Часы без лружины (сборник) - Зиновий Юрьев

— Потрясающе, — согласился Николай Аникеевич, — но я хотел, собственно, расспросить вас о Василии Евграфыче…

— Из оздоровительной группы? Из Лужников?

— Боюсь, он умер. Два года тому назад.

— Тогда не знаю. Всего хорошего. Плюньте на элфэка — приходите. Сахар есть?

— С собой?

— В моче.

— Не-ет как будто.

— Будет — дам диету. Тэтэди. Тасманийская туземная диета. Честь имею, у меня сейчас гантели.

Николай Аникеевич взглянул на свою «Омегу». Время еще не позднее, и вполне можно было съездить на улицу Вучетича. Он вышел на улицу. Трубы ТЭЦ все ввинчивали в низкое сизое небо тугие пегие клубы дыма. Из двора выехало такси, и Николай Аникеевич поднял руку.

Они долго искали нужный дом среди одинаковых коробок. «О господи, что я делаю, — подумал Николай Аникеевич, — какой ерундой занимаюсь». Но упрекал он себя скорее из приличия, по инерции, потому что не оставлял его охотничий какой-то зуд, детская нетерпеливость: быстрее, быстрее.

Дверь открыла высоченная девица в джинсах и коротенькой маечке, на которой было написано «Сингапур» и которая оставляла открытым ее пуп. Стараясь не косить глазами на пуп, Николай Аникеевич вежливо поздоровался и спросил, может ли он видеть Виктора Александровича Вахрушева.

— А дед в больнице, — сказала «Сингапур» и почесала живот.

— Давно?

— Да дня три уже…

— Как его здоровье?

— Клава! — вдруг заорала «Сингапур». — Тут к деду, спрашивают, как его здоровье.

В коридорчике появилась женщина в стеганом красном халате и косынке на угловатой голове. «От бигуди, наверное», - подумал зачем-то Николай Аникеевич. Женщина подозрительно посмотрела на него, кивнула и спросила:

— Вы к Виктору Александровичу?

— Да.

— А зачем он вам?

— Видите ли… — замялся Николай Аникеевич, — я хотел расспросить его об одном нашем общем знакомом…

— О ком? — строго спросила женщина в халате и решительным жестом извлекла из кармана пачку сигарет.

— О Василии Евграфыче… — Николай Аникеевич вдруг сообразил, что даже не знает его фамилии. Хорош сыщик!

— Не знаю такого, — сказала женщина и грозно щелкнула зажигалкой.

— Как вы думаете, а удобно мне посетить вашего отца в больнице?

«Сингапур» ухмыльнулась, а женщина в халате выпустила из накрашенных губ облачко дыма и пожала плечами.

— Спасибо за отца. Я его жена.

— Не хвастай, Клава, — сказала девица.

— Ванька, веди себя прилично. И вообще ты опаздываешь на тренировку.

Николай Аникеевич мысленно застонал: мать, дочь, жена, внучка, Клава, Ванька, «Сингапур». Бедный Виктор Александрович…

— Виктор Александрович в больнице, — сказала жена Вахрушева.

— Да, да, — торопливо кивнул Николай Аникеевич, — я только хотел узнать, как он и удобно ли посетить его?

— Как он? Как огурчик. Как может чувствовать себя человек в его возрасте после второго инфаркта? Хотя и микро? — Женщина в халате пожала плечами, явно осуждая мужа и за возраст, и за инфаркт. — Сходите. — Она назвала больницу и двинулась на Николая Аникеевича, заставляя его отступать к двери. Девица принялась стаскивать «Сингапур» через голову, и он выскочил на лестницу.

Назавтра сразу после работы он поехал в больницу. Окошко с табличкой «Справочная» было закрыто. Гардеробщик с огромной кружкой чая в руках сказал:

— Да вы ее не ждите, она сегодня не пришла.

— А как же мне узнать, в какой палате больной?

— Знаете, когда поступил? Сходите в приемное отделение. Как выйдете, направо за угол.

От слов «приемное отделение» легкий озноб прошел по спине Николая Аникеевича. Несколько лет назад появились у него затруднения с мочеиспусканием. Дня два он терпел, а потом пошел в поликлинику. Молодой смуглый врач мучил его минут двадцать. Руки его дрожали, и Николай Аникеевич заметил, как на лбу его выступила испарина.

— Что вы делаете? — вдруг закричал врач. — Немедленно в больницу. Экстренная госпитализация.

Он начал что-то быстро писать, куда-то звонить, а Николай Аникеевич сидел словно в трансе, думая о себе так, как будто это не его кладут в больницу, а какого-то другого человека, по странному совпадению тоже Николая Аникеевича и тоже Изъюрова.

В приемном покое больницы толстая женщина в халате опять что-то долго писала, а потом провела его в небольшую комнатку со странной табличкой «Мужская смотровая». Посреди комнатки стояла каталка, а на ней лежал старик, прикрытый тонким казенным одеялом. Внезапно старик поднял костлявую, по-детски тоненькую ручонку с темной морщинистой кожей, слабым жестом погрозил стене с плакатом «Если у вас дома больной гриппом» и дребезжащим голосом выкрикнул:

— Справа, справа, ребятки…

Высоченный человек с застывшей улыбкой и неподвижными глазами слепца сказал:

— Лежи, лежи, дедушка, скоро врач придет.

— Да что это такое за безобразие, — не очень решительно сказал немолодой седой человек, поглаживая по плечу бледного юношу лет семнадцати с длинными волосами. — Второй час ждем уролога.

В комнату заходили и выходили молодые люди в белых и зеленоватых халатах, чрезвычайно озабоченные и торопливые, у всех на груди висели стетоскопы, но движения их были суетливы и неуверенны.

— Справа, справа, ребяты… — снова выкрикнул старик и поднял было руку, но она тут же упала.

— Ты не бойся, детка, — говорил седой человек, нежно проводя рукой по волосам сына, — все будет хорошо…

Николай Аникеевич сидел не шевелясь, остро чувствуя страшную хрупкость человеческого тела. Боже, это же чудо, что такой сложный механизм может хоть немножко, хоть чуть-чуть работать без поломки, без того, чтобы тут же не оказаться в маленькой комнатке со странным названием «Мужская смотровая».

Потом уролог, тоже молодой человек в белом халате, не очень ловко, но решительно вогнал в него катетер, по трубочке потекла моча, и он сказал:

— Какая к черту анурия, пишут всякую ахинею, идиоты, почки дай бог каждому…

Николай Аникеевич почувствовал прилив жаркой благодарности к молодому человеку, к своим почкам и даже к моче…

Виктор Александрович Вахрушев лежал во второй кардиологии и оказался толстым человеком с бело-мучнистым больничным лицом.

— Вы ко мне? — спросил он Николая Аникеевича.

— Да…

Лицо Вахрушева начало было почему-то складываться в ироническую улыбку, но вдруг исказилось от боли.

— У-у, — он со свистом вздохнул сквозь сжатые зубы, помолчал несколько секунд, потом сказал: — Так и должно быть…

— Что? — спросил Николай Аникеевич, с брезгливой жалостью посмотрел на все еще напряженно нахмуренный лоб. О господи, какое счастье, что не он это лежит распятый на больничной койке, не его пронизывает боль.