Незакатный свет. Записки паломника - Владимир Крупин

В.М. Васнецов. Бог Саваоф. 1885–1896 гг.

Монастырь Ксенофонт. Афон

Во дворе скиталец из Тобольска Валера. Он наследник тех, кто в прежнее время назывался сиромонахами. То есть это и не монахи, но и попрошайками не назовешь. Кто в монастыре не ужился, а домой стыдно возвращаться, кого в монастырь не приняли, а сердце уже прикипело к Святой Горе, все по-разному. Им известны все тропы Афона, все монастыри, скиты, келлии. Где ночуют? Тоже по-всякому. Много в горах и лесах брошенных строений, в них устраиваются. Полиция периодически отлавливает их и вывозит за пределы Афона, но чаще всего это бесполезно – все равно вернутся. Расспрашивать Валеру о его злоключениях неудобно. Денег он не просит, пришел за хлебом. Отец Георгий дает ему заранее приготовленный пакет с едой.

Вообще, на Святой Горе, куда бы ни заехал, так отрадно и молитвенно, что не хочется уезжать. Из любого монастыря, скита, келлии. Да даже любое место Горы магнитно. Вот, например, просто вышли на минутку из машины, на наше счастье что-то застучало в моторе, и шоферу надо заглянуть под капот, вышли и замерли. И что объяснять – это Афон, это Святая Гора. А это вид на Ильинский скит. Вид настолько хрестоматийный, вошедший во все книги и издания об Афоне, что без него Афон непредставим. Да, кстати, и без любого места. И без этой природы, подаренной Господом, и без этих рукосотворенных строений, увенчанных православными крестами.

Машины ждут нас у причала (арсаны) монастыря. Там, за стрелами агавы, источник. Это был первый мой афонский источник, потом были десятки. В монастыре, напротив архондарика, был и есть родник. Только он тогда просто вытекал, а сейчас облагорожен мрамором и освящен крестом.

До Ксенофонта дотряслись на машине. А в нем все закрыто. Ждать? Нет, решаем пока посетить монастырь Дохиар. Он не так далеко, тоже на берегу. Если ехать, это очень кругом, дольше будет, решаем пешком. Решили и уговариваем Николая Николаевича остаться. Он сильно хромает, попадал в аварию. «Ждите в Ксенофонте». Нет, Николай Николаевич решительно отвергает уговоры, и наши отцы его благословляют на пешее странствие.

А оно и не для хромых весьма нелегкое. Тропа будто испытывает нас на прочность: то кинется в гору, то заставляет продираться сквозь заросли, то резко падает под обрыв. Под ногами то крупные камни, то острые осколки, то мелкий галешник. О змеях уже и не думаешь, хотя невольно вспоминаются рассказы о них. Недавно, например, отец Кенсорин спускался по лестнице, а параллельно, по перилам сползала шестиметровая гадина. Хорошо, отец Кенсорин легок на ногу.

Когда тропа, сама уставшая от своих выкрутасов, отдыхает и нам дает отдохнуть, то сердце открывается для музыки прибрежных близких волн, для золота и изумруда горных склонов, для взгляда на морские дали, когда невольно расправляются плечи и легкие требуют глубокого вдоха.

В Дохиаре привратник – пес размером с нашего Мухтара, но с характером явно не мухтарским. Надо его к нам на выучку. Внутри отрадно, прохладно. Стены монастыря в зелени, а еще в клетках певчих птиц. Канарейки поют, приветствуют, будто извиняются за облаявшего нас пса.

Ангелос Акотантос. Святая Анна с Девой Марией. Икона. XV в.

Святыня монастыря – икона «Скоропослушница», вся в золоте. «Русская икона», – объясняет монах. Показывает образ святой и праведной Анны: «Бабушка Христа». Валерий Михайлович дарит ему, как и везде по нашему пути, образочек преподобного Серафима Саровского. Монах благоговейно целует его. Ведет к знаменитому дохиарскому камню. Коротко: дела этой древнейшей обители были плохи, и Царица Небесная указала юному послушнику место, где находился закопанный клад. Мальчик сказал об этом двум монахам, а они оказались корыстными и именно с помощью этого камня захотели утопить мальчика. А он был чудесно извлечен из воды и вместе с камнем принесен в алтарь монастырского храма. Спустя годы этот мальчик стал игуменом обители Варнавой.

Обратный путь. Николай Николаевич задает темп. В грудах листьев груды грецких орехов.

Понимаем, что после такого долгого дня вернемся очень поздно, и так как целый день без еды, то заезжаем в Карею, берем что-то на ужин. Оказывается, нас не забыли и зовут перед службой на ужин. Монашеская трапеза, чай, заваренный травами Афона, и монашеский горький мед восстанавливают силы.

Снова молитвенное стояние в стасидиях. После краткий сон, утренние молитвы и отъезд в Великую Лавру. А до этого прощание с братьями, которые идут на вершину Афона. Отец Авраамий благословил и как следует снарядил экспедицию. Спальные мешки, термоса, сухие пайки. Вначале отец Петр не собирался, но отец Сергий решительно заявил, что пойдет, и отец Петр весело сказал: «Как же так, я же благочинный, как же я не пойду». Идет и Андрей Васильевич, глава администрации Зарайска. Мне немного стыдно, что я не с ними. Но успокаиваю себя, что, даст Бог, в следующий раз. Да и обуви нет, а обувь – главное в восхождении. Да и впереди поездки по северо-восточному берегу Афона, а там я не бывал.

Тем более, прямо с утра едем в Великую Лавру Святого Афанасия. В ней мне не приходилось бывать. Дорога радостная, звучат в машине песнопения, даже и не заметили как быстро доехали. Размеры Лавры меня поразили. Я считал наш Пантелеимонов монастырь самым крупным, но с Лаврой не сравнишь. Действительно, великая. И владения обширны. Вся южная оконечность Святой Горы – это лаврские земли. В Лавре помнят и о щедрых вкладах русского царя-страстотерпца Николая II.

Со двора Лавры особенно хорошо видно вершину Афона. Она укрупнилась, придвинулась, все время невольно взглядываем на нее. Вот куда будут взбираться два дня наши товарищи.

Огромная чаша во дворе под кипарисом святого Афанасия. Чашу эту облюбовал турецкий султан и велел привезти ее в Константинополь, то есть уже в Стамбул. Султан возмечтал принимать в ней ванны. Один монах, желая предотвратить такое кощунство, решил лучше разбить чашу кувалдой. Не разбил, но трещина получилась. Султан повесил монаха на кипарисе, но чаша была спасена. Ее охраняет трогательный мраморный львеночек.

Храм десятого века. Много святынь. Икона «Экономисса» в память о спасении монахов от голода Божией Матерью. Редчайшие иконы. «Иконописец – святая Феодора, – объясняет монах. – Феодора – это как ваш Андрей Рублев».

Cень над мраморной чашей для освящения воды. Великая Лавра. Афон

Мощи святого Афанасия хотели раскопать, как и положено на Афоне, через три года, но из могилы вышел огонь. Значит, нельзя трогать. Надгробие над ними в прямом смысле завалено золотом: кольцами, часами. Еще и в 1700 году патриарх Сильвестр хотел взять частицу мощей, но вновь вышел огонь.

Святой Афанасий – хранитель Афона, основатели Ватопеда, Ивера – его ученики.

На обратном пути заехали к источнику святого Афанасия. Он там, где уходящего из монастыря святого Афанасия встретила Царица Небесная. А уходил он просто от отчаяния: нечем стало жить. Голодно. Вначале братия роптали, потом просто разошлись, кто куда. И сам святой Афанасий решил искать лучшей доли. Но недалеко он ушел от места спасения. Встретилась ему женщина под покрывалом и спросила его: «Куда идешь, старец?» Изумился святой – откуда на Афоне женщина? И ответил: «К чему тебе знать, куда я иду? Я здешний инок». – «Я знаю твое горе и помогу тебе. Как же ты не вынес страданий ради куска хлеба и бросаешь обитель? В духе ли это иночества?» – «Но кто же ты?» – «Я Матерь Господа Твоего». – «Боюсь поверить, – отвечал Афанасий, – ведь и бесы принимают светлые образы». Божия Матерь повелела ударить в скалу посохом. Хлынула мощная струя воды и льется доныне уже тысячу лет. А тогда на этом месте Божия Матерь повелела Афанасию вернуться.

– Знай же, что с этого времени я навсегда остаюсь Домостроительницей (Экономиссой) твоей Лавры.

Вернувшись, святой Афанасий увидел, что все кладовые наполнены доверху всем необходимым. Именно в память об этом в монастыре и была написана икона Божией Матери «Экономисса».

Икона Божией Матери «Домохранительница» («Экономисса»). Великая Лавра, Афон. X в.

Северо-восточный берег – более обдуваемый ветрами, море здесь беспокойное, но красота все та же, афонская, то есть неописуемая. За день побывали мы еще в четырех монастырях. Вечером вспоминали и даже самим не верилось: в четырех. Будто время растянулось. Вроде и не спешили. Все вспоминалось: и то, как в Каракале угощали крупными сладкими сливами, как в Филофее все, у кого были фотопринадлежности, схватились за них: дивная, прямо-таки тропическая цветущая зелень возвышалась над изумрудным ковром, застелившим весь монастырский двор. Пышные кусты роз по метру и более украшали двор. И каждый куст был на одном стебле. А запахи! Только, думаю, высоким специалистам парфюмерии было бы под силу различить их благоухающие ноты. Лаванду, магнолию, медуницу и чабрец я различил. Стояли мы совершенно замершие. Интересно, что если и была у кого усталость, то она прошла от этой красоты и этого благоухания. Вдобавок негромко и мелодично заговорили колокола. Прошел монах со сверкающими и гремящими кадилами и золотым блюдом и скрылся в розово-красном храме. Повеяло ладаном.

При выходе – смоковницы, но плоды высоко, не достать. Стада бабочек.