Код цивилизации. Что ждет Россию в мире будущего? - Вячеслав Никонов

Это поражение вильсоновского «интернационализма» и успех на президентских выборах 1920 году республиканского кандидата Уорена Гардинга означали смену вех: вплоть до вступления страны во Вторую мировую войну определяющую роль играли идеи изоляционизма. Но о полном отходе Соединенных Штатов от мировых дел уже не могло идти речи. Сам Гардинг говорил: «Мы не имеем в виду в чем-то отказываться от ответственности нашей республики за мировую цивилизацию»[219]. Главным принципом изоляционизма была «свобода рук» для укрепления экономических и политических позиций США, что во многом облегчалось тем обстоятельством, что полмира ходило в должниках Америки.

На время пребывания у власти республиканских администраций – Гардинга, Кальвина К у лиджа, Герберта Гувера – пришелся период «процветания» – «просперити». Они вошли в историю как последовательные проповедники индивидуалистических принципов. «Что хорошо для «Дженерал моторс», то хорошо для Америки!» – стало лозунгом эпохи. Максимум государственного вмешательства – помощь в «саморегулировании бизнеса».

Америка уже не просто была крупнейшей экономикой, она стала задавать жизненные стандарты. Фотография, телефон, кинематограф, радио были изобретены в Европе, но получили массовое применение именно в Соединенных Штатах, став их отличительной особенностью. Началось активное строительство кинотеатров, и к 1926 году их насчитывалось уже 20 тысяч, а еженедельная посещаемость их превысила 100 миллионов человек – почти половину населения страны. Киноиндустрию создали, в первую очередь, евреи – выходцы из России. Первоначально отрасль базировалась в Нью-Йорке, однако его климат был слишком капризным для съемок. С 1907 года фильмы начали снимать в окрестностях Лос-Анджелеса, где в 1911 году компания под названием «Нестор» построила первую постоянную студию к северо-западу от города. Через десять лет в районе Голливуда существовало 760 студий, производивших не менее 80 процентов кинокартин на планете.

Другим мощным культурным инструментом выступила звукозапись. В Европе обычно записывали популярные оперные арии и классическую музыку. Америка пошла своим путем, не в последнюю очередь из-за… сегрегации. Афроамериканцам не были доступны занятия живописью, архитектурой, литературой или кинематографом, но у них были музыкальные инструменты, на которых они вдохновенно исполняли песни в странном стиле, называемом блюзом. Перекочевавшие из него бесконечные вариации вокруг базовой темы становились отличительными чертами западной музыки ХХ века. Новый Орлеан стал местом рождения джаза, а негритянские исполнители Смит или Армстронг стали первыми настоящими джазовыми звездами. Усилиями таких белых композиторов, как Ирвинг Берлин и Джордж Гершвин, на основе блюза, джаза и рэгтайма создавал новый тип популярной музыки и песни. В Техасе и на остальном Юге белые исполнители начали перенимать приемы своих черных коллег, и так родилось кантри – белая версия блюза, перемежаемая народными танцевальными мелодиями. Сентиментальная любовная песня – бродвейская, ковбойская или свинговая – из Америки стала завоевывать мир.

«Единообразие американской жизни, поддерживаемое одними и теми же фильмами, музыкой, журналами, газетами и потребительской продукцией, дало американским производителям огромные преимущества и сделало доступным для граждан Соединенных Штатов изобилие дешевых товаров, – подчеркивает Осборн. – Богатство корпораций и их первостепенное значение для национальной экономики оборачивались ростом их политического влияния, а новые методы рекламы – ростом влияния на потребителей. По сравнению с Америкой в Европе подобная ситуация складывалась достаточно медленно, ибо здесь по-прежнему сохраняли свою силу традиционные финансовые структуры и потребительские привычки»[220].

Вера во всесилие американских ценностей и нерегулируемого рынка стала одной из главных причин биржевого краха на Уолл-стрит в 1929 году, за которой последовала самая глубокая в истории капиталистического мира Великая депрессия. С 1929 по 1933 год обанкротились 15 тысяч американских банков, 20 % от их общего числа. Монетизация экономики сжалась, цены упали на треть, реальные процентные ставки превысили 10 %, уничтожая задолжавшие кредитные учреждения и домохозяйства[221].

«Депрессия нанесла мощный удар по уверенности Америки в уникальности своей цивилизации, – подчеркивал авторитетный историк У. Лейхтенберг. – Трудно было проследить разницу между хорошей судьбой Америки и нищетой Европы, когда Соединенные Штаты были обладателями множества социальных болезней, которыми, как давно полагали, был заражен лишь Старый Свет»[222]. Страницы газет, выступления общественных деятелей были заполнены мрачными предсказаниями «упадка американского величия», сомнениями в совершенстве общественной системы США. Но даже когда в 1931 году уровень безработицы в США достиг 25 %, президент Герберт Гувер отказывался от поддержки занятости: «Единственной функцией правительства является сейчас создание условий, которые благоприятствовали бы развитию частного предпринимательства»[223].

Президентство Рузвельта (1933–1945), который переизбирался 4 раза, положило начало новой эре внутренней политики, основными чертами которой стали усиление роли государства и долгосрочное доминирование Демократической партии.

Рузвельт не считал государственное вмешательство лишь антикризисной мерой. Его «Новый курс» заложил основы новой либеральной политики, политэкономическим фундаментом которой стало кейнсианство, предполагавшее правительственное регулирование совокупного спроса в соответствии с конкретными условиями динамики конъюнктуры. Именно во времена Рузвельта начала получать практическое воплощение доктрина социальной ответственности государства, в Америке появилась система социального страхования. В «Экономическом билле о правах» Рузвельта целями государственной политики объявлялись гарантии права на работу, достойную заработную плату, права на жилье, медицинское обслуживание, образование, социальное обеспечение в случае болезни, безработицы, старости.

Изоляционизм содействовал проведению Соединенными Штатами в 1930-е годы политики «невмешательства», способствовавшей развязыванию державами оси агрессии в Европе и на Дальнем Востоке: «Спасать демократию надо у себя дома». Консервативные политики и бизнесмены высказывали опасение, как бы полномочия федерального правительства, и без того резко возросшие в годы «нового курса» Ф. Рузвельта, не увеличились еще больше в результате новых военных акций и не поставили бы под удар основу «истинного американизма» – систему свободного предпринимательства[224].

И после нападения Германии на Польшу, положившего начало Второй мировой войне, изоляционистские настроения продолжали преобладать в США. Их описал Генри Коммаджер: «Это – именно то, что можно было ожидать от коррумпированных и выродившихся народов Старого Света. Давайте не принимать в этом участия. Давайте останемся островом цивилизации в океане анархии»[225]. Но, с другой стороны, та же концепция «исключительности» была взята на вооружение политическими силами, которые под руководством Франклина Рузвельта добивались преодоления изоляционистского комплекса и установления международного сотрудничества в деле борьбы с нацистской опасностью.

Нападение японской авиации на Пирл-Харбор 7 декабря 1941 г. решило спор между изоляционистами и «интернационалистами». Рузвельт вступил во Вторую мировую войну, что стало тем рубежом, за которым Соединенные Штаты превращались в сверхдержаву, уже не только экономическую, но и военную (особенно, с обретением в 1945 году ядерной монополии), и политическую.

Понимание миссии США в той интерпретации, которую она получит в годы холодной войны, предвосхитил газетный магнат Генри Люс в вышедшей в 1941 году книге «Американский век». Он полагал, что ХХ век – это «первый век Америки как господствующей силы в мире»[226]. В годы Второй мировой войны создавались предпосылки для проведения после ее завершения внешнеполитического курса, основанного на убеждении, что Америка будет играть решающую роль в системе международных отношений.

Наибольшее недовольство Запада после войны вызывала политика СССР в Восточной Европе, которую он достаточно быстро стал перестраивать в соответствии со своим видением геополитики (как, впрочем, и наши союзники вели себя в Европе Западной). Рузвельт понимал неизбежность новых сфер влияния великих держав, надеясь в то же время сохранить советскую сферу влияния открытой для американских капиталов, товаров и пропагандистского воздействия. Холодная война стала неизбежной тогда, считает Ричард Саква, «когда стало понятно, что советская власть пришла, чтобы остаться в странах Восточной Европы, освобожденных Красной Армией от фашизма, а теперь вынужденных подчиниться великому советскому коммунистическому эксперименту»[227].