Таинства любви (новеллы и беседы о любви) - Петр Киле

- Мама! Мама! Спасибо! Молодец! - кричала Софья, распаковав пакет и нежданно обнаружив книгу Володи.

- А что это... что-нибудь особенное? - с важностью справилась Тамара Осиповна, выплывая из кухни.

- Ах, мама! Это же книга Володи!

- Какого Володи? Того самого? Поэта? Но это, кажется, проза?

- Это повесть обо мне!

- Как о тебе?!

- Ну, какой я была в детстве...

- А откуда ему знать, какой ты была в детстве?

- Может быть, я сама ему все выболтала... Ах, отличная книга! - И Софья убежала к себе читать.

В это время Владимир Мостепанов учился в Москве на Высших литературных курсах. Софья не без смущения решилась заехать к Вере Федоровне показать книжку Володи и заодно узнать его московский адрес. Вера Федоровна заметно состарилась, вся в морщинах, разговорчивая более прежнего.

Софья раза два заходила к Мостепанову, но в силу известных обстоятельств боялась его соседки. Может быть, роман ее с Мостепановым и был бы иным, если б не Вера Федоровна. К себе Владимира она тоже не приглашала - из-за матери...

- Софья! Ты отлично выглядишь! Кажется, даже помолодела?

- Здравствуйте, Вера Федоровна! - Софья со смущением оглядывалась.

- Ты не вышла замуж?

- Нет.

- А я еще не видела, - сказала Вера Федоровна, рассматривая книжку соседа с большим вниманием, но как-то рассеянно. - А! Какой молодец! Это та повесть, которую отпечатала на машинке Юля. Они засиживались за работой допоздна. Прекрасное было время, - добавила пожилая женщина, забывая о том, как она тревожилась за судьбу своей племянницы.

- Юля? Когда это?

- Все тогда же, - проговорила Вера Федоровна с усмешкой и торжеством. - Хочешь чаю?

- Вера Федоровна, прошу вас! Дайте мне его адрес в Москве. Я просто хочу его поздравить.

Вера Федоровна бросила на нее веселый взгляд, нет, совсем без злорадства или торжества, а скорее с полным проникновением в душу.

- Просто поздравить - мало. Я бы на твоем месте кинулась ему на шею, - подмигнула Вера Федоровна.

- Но как это сделать? - наивно проговорила Софья.

- А ты готова?

- Ну, расцеловать его хоть сейчас. Я так рада за него!

- Хорошо! - сказала Вера Федоровна. - Так я ему и передам. Иногда он звонит мне, а теперь, думаю, должен приехать.

- Вы что хотите передать? - переспросила Софья, уже слегка посерьезнев, точно гордость заговорила в ней и она никому не кинется на шею. Вера Федоровна поняла ее и встала, чтобы проводить гостью.

- Не беспокойся, ничего лишнего. Только то, что ты хотела расцеловать его за книгу. Ну, требуется автограф...

- Вера Федоровна, а это можно? Все-таки мы расстались не хорошо, долго не виделись.

- Это все балаболка мутил воду, но и он теперь весь в трудах, монографию пишет... Ну, я рада, рада за тебя, Софья!

- А что я, Вера Федоровна?

- Ты - вся как яблонька в цвету. Это всех радует. Всего хорошего. Счастья. Благополучия.

Софья машинально прошла две или три остановки, обласканная и все же обескураженная: ведь Вера Федоровна так и не дала ей адреса Володи - и, надо думать, недаром. Если даже он и женился там, в Москве, почему она не может его поздравить с книгой? Впрочем, соседка сказала бы о женитьбе.

Выход книги для автора - неизъяснимое событие. Смущение, радость, испуг, разочарование, ожидание - и полная неизвестность... И тут малейший отзыв будоражит... Узнав от Веры Федоровны о том, что приходила Софья, Владимир приехал в Ленинград, чтобы только увидеться с нею. Он вошел в Дом книги не с бокового входа, а в двери напротив Казанского собора, поднялся сначала на второй этаж, где убедился, что его книга распродана, и, довольный, вместе с тем смущенный этим, уже с рассеянным видом спускался вниз, неминуемо приближаясь к той, чье присутствие в этом мире он ясно ощущал, словно видел ее воочию - сквозь стены, этажи, поверх торопливой суеты множества голов и ног, и ему казалось, что она уже знает о том, что он здесь, но не выглядывает, потому что занята делом. Очередь столпилась у кассы, и Мостепанов, до странности еще молодой, с по-юношески припухлыми щеками, черноглазый и черноволосый и вместе с тем весь какой-то светлый, остановился у колонны с тем же затаенным волненьем, как в первый раз, когда увидел ее столь интимно особенную на виду у всех. Она уже подняла на него глаза, не выказывая удивления, а одну радость, точно знала, что он непременно придет сюда.

- Здравствуй, Володя! - сказала она, как бы вся покачнувшись в его сторону, однако не прекращая работы. - Ты подождешь меня?

Им обоим показалось неловко разговаривать при всех. И так продавщицы - уже в большинстве своем юные новые лица - со всех сторон смотрели на них с немым ожиданием и затаенным вниманием к чужой жизни.

И снова потекли у них встречи, теперь уже проще и серьезнее.

- Как ты жила эти годы? - спрашивал он, испытывая почему-то щемящую жалость, точно Софья была долго больна и теперь не совсем поправилась.

Тронутая нежной лаской его голоса, она взглянула искоса, и обида закипела в ее груди, на глаза набежали слезы.

- Как я жила? Как все. В одиночестве девушек еще нет никакой беды. А если ты учишься, то и подавно. Работа и занятия - вот и вся забота! И сейчас надо бежать на занятия. Нынче я кончаю университет.

- Молодец!

- Еще бы! А ты когда?

- В будущем году. В ночь я уезжаю... Приезжай на праздники в Москву.

...Еще в ту пору, когда Мостепанов работал в НИИ, он нет-нет да и ездил в Москву в командировку, чему всегда радовался... Покончив с делами, он шел куда глаза глядят, а в сущности, кружил по центру города, узнавая не только улицы, переулки, но и дома. Пять-шесть часов вечера, москвичи расходятся, разъезжаются по домам, забегая по пути в магазины, и странно видеть, как они покупают картошку, овощи, мясо, и вовсе удивительно наблюдать, как они деловито-весело выбирают торты, вина, точно нынче-завтра праздник, или у них каждый вечер праздник.

Но - самое удивительное - где бы Владимир ни шел - по бульварам или Кузнецкому мосту, заглядывая в книжные магазины, он всюду встречал Ее. Сказать, хорошенькая, красавица, умница - это значит ничего не сказать. В Ней прелесть новизны и простота подобны музыке и чуду, точно он встречал Ее еще ребенком, точно Она - его детская мечта и песня.

Поселившись в Москве, он встречал Ее все чаще и чаще. Однажды он увидел Ее на Садовой, как она переходила улицу у высотного здания министерства иностранных дел. Стройная, она легким размашистым шагом уходила от него в сторону - в свободном бархатном пальто с иголочки... Он узнал Ее и, ошеломленный, не посмел за нею пойти, но видел и Ее, и всю необыкновенную ширь улицы, и множество народу, и небо над городом... И всякий раз Она была иная... И все-таки Она!

Бывало, он встречал Ее с ребенком и следил с умилением и грустью, как она уводит мальчонку, смеясь, по-девичьи юная и чистая, сестра, а не мать.

Да, кто Она? И ему приходилось непрерывно гадать: артистка? Косметичка? Студентка? Инженер из НИИ? Это была чудесная москвичка, неподвластная времени, как Офелия или Наташа Ростова. Время шло ей на пользу, ибо мода становилась все утонченнее, а Она - все совершеннее. Красива. Она была, непосредственна и умна, как никто на свете.

Он бродил по Москве, смущенный и влюбленный, как вдруг увидел, что Она идет рядом с ним, держа его за руку...

И целый год они только и жили свиданиями то в Москве, то в Ленинграде. Побывали в Киеве уже после того, как поженились.

Мы выходили из Летнего сада. На пышных кронах огромных деревьев горели первые желтые листья. Высокое синее небо пролегло над городом нашей юности.

Гостиную осветило вечернее солнце, просиявшее из-за туч над морем. Раздались восклицания и аплодисменты.

- Что-то очень знакомое...

- Это же из жизни наших родителей!

- И нашей жизни в детстве и юности...

- Только овеянное, как сиянием весеннего света, поэзией! - заключил с торжеством Вадим.

Тайны ясновидения

Съехавшись снова в одну из суббот в Петергофе, однокурсники и одноклассницы Олениных не всех досчитались, что, впрочем, не имело особого значения. Зато всплыли новости, вызвавшие обсуждения и догадки. И одна из них, как Наталья влюбилась в профессора, но тут для нее возникла проблема, с которой она не могла не поделиться с одноклассницами - в русле затеянных бесед о любви и сексе.

Молодые женщины уединились.

- Глаза в глаза, поцелуи в губы - здесь ласковая радость  вспыхивала постоянно... Он любит, когда я ему показываюсь обнаженной, при этом мне не следует принимать какие-то позы, тем более что-то выставлять, порнуха исключается, как рана или уродство, чем нельзя любоваться. Женское тело ему нравится как поразительное воплощение красоты, пленительной и сокровенной, как любовь.