С Антарктидой — только на Вы - Евгений Кравченко

Подойти к мысу Мабус мешает каменный «лоб». Надо делать сходни. Сделали. Огляделись, а над ними нависает ледяной карниз, и когда он сорвется, подтаяв, никто сказать не может. Надо взрывать.

Валентин Трофимов, наш главный взрывник, оглядев добровольцев, выбрал меня:

— Женя, ты самый легкий из нас, поэтому тебя проще всего спустить на веревках под бороду карниза. Смотри, что нужно сделать...

Обвязываюсь веревками, беру пешню и, словно альпинист, начинаю спуск. Внизу шумит океан, передо мной сверкает ледяная стена, но мне не до их красот. Все время не покидает мысль: «Вот этот карниз стоит себе, стоит, но что ему мешает рухнуть именно сейчас, когда я сижу под ним, как муха?!» В памяти помимо воли всплывают происшествия, связанные с непредсказуемым характером Антарктиды, которые тоже не добавляют оптимизма. Нахожу нужное место и тяжелой китобойной пешней начинаю рубить лед. Каждый удар дается непросто, веревки, на которых меня держат, кажутся мне тоненькой паутиной. «Давай быстрей!» — командую сам себе. По спине, по лицу ползут капли пота, хотя я вишу в десятке сантиметров от ледяной стены, излучающей могильный холод. Наконец, ниша готова. Даю сигнал к подъему. Меня вытаскивают. Короткий перекур. Снова спуск, но теперь я бережно поддерживаю ящик со взрывчаткой. Осторожно устанавливаю его в подготовленной нише. Соседство очень неприятное. И хотя разум говорит, что ждать плохого неоткуда, это не утешает. Был бы я профессиональным взрывником, может, и относился к такой работе проще, но я — летчик... На веревке мне спускают детонаторы. Устанавливаю их, и меня осторожно поднимают на карниз. Трофимов находится у взрывной машинки и никого к себе не подпускает, страхуя себя и меня от любой неожиданности. Наконец, все готово.

Взрыв, грохот, пустота на месте ледового карниза. Пейзаж в секунду изменился, открылся океан, «Обь»...

Подходит Трофимов.

— Ты молодец, Жан, — он жмет мне руку. — Я бы взял тебя в напарники.

— Спасибо. Я уж лучше летать буду.

Постоянно находиться рядом со смертью — а именно взрывчатка, детонаторы, бикфордовы шнуры ассоциируются с ней — у меня нет никакого желания. Тем больше уважения испытываю к Трофимову, который выбрал себе столь непростую работу.

— Но это же так опасно — летать, — простодушно удивляется он. Все, кто слышит наш диалог, не выдерживают, смех заглушает звон последних осколков льда, скачущих по склонам в океан.

Домой!

... Когда подошли первые суда со сменным составом десятой САЭ, мы продолжили работу, словно и не было позади сезонных полетов в девятой экспедиции, тяжелейшей зимовки, полетов в «Молодежную» за взрывчаткой. И все же нас можно было отличить от тех, кто только пришел в «Мирный», — по бледной с сероватым оттенком коже на лицах и руках. Мы слишком долго не видели солнца.

Своим чередом шла разгрузка прибывающих судов. Один за другим мы совершали полеты на «Восток», и, хотя ходили туда по хорошо уже обкатанной трассе, каждый рейс требовал особой подготовки, полной концентрации и физических, и душевных сил. Летали с гидрологами, забрасывали в поле и снимали оттуда небольшие научные отряды, ходили к санно-гусеничным поездам... Наравне со всеми выполняли работу, которая нам была положена неписанным Уставом «Мирного». Тоска по дому ушла куда-то на задворки души, и я не позволял ей высовываться оттуда. Не всем это удавалось, как мне, многие торопили события, а время словно замедляло свой ход. И все же настал и наш черед.

... Последняя ночь перед отплытием. Еще и еще раз перебираю в памяти, все ли сделано, что положено. Кажется, все. Машины законсервированы, в домике полный порядок, со всеми попрощался, письма забрал, рюкзак упакован...

«Сколько же я пробыл здесь? Ровно четырнадцать месяцев. Плюс дорога семь недель. Итого... Много, очень много». Я слышу, как ворочается на своей койке Костырев.

— Не спишь, Женя?

— Не спится.

— Вернешься сюда?

— Не знаю. А вы?

— Я снова в Арктику подамся. В моем возрасте поздно привязанности менять, — в темноте вспыхивает спичка, освещая на миг усталое лицо командира, — Антарктиду с наскока не возьмешь, ее любовь завоевать надо, а у меня на это уже нет времени.

— Ну, вам еще летать и летать...

— В Арктике, да, еще поработаю. А здесь — нет. Не сошлись мы с ней характерами, хотя и расстаемся мирно, — в голосе Костырева ловлю легкую усмешку. — Не по мне она...

Он говорит об Антарктиде, как о живом существе, и мне вдруг кажется, что в глубине души этому старому летчику расставаться с ней не так уж легко.

— А на твоем месте, — он глубоко затягивается горьким дымом, — на твоем месте я бы вернулся. Есть в ней что-то... Сниться будет, это точно.

Я молчу. Костырев прав. Все эти дни я рвался домой, а сейчас к горлу подступает ком — уезжать совсем не хочется. Я понимаю, что это минутная слабость, что порядок вещей изменить невозможно и утром снова буду рваться в Союз, но сейчас чувствую то, что чувствую.

— Может, и вернусь, Михаил Васильевич, — говорю я в густую темноту. — Может, вернусь...

... Шлюпку бросает на волнах, ветер становится все свежее, бьет в лицо ледяными брызгами, дизелек коптит, но никто этого не замечает — все смотрят туда, где остается «Мирный», машут ребятам, стоящим на барьере. Они становятся все меньше, меньше...

— Касатка! — вдруг выдыхает кто-то.

Точно. Рядом с бортом нашего небольшого бота пристроилась касатка — самый страшный зверь океана. Мне не раз приходилось видеть, как она пожирает тюленей и пингвинов целыми гроздьями. Подходит к припаю, обламывает лед, на котором они устраиваются, и всех, кто свалился в воду в мгновение ока съедает. Ее движения настолько стремительны, что с трудом веришь в шесть тонн, что она весит. «Только такой провожатой нам сейчас и не хватает, — думаю я. — А что, если она...» Но закончить мысль не успеваю, кто-то из пассажиров стреляет ракетой в воду, где темнеет спина китовой акулы.

— Надо выкинуть этого стрелка за борт, — цедит Костырев. — Если она хвостом шевельнет, всех слопает.

Касатка вместе с нами подходит к «Оби» и становится рядом с кораблем и ботом. С трудом перебираемся на корабль, и пока последний из пассажиров не взошел на палубу, она ждала: вдруг кто-то оступится. А потом медленно, неслышно, словно субмарина, ушла в глубину. «Даже прощается Антарктида с нами весьма оригинально, — думаю я, — ничего лучше не придумала, как подослать касатку...»

Серый осенний день заканчивается. С грохотом «Обь» поднимает якоря, дает прощальный гудок. Сквозь обрывки тумана и срывающийся снег виден ледовый барьер. Но вот шум винтов нарастает, береговая черта растворяется, исчезает, она угадывается лишь по вспышкам ракет — мы уходим. Сердце сжимает не то нежность, не то жалость, не то грусть... На палубе почти никого не остается, начинается шторм. Кто-то опирается на борт рядом. Миньков.