйца заволокло инеем, который тут же растаял, оставив на разом растрескавшейся скорлупе капли воды. Гуннар взялся чистить — едва теплые. Стащил одно, сунув в рот целиком — пришлось срочно запивать, пока не подавился. Интересно, сколько вина они уже вылакали? И останется ли кто-то на ногах к моменту, когда пироги придется вынимать из печи? Судя по тому, что выходило из рук Руни, старательно чистившего яблоки от кожуры — едва ли. Опознать в этих многогранных чудовищах яблоки можно было разве что по запаху.

— Сказал бы мне кто, что не умею с ножом обращаться — показал бы, как не умею, — ухмыльнулся Руни, подкидывая на ладони еще не пострадавшее яблоко. — А оказывается… Ты куда кожуру потащила?

Ингрид отвечать не стала, зачем-то разрезая очистки на мелкие кусочки. Вигдис, видимо, сообразив, что затевается, поставила перед ней кастрюлю и несколько глиняных банок с плотно притертыми крышками. Сняла с плиты сковородки, которые Эрик тут же остудил, закинула туда яблоки (и когда только успела порезать?), сунулась в одну из баночек — запахло корицей. С того похода, что ли, осталась?

Гуннар свою долю пряностей продал, выждав полгода — и неплохо на этом заработал. Мускатный орех у него чуть ли не с руками оторвали — на привороты. Если носить его под мышкой, ни одна женщина не устоит. И, соответственно, наоборот. Впрочем, сам Гуннар не проверял, на его вкус в подогретом вине от этого ореха пользы было куда больше, особенно зимой с мороза… так вот зачем Ингрид очистки утащила!

— И так ведь жарко, — сказал он, наблюдая, как та заливает их вином — по правде говоря, в тех очистках яблочной мякоти было куда больше, чем кожуры.

Жарко действительно было — и от вина, и от печи.

— Чтобы добро не пропадало, — хмыкнула Ингрид. Водрузила кастрюлю на плиту, отодвинув Вигдис. — Я пригляжу, тестом занимайся.

Оказалось, насчет «ничего сложного» Вигдис слегка преуменьшила. Растянуть упругий шарик теста так, чтобы он превратился в равномерной толщины лепешку — и не порвать. Пристроить начинку — не слишком мало, но и не слишком много, и так, чтобы ни в коем случае не испачкать края — иначе потом не склеятся. Глядя на разномастных кривобоких уродцев, собравшихся на металлическом листе, выставленном на середину стола, очень хотелось верить, что это просто спьяну в глазах плывет. Вигдис забрала со стола лист, но, против ожиданий, сунула его не в печь, а пристроила на шесток.

— Расстояться, — пояснила она, поймав недоуменный взгляд Гуннара.

Он кивнул, на самом деле толком ничего не поняв. Проспится — спросит. Стер рукавом пот со лба, ругнулся, поняв, что перемазался в муке. Впрочем, не он один — на щеке у Эрика красовалась белая полоса, а Руни умудрился и вовсе обсыпаться так, что даже на белой рубахе видно было. И у Ингрид белая прядь в волосах, одна Вигдис чистенькая, видать, привычная.

Гуннар возгордился поначалу, потом вспомнил, что ему она пирогов не пекла, собрался было обидеться, решил вместо этого выпить еще, пролил на рубаху. Попытался стряхнуть капли, и обнаружил, что, смешавшись с мукой, которой он тоже обсыпался, вино превратилось в липкое тесто. Выругался — вслух.

— Снимай, кажется, самому отмыться будет проще, чем это отстирать, — притворно посочувствовал Эрик.

— Только если ты штаны снимешь, — ухмыльнулся Гуннар.

Целитель посмотрел вниз — оказалось, что он несколько раз прислонился к столу, собрав на штаны не только тесто, но и желток. Ругаться не стал: заржал.

— Могу и снять, но девчонок напугаю.

— А у тебя там есть, чем пугать? — ухмыльнулся Руни.

— Померяйтесь еще, — фыркнул Гуннар.

— Эти могут, — сказала Вигдис, выставляя на стол пустой лист. — Но я в судьи не нанималась.

— Ингрид? — Руни снова ухмыльнулся.

— Я пристрастна, — она отошла от печи, обняв Эрика со спины, потерлась щекой о щеку.

Руни рассмеялся, глянул на Гуннара, который не стал дожидаться, когда он брякнет спьяну что-нибудь этакое, на что придется отвечать ножом: обложил в три этажа, обозвав охальником и посоветовав Сив стати свои показывать, она оценит.

— Не оценит, ей сравнивать не с чем, — хмыкнул Руни.

Ну да, хорошо воспитанная девочка из приюта при церкви.

— Еще скажи, что ты об этом жалеешь.

— Нет. Сам такую взял.

— Кто о чем, а вшивый — о бане. — Ингрид разлила по кубкам нагретое вино. — Или вы перестаете трепаться о бабах, или мы с Вигдис начинаем обсуждать мужиков.

— Не о работе же трепаться. — Руни отхлебнул вина. — Во-первых, неаппетитно. Во-вторых, я уже не слишком понимаю, о чем можно рассказывать, а о чем нельзя. Или я перепутал, что во-первых, что во-вторых…

Он задумчиво заглянул в кубок, точно пытаясь высмотреть на дне под вином какое-то сокровище. Залпом выпил, добавил, задумчиво:

— Пьянство — грех.

— Тогда иди молись, а мы продолжим, — рассмеялся Эрик.

— Молиться я буду завтра. Похмелье, знаешь ли, очень способствует душеспасительным мыслям.

Он выложил на лист очередного уродца, задумчиво оглядел уже не слишком ровные ряды будущих пирожков. — А кто-нибудь догадался запомнить, какие с чем?

Гуннар озадаченно уставился на лист, заполненный наполовину. Вигдис хмыкнула.

— Надо было пометить, мама всегда так делала. А я забыла.

— Ничего, так даже интересней, — сказал Эрик. — Жизнь была бы пресной без неожиданностей.

— Махнемся? — не удержался Гуннар. — Что-то мне эти неожиданности поперек горла. Словно на самом деле я должен был умереть после тех тварей, но что-то помешало, и теперь мир изо всех сил пытается доделать то, что начал.

Вигдис выпустила из рук пирожок.

— Придумаешь тоже. — Обняла, прижавшись всем телом. — Не говори так.

— Не буду. — Он погладил ее по волосам, щедро осыпая мукой. Глянул на Эрика. — Извини, я вовсе не хочу быть неблагодарным.

Просто…

— Просто Руни по пьяни тянет на баб, тебя — на суемудрие, — фыркнул тот. — Больше не наливать? Или, наоборот, добавить, чтобы мирно уснул под столом?

— Не дождешься. А твой пьяный грех?

Вообще-то изрядно напившийся Эрик обычно начинал умствовать. Давеча пытался объяснить какую-то замудреную теорию: Гуннар потерял нить в самом начале, потому что в плетениях не понимал ровным счетом ничего, Вигдис продержалась чуть дольше, а потом стало заметно, что и Ингрид просто поддакивает, хотя Гуннар не стал бы держать пари на то, что и она ничего не понимает. Она вообще очень себе на уме. Вот и сейчас вроде не слушает — достала пироги из печи, размазывает перышком растопленное масло, а взгляд внимательный, цепкий, точно и не пила вовсе…