Поэзия Серебряного века (Сборник) - Рюрик Рок

После революции теории словотворчества и зауми, развиваемые Кручёных, естественно, не могли прижиться в советской литературе, хотя именно футуристы активно поддержали эту самую власть. Сам же основатель зауми уцелел лишь чудом, но до конца своих дней был полностью выведен из литературного процесса, став на старости лет собирателем и торговцем редкими книгами и автографами.

№ 1

Дыр бул щылубешщурскумвы со бур л эз

№ 2

фрот фрон ытне спорю влюбленчерный языкто было у дикихплемен

№ 3

Та са маеха ра бауСаем сию дубрадуб молааль[166]

привыкнув ко всем безобразьямискал я их днем с фонаремно увы! все износились проказыне забыться мне ни на чем!и взор устремивши к беcплотнымя тихо но твердо сказал:мир вовсе не рвотное —и мордой уткнулся в Обводный канал…

Я жрец я разленилсяк чему все строить из землив покои неги удалилсялежу и греюсь близ свиньи

на теплой глинеиспарь свининыи запах псинылежу добрею на аршины.

Какой то вестник постучалсяразбил стекло —с постели приподнялсявдали крыло

и кажется мелькнулосурово-милое плечото перст или мигулоиль уст свеча.

Мозгам вареным страшнокуда сокрылся онкак будто в рукопашнойс другим упал за небосклон

иль прозвенело серебров лучах невидимыхчто вечно не старонад низкой хижиной.

Тут вспомнилась чинаячто грозноустасмотрит обещаядни мясопуста

и томной грустью жаждытомиться сердце сталовздохну не раз не дваждыгляжу в светало

гроза ли грянет к ночивесенний студень глиныи вянет коченьсреди долины

он видел глаза какиев жерлах ресничных плитну что ж! сто солнц спеки яно уж, змея шипит

я строгий запах крылийзапомнил но с свининойно тихо тихо вылейчугун души кувшинный

Уехала!Как молотоквлетело в головуотточенное слово,вколочено напропалую!– Задержите! Караул!Не попрощался.В Коджоры![167] —Бегу по шпалам,кричу и падаю под ветер.Все поездапроносятсянад онемелым переносьем…

Ты отделилась от вокзала,покорно сникли семафоры.Гуделтрепыхался поезд,горломпрорезывая стальной воздух.В ознобене попадализуб-на-зуб шпалы.Петлей угарной ветер замахал.А я глядел нарядно-катафальныйв галстуке…И вдруг – вдогонку:– Стой! Схватите!Она совсем уехала? —Над лесом рвутся силуэты,а я – в колодезь,к швабрам,барахтаться в холодной одиночке,где сырость с ночью спят в обнимку.Ты на Кавказец профуфырила в экспрессеи скоро выйдешь замуж,меня ж – к мокрицам,где костоломный осьмизубнастежьпрощелкнет…

Умчался…Уездный гвоздь – в селезенку!И все-ж – живу!Уж третью пятидневкув слякоть и в стужу– ничего, привыкаю —хожу на службуи даже ежедневночто-то дряблоеобедаюс кислой капустой.Имени ее не произношу.Живу молчальником.Стиснув вискистараюсь выполнитьпредотъездное обещание.Да… Так спокойнее —анемичником…Занафталиненный медикамен —тами доктордвенадцатью щипцамисделал мне аборт памяти…

Меня зажало в люк.Я кувыркаюсь без памяти,Стучу о камень,Знаю – не вынырну!На мокрые доскимолчалкою —плюх!..

У меня совершенно по иному дрожат скулы– сабель атласных клац —когда я выкрикиваю:хыр дыр чулЫзаглушаю движенье стульеви чавкающийраз двадцатьпод поцелуем матрац…

В полночь я заметил на своей простыне черного итвердого,величиной с клопав красной бахроме ножек.Прижег его спичкой. А он, потолстел без ожога,как повернутая дном железная бутылка…Я подумал: мало было огня?…Но ведь для такого – спичка как бревно!..Пришедшие мои друзья набросали на него щепок,бумаги с керосином – и подожгли…Когда дым рассеялся – мы заметили зверька,сидящего в углу кроватив позе Будды (ростом с 1/4 аршина)И, как би-ба-бо[168] ехидно улыбающегося.Поняв, что это ОСОБОЕ существо,я отправился за спиртом в аптекуа тем временемприятели ввертели ему окурками в животпепельницу.Топтали каблуками, били по щекам, поджаривали уши,а кто то накаливал спинку кровати на свечке.Вернувшись, я спросил:– Ну как?В темноте тихо ответили:– Все уже кончено!– Сожгли?– Нет, сам застрелился…ПОТОМУ ЧТО, сказал он,В ОГНЕ Я УЗНАЛ НЕЧТО ЛУЧШЕЕ!

Сошлися черное шоссе с асфальтом небаИ дождь забором всталНет выxода из досок водяного плена– С-с-с-с-ш-ш-ш-ш —Сквозят домаШипит и ширится стальной оскал!И молчаливо сxодит всадник с неба– Надавит xолод металлической души —И слякотной любовью запеленатС ним мир пускаетСмертельный спазмыПузыри —(Бульк:) пульс… бульз… бульзыри…

Бенедикт Лившиц

Бенедикт Константинович (Наумович) Лившиц получил блестящее образование, прекрасно знал классическую литературу, а также, отлично владея несколькими языками, – французскую поэзию. Писать стихи он начал еще в гимназии. Его первая книга “Флейта Марсия” (Киев, 1911) получила похвальный отзыв Брюсова, отметившего “культуру стиха”. Надо сказать, что поэтика Лившица была очень близка традициям символизма, и его сближение с кубофутуристами вызвало много вопросов. Лившиц стал едва ли не самым активным участником группы “Гилея” – не только как автор, но и теоретик движения. Однако он не подписывал манифесты футуристов, да и, в отличие от них, прекрасно владел “правильным” языком. На эту творческую раздвоенность не раз указывали критики. В итоге Лившиц не принял крайностей футуризма. Ему претило словотворчество Хлебникова и заумь Крученых, более важной он считал эстетическую основу стиха, его мелодичность, образность. Разрыв с футуристами был предопределен, а уход поэта на фронт в начале Первой мировой войны лишь констатировал этот факт.

Позже он выпустил несколько поэтических сборников, а также книгу мемуаров “Полутораглазый стрелец”, содержащую множество интересных фактов из истории русского футуризма. В 1937 году Лившиц был арестован, а годом позже расстрелян.