Таинства любви (новеллы и беседы о любви) - Петр Киле

Владимир охотно ответил, сколько ему лет, так как Анна Дмитриевна была явно старше его.

- Для мужчины, - тут Анна Дмитриевна взглянула на Софью, - прекрасный возраст! А для пишущего стихи, пожалуй, предел, когда надо ставить крест... Я по возрасту всегда определяю, кто из стихотворцев что обещает или больше уже обещать не может.

- Спасибо, спасибо, - отвечал Мостепанов, не вступая в невыгодный для него спор.

- На здоровье! - продолжала Анна Дмитриевна с оживлением, будто произнести такой приговор ей очень весело. - Это правда, по-моему, куда важнее, чем первая и, может статься, последняя книжка стихов. Она ведь только собьет вас. Вы химик? Вот за это и держитесь до конца жизни.

- Но почему, Аня? - заступилась за Владимира Софья. - Ты даже не читала его стихов.

- Он печатается? Фамилия его знакома, а стихи не запомнились!

Софья была смущена и поглядывала за чаем на Володю с нежностью. До сих пор они встречались только на улице. В домашней обстановке их встреча обрела как бы интимный характер. Стоило отвернуться Анне или уйти на кухню - они смущенно замолкали. Вообще Софья казалась не очень словоохотливой, может быть прежде всего с мужчинами, и она просто молчала, но в ее молчании как-то проявлялись и приветливость, и милая интеллигентность; все это она обнаруживала в движении, в речи. Поднявшись из-за стола, она снова усаживалась долго - еле приметные движения стана, плеч, рук, ног, - словно бы никак не удается найти наиболее простую и непринужденную позу, чтобы при случае заговорить своим звучным и теплым голосом - и не просто, а доверительно и взволнованно покачнувшись в сторону собеседника.

Время от времени Анна Дмитриевна упоминала о Семене Семеновиче, и всякий раз Софья, быстро оглянувшись на Мостепанова, делала какой-то знак тете. Владимир вскоре догадался, что речь идет именно о балаболке. Становилось забавно: он знает о девушке некий криминал, а она ведет себя так, как будто ничего этого и в помине нет. При этом живость нрава удивительная. Или это своеобразное кокетство? Во всяком случае, отдает детскостью... Унося чашки на кухню, Софья остановилась и посмотрела на него с живым прелестным выражением на лице... Что она хотела сказать?

Владимир был очарован, и даже упоминание о балаболке не смущало его, а скорее подзадоривало. Он невольно ждал его появления, еще не совсем сознавая, что вмешался в жизнь людей, в их судьбы, вряд ли имея на то право.

Но о «женихе» Софья сама молчала, зато явно отдавала предпочтение ему, охотно идя навстречу во всем: в знакомстве, в свиданиях и нежных мимолетных ласках. Полагать во всем этом коварство, притворство, пылкость неумного существа или испорченность какой-нибудь скверной девчонки не было никаких оснований.

«Сомневаюсь, умна ли она, - рассуждал Мостепанов за письменным столом. - К стихам моим потеряла интерес... А сама более чем любезна - улыбкой, голосом, то есть невольно пытается предстать передо мною в самом лучшем виде, и ей это удается».

Надо было решить, чего он хочет от Софьи. Они виделись почти каждый день, как влюбленные, но всегда ненадолго, поскольку Софья вечно куда-то спешила: работа, учеба, мама...

Однажды она со смущением сказала:

- Мама справилась о тебе у Анны...

- Так что же? - встрепенулся Владимир.

- Анна наговорила бог знает какой вздор. Во-первых, надо тебе сказать, давно собиралась, да язык как-то не поворачивается... Они считают, что у меня есть жених...

- Семен Семенович.

- Да! Откуда ты знаешь?

- Во-вторых?

- Что мы с тобой... - Софья расхохоталась, отворачиваясь в сторону.

- Значит, у тебя есть жених, - подытожил Владимир.

- А почему не быть? - прервав смех, не без вызова сказала Софья.

- А еще у тебя есть любовник.

- Это ты! - снова рассмеялась Софья. - Вот видишь, Володя, какая я ужасная вертихвостка! Нынешние девушки - скажу я тебе!..

По-настоящему Мостепанов тут и должен был бы объясниться в любви, во всяком случае, сказать о своем увлечении ею, но он почему-то загрустил и довольно холодно расстался с Софьей, обескуражив ее не на шутку.

Владимир помнил и думал о Софье поминутно, только теперь писались уже не стихи, а нечто неожиданное... Он садился за стол и видел в своем воображении почему-то Софью-девочку, Соню, когда ей было лет двенадцать-тринадцать, и именно в этом возрасте она возбуждала его любопытство как влюбленного и занимала как поэта. Неловкая, порывистая и даже совсем не красивая (настолько некрасивая и неловкая, что не смела мечтать о сцене, несмотря на свою любовь к музыке и театру), Соня-подросток вытеснила образ молодой девушки с обаятельной улыбкой и походкой балерины, этот образ, бесконечно заманчивый, милый - и трудный для него в жизни...

Он видел Соню в классе, на комсомольском собрании, на переменах, в поездках за город или в театр, как если бы они учились в одно время и в одном классе. Постепенно вокруг Сони сгруппировалась еще несколько детских характеров и судеб, зародился полусказочный сюжет, и совершенно неожиданно для самого себя Владимир начал быстро и лаконично набрасывать прозаическую вещь, хотя считал, что проза ему вовсе не дается. Похоже, это будет повесть, догадался однажды Мостепанов, но странная: в ней присутствовали и кот Васька, не владеющий, правда, пером, как знаменитый кот Мурр, но даром речи обладающий, и наивно-чудесный Федя, настоящий инопланетянин, и, разумеется, школьница Соня Пилипенко.

Поскольку Владимир не утаил перед Юлей, молодой матерью, своего восхищения Федей, называя  мальчика инопланетянином, и своего намерения воспроизвести его образ в повести, она то и дело спрашивала, как идет работа, полагая, будто это дело скорое (или просто проявляя любезность и внимание?).

Вообще она была довольно простодушна и любила наводить порядок и чистоту в квартире, без конца намывая полы... С работы она возвращалась одетая с иголочки, интеллигентная безусловно и в жестах, и в речи... Но дома, хозяйничая на кухне и особенно моя полы, она ходила в старом выцветшем халатике, сидевшем на ней небрежно, казалась слегка неряшливой молодухой... Когда он заставал ее за мытьем пола в коридоре, она, поднимая к нему лицо и оставаясь на четвереньках, с мокрой тряпкой в руках, вся загоралась веселым оживлением, как если бы он похвалил ее за усердие, за любовь к чистоте и порядку, за хозяйственность, чем нынешние жены не отличаются. В общем, ей нравилось быть Золушкой - в тряпье ходить, и вдруг принарядиться в самые модные вещи. Но теперь даже в ее модном облике Мостепанов замечал простонародность, что составляло ее прелесть, когда она сияла улыбкой, и недостаток, когда впадала в уныние и небрежность.

Работа спорилась, и Владимир однажды объявил:

- Почти кончил! Надо садиться за машинку.

Как Мостепанов печатал на машинке, Юля опытным слухом оценила давно. Он постукивал изредка, с большими паузами и, делая ошибки, чертыхался.

- Владимир Семенович, - сказала Юля, - можно мне посмотреть вашу рукопись?

- Что?

- Я неплохо печатаю. Ходила на курсы машинописи, чтобы отпечатать диссертацию мужа...

Владимир привел Юлю в свою комнату, достал рукопись из ящика стола и, волнуясь, точно речь шла не о почерке, а об оценке его произведения, отступил. Юля присела за его стол. Она бегло, как показалось Владимиру, небрежно, - и это было мучительно, - полистала странички.

- Да, - сказала она, поднимая на него синевато-свежие глаза, - к вашей руке надо привыкать... Я не думала, что вы такой нервный человек. Впрочем, работа у вас такая горячая, да? А! Интересно! - воскликнула женщина, продолжая бегло просматривать рукопись. Это уже прозвучало как самая настоящая похвала. Владимир заволновался. - Давайте попробуем так. Вы читайте вслух, а я буду печатать.

Владимир не был готов к такому повороту дела и на первой фразе осекся... Юля легко и быстро простучала несколько слов и подняла на него лицо, умное, деловое, милое:

- Давайте! Давайте, Владимир Семенович! Лиха беда начало...

Он прочел еще фразу и от смущения и какой-то необыкновенной неловкости замолчал.

- Ну, Владимир! - сказала Юля, покусывая губы от нетерпения.

- Не могу! - он бросил рукопись на стол и вышел из дома. Он просто провалился, как новичок, первый раз вышедший на сцену. Сколько было надежд и ожиданий, но страх сковал все силы - страх неудачи, непризнания, провала; и чем выше мечты, тем эта бездна провала кажется бездонней, неотвратимей. Со стихами ничего подобного не было. Владимир долго не решался повернуть в сторону дома, хотя сознавал: Юля - что бы она ни подумала о нем, - вероятно, поджидает его, пусть невольно, пусть даже и в досаде.

Юля сидела за машинкой, когда пришли Вера Федоровна и Федя. Она только выглянула из комнаты Владимира и снова застучала... Для Веры Федоровны это событие оказалось настолько неожиданным или даже пророческим, что она не позволила себе ни единого слова, а только жесты - и то когда ее не могла видеть Юля. Но пантомиму тети Веры некоторое время молча наблюдал вездесущий Федя, а потом прибежал к маме сообщить, что тетя Вера нынче что-то заговаривается.