Державный плотник - Даниил Мордовцев

– Говорил ты таковые слова? – спросил князь-кесарь.

– Говорил, – не запирался и тут Хованский.

– И все это из-за бороды?

– Из-за бороды и из-за кощунства его, Микиты Зотова: «пьешь ли» вместо «веруешь ли».

– Да сей чин ставления сочинил сам великий государь, и за те слова твои ты учинился перед великим государем виноват.

– Те слова я Гришке говорил для того, что он меня словами своими обольстил, – растерянно оправдывался Хованский.

Ничто не помогло.

– Приходится и сего допросить «с подъему», – кивнул Ромодановский дьяку.

«С подъему», «с подвесу» – это значило: поднять на дыбу и подвесить.

13

Едва Ромодановский воротился из приказа к себе, как ему доложили, что его желает видеть «государев денщик».

– Проси, проси.

Князь-кесарь давно не имел вестей от царя и потому интересовался узнать о ходе дел на войне.

Денщик государев вошел.

Это был Орлов Иван, атлет и красавец. Что был он атлет и силач, это знала и испытала знаменитая царская дубинка, которая не раз прохаживалась по несокрушимой спине Орлова, как по деревянному брусу, не вредя ему.

А красоту его хорошо ценили молоденькие «дворские девки», как тогда называли фрейлин. Не у одной из них глаза и сердце рвались за богатырем «Иванушкой», а нередко хорошенькие глазки и подушки по ночам обливали «горючими слезами» по «изменщике». А одну из них, прелестную Марьюшку Гамонтову, или фрейлину Гамильтон, красота «дворского сердцееда» довела впоследствии до эшафота, когда гнусный поступок Орлова довел бедную девушку, любимицу самого царя, до того, что она, желая скрыть свой девичий стыд, вынуждена была прибегнуть к преступлению...

Громкая и страшная история о найденном тогда в Летнем саду, «на огороде», мертвом ребенке, завернутом в салфетку с царской меткой, которого подняли у фонтана, и о публичной казни на эшафоте, в присутствии царя, красавицы Гамильтон, отрубленную головку которой царь поцеловал перед всем народом, эта история слишком хорошо известна всем.

– Откелева Бог принес, Иванушка? – спросил Ромодановский.

– Из-под самой Нарвы.

– Из под Ругодева? – поправил князь-кесарь.

– Точно так, из-под Ругодева, – поправился и Орлов. Нарву в то время русские больше называли Ругодевом.

– В своем ли здравии обретается великий государь?

– Государь Божиею милостию здравствует.

– А дубинка ево стоеросовая гуляет?

– Неустанно.

– И по тебе гуляла небось?

– Гуляла онамедни.

– А за что?

– За государев же грех.

– Как?

– Да рубил он себе онамедни хижу, домишко: морозы-де наступают, так в палатке нетопленой зябко.

– Сам рубил?

– Сам, грелся. И стало ему от топора-то жарко. Он и сыми с себя кафтан, да и дал мне подержать. В те поры один свейский немец, перебежчик, принес ему выкраденный план Ругодева. Государь мельком взглянул на него и отдал мне. Положи, говорит, в карман моего камзола, ночью-де, говорит, рассмотрю план. Я и положил в карман... А ночью все и стряслось... Не приведи Бог что было!

– Ну? – Глаза у князя-кесаря разгорелись.

– Ночью я просыпаюсь от страшного гласа государева... Я вбегаю к нему... «Где план?» – изволит неистово кричать. «В кармане твоего камзола, государь», – говорю... «Нет его там! – кричит. – Украли, продали – меня продали! Ты недоглядел!..» Да за дубинку и ну лущить, ну лущить!.. Хоша и у меня спина стоеросовая, как и ево палица-дубинка, одначе стало невтерпеж – сталь и то гнется...

Глаза у Ромодановского все больше разгорались восторгом.

– Ну? Ну?

– Да что ж! План-ат нашелся.

– Где? Как?

– У государя ж в камзоле... Карман сбоку по шву разошелся, план и завалился за подкладку.

– Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! – радостно залился князь-кесарь.

– Да, смейся, князь... Я ж оказался виноват: зачем, говорит, ты не починил камзола? А как ево починишь? Ину пору кричит: не смей по карманам лазить!

Ромодановский раскатывался и за бока брался, точно Орлов принес ему величайшую неожиданную радость.

Нахохотавшись вдоволь, князь-кесарь перешел к делу.

– Зачем же государь прислал тебя ко мне? – спросил он, вдруг став серьезно-деловым царедворцем.

– И к тебе, государь-князь, и к другим милостивцам, – отвечал Орлов.

– А ко мне-ту с чем именно?

– По воровскому делу об антихристе.

– Сие дело у меня зело знатно налажено: все мыши в моей мышеловке... Ноне князя Хованского щунял, да еще малость придется, и тогда с тобой к государю выметку из дела пошлю.

– Буду ждать, – сказал Орлов. – Да надоть завернуть мне в Немецкую слободку.

– К зазнобушке государевой?

– К ей, к Аннушке Монцовой... Соскучился по ей государь.

– Али к войску хочеть взять?

– Нет... по вестям от нее заскучал.

– Не диво... Молодой еще человек, в силе...

– Да еще в какой! – вспомнил Орлов цареву дубинку.

– А! – засмеялся опять князь-кесарь. – Ты про свою спину?

– Не про чужую, батюшка-князь.

– То-то я говорю: человек в силе, в полном соку, а жены нету... Не то он вдов, не то холост... Жена не жена, а инокиня... Вот тут и живи всухомятку... А Аннушка – девка ласкательная... – Ну, а как дела под Ругодевом?

– Копаем укрепу себе, откудова б добывать город... А государь ходит заряжен нетерпением, море ему подай!

– Что так?

– Море видел... Сам с Данилычем да Павлушей Ягужинским изволил ездить к морю. Оттеда воротился, во – каки глаза! Распалило его море-то.

– Охоч до моря, точно, – согласился Ромодановский. – А сам не командует?

– Нету: войска сдал этому немцу, фон Круцу, а сам только глазами командует.

– А князь Трубецкой Иван Юрьевич что?

– Своею частью правит.

– А мы тут без него Аркашу его окрутили с Оксиньей Головкиной.

– Дошла ведомость о том и к нам.

– То-то дошла... А небось не дошло, что мы их окрутили по старине.

– Ну, за это государь не похвалит.

– Так приказала старая бабка, а она, что твой протопоп Аввакум, все: так угодно-де Владычице Небесной, Ее воля... Точно она у Богородицы сбитень пила.

Когда Орлов стал прощаться, чтобы ехать в Немецкую слободку к Анне Монс, Ромодановский спросил:

– А когда к государю отъезжаешь?

– Непомедлительно: денька через два, как с делом управлюсь, – отвечал Орлов.

– Добро... К тому времю я успею передопросить князя Ивана «Тараруевича» и выметку из дела государю изготовлю. Так я жду тебя, – сказал на прощанье князь-кесарь.

– Буду неупустительно, – сказал Орлов.

– Ах да! – спохватился князь-кесарь. – Я приготовил для государя такой анисовки, какой и премудрый Соломон не пивал.

– Это, чаю, государю любо будет: зело охоч до анисовки.

– Так заезжай.

– Заеду неупустительно.

14

Князь Ромодановский видел, что надо было торопиться с розыском по делу об антихристе. Дело бессмысленное! Но оно касалось имени государя. В темном народе и в невежественном духовенстве бродило глухое недовольство: народ удручали усиленные рекрутские наборы, купечество – особый налог на бороды, которые дозволялось носить только тем, которые, уплатив особую пошлину за позволение не брить «честной брады», получали из казны особый металлический знак или медаль, на которой вычеканена была борода с надписью: «Деньги за бороду взяты». Раскольники уходили в леса, в скиты и «сожигали» себя иногда целыми массами. Невежественное духовенство роптало на «новшества», видело посягательство на религию и на церковь.

И вдруг в народ хотят бросить страшное слово: государь – антихрист!.. Надо немедленно затушить страшную искру, пока еще тлевшую под землею, в казематах и в застенке Преображенского приказа... А если эту искру в виде пока невидимой головни уже перебросило в сухую солому, в хворост, легко воспламеняющийся, – в народ?..

Надо, надо спешить! Затоптать искру!

На другой же день князь Ромодановский приступил к передопросам.

Надо было свести на очную ставку Талицкого, этого «злу заводчика», с князем Хованским.

– Это семя Милославского, стрелецкая отрыжка! – говорил государь, отъезжая с войском под Нарву.

Привели в приказ Талицкого.

– Говорил тебе князь Хованский Иван: Бог-де дал было мне мученический венец, да я-де потерял его? – спросил князь-кесарь.

– Говорил подлинно, – отвечал таким тоном Талицкий, точно ему было все равно.

Да это и правда: он уже видел вблизи свою смерть, так ему было все равно... Сорвалось! Не подняться ему и его делу! А как, казалось, широко и глубоко было оно задумано!.. Он чаял-видел себя спасителем народа... Народ, облагодетельствованный им, воскликнет: на руках возьмут тя, да не преткнеши о камень ногу твоею. И вот впереди Аввакумов престол, костер да венец ангельский...

– И то Хованской говорил после первого взятья ево в Преображенское по выпуске из оного? – продолжал Ромодановский.

– По выпуске, у себя на дому.

– А касательно ставленья ево Микитою Зотовым в митрополиты?

– Князь Иван, будучи спрошен на ставленьи: «пьешь ли?» заместо «веришь ли», уразумел, что то творил Микита Зотов надругательство и кощунство над освященным собором... То Зотов изблевал хулу на святую православную церковь.