Культя - Нил Гриффитс

А представьте себе, через несколько сот лет кто-нибудь выкопает протез и Чарлины косточки. Археологи будущего, с кисточками и ножичками, выкопают все ето добро и будут ломать голову, какого черта оно значит, что вообще хотели этим сказать. Весь смысл послания пропал, потерян, не подлежит восстановлению. Лишь несколько косточек в земле и модель человеческой руки. А может, кролики к тому времени вымрут. Может, ето будет находка чрезвычайной важности, и про нее будут писать в научных журналах и рассказывать на лекциях. По телику и все такое. А может, тогда уже будут головизоры или там видеотроны, черт его знает, как тогда будут называться телевизоры. Вот здорово будет, правда, Чарли? Пусть будущие умники попотеют.

Эх, дружок мой, кролик, прости меня. Я — уёбище. Завязал бухать, унес ноги, кое-как устроил свою жизнь, но как был уёбищем, так и остался, и это уже навсегда. Я по жизни никудыха и подонок, прости меня.

За всё.

За всех летающих, скачущих, плавающих, ползающих, ходячих…

Чтоб лишний раз не ходить, выдергиваю себе на ужин капусту, пару морковок и несколько картошек. Огород пора уже полоть; по междурядьям разрослись одуванчики, крапива и прочая дрянь. Завтра. Выполю всех конкурентов, все, что выросло не на своем месте. Может, одуванчики оставлю, потому что их сорвешь — нассышь в постель. И еще мне нравятся яркие пятна, что они добавляют к моему огороду, желтые, типа. Этот ярко-желтый цвет

сереет чернеет и наконец превращается в гнилую кашу и тошнотворная сладкая вонь

цветы как моя рука

мертвые цветы как моя блядская рука

Оставляю лопату воткнутой в землю, прижимаю овощи охапкой к груди, пачкая куртку, возвращаюсь на кухню, сбрасываю овощи в раковину, врубаю радио и мою овощи, как следует, чтоб избавиться от

пятен крови густых фиолетовых терзающих зубов травма травма

прилипшей к ним земли, слизней, тлей, пытаясь удерживать морковку и картохи на дне раковины и при этом скрести их одной рукой это непросто и по временам я жутко ненавижу свое увечье. Честно, ненавижу, бля. Ребекка, сволочь, я надеюсь, ты знаешь, что ты со мной сделала, хоть я уверен, что тебе плевать. Надеюсь, ты тоже завязала. Надеюсь, тебе ненавистна каждая минута твоей жизни. Надеюсь, ты счастлива, как я. И где б ты ни была, бля, я надеюсь, что ты

жалеешь

жалеешь

Попробуйте почистить и порубить картошку, морковку и капусту одной несчастной рукой. Сунуть пирог в духовку — несложно, а вот открыть одной рукой эту дребаную коробку… Просто пиздец. Просто

ужас ужас кошмар хватит ненавижу ету жизнь етот мир не хочу жить я я я

Куча овощей для варки. Половину съем, а остальное выставлю наружу, одноглазому лису, потому как он придет утром завтракать. Сейчас, должно быть, дрыхнет у ся в норе, в логове, типа, спит и переваривает Чарли. Кругом валяются расщепленные кости, он из них мозг добывал, а теперь отсыпается после успешного набега на странный и опасный наземный мир.

Прости меня, Чарли. Я так виноват.

пожалуйста

хватит

сделайте хоть что-нибудь

Смотрю «Капитальный ремонт»[48] и жду, чтоб ужин сготовился — слышу, стучат в дверь, для Перри вроде рановато, иду открывать, но за дверью никого; должно быть, ветер грохнул почтовым ящиком. Ветер уже разыгрался всерьез, и дождь наконец-то соизволил, хлещет по двери и окнам, словно кто гравий швыряет. Так что ето просто гроза ко мне с визитом, дождь и ветер постучались в дверь, а где-то через час ето будет Перри, сиротка Перри, но рано или поздно в мою дверь забарабанят, когда я не жду. Обязательно. Не то чтоб я этого хотел, мне етого совсем не хочется, но я знаю, что это случится, бля.

Знаю.

Шаг 12: Пробудившись духом на предыдущих шагах, мы попытались донести наше послание до всех наркоманов и алкоголиков, а также применять эти принципы в нашей повседневной жизни. И когда мы поняли, сколь огромна эта задача, то потеряли дар речи. Мы выползли, моргая, на солнце, и та жалкая свобода, что нас ждала, наши лобные доли, все еще дымящиеся, изувеченные, обожженные, и то, что ожидалось от нас, нетвердо ступающих детей, обгорелых спичек, было воистину настолько страшно, что кое-кто из нас бросился обратно, как можно дальше, назад в тени, в поисках земной прохлады. Любой влаги, плюхнуться в нее, охладить шкворчащую кожу. И все мы, табулированные, калиброванные, сортированные чьей-то далекой бдительной волей, что всегда начеку, чуткая к любому проступку, и так будет всегда, для нас, растерянных, испуганных, для застывшего негибкого полка, теперь это наша военная форма, а если ее снимешь — неминуемое растерзание, капитуляция, ночной стук в дверь. А то, что хорошо для нас, то нам ПОЛЕЗНО, так что выстругай из себя колышек, держи его острием от себя, не оставляя ни следа, ни царапины, ибо ты уже наделал достаточно тех и других. Впусти мир. Всего лишь мир, просто мир. И в мудрости своей он не разорвет тебя.

В машине

Хлынул яростный дождь, колотит по крыше машины, словно кулаками, словно горилла, присев, молотит и мнет железо крыши кулаками с тыкву. Два контура городка — замкнулись, на улицах никого, все спрятались, и как теперь сквозь потоки воды догадаться, что за тайны прячут в себе эти промокшие скитальцы, что у них в прошлом, быть может, ужасы, потери? Какие различия спрятаны под хлюпающими покрышками, какие тайные ничтожества? Каждый из них, до единого — чья-то жертва, но невозможно определить, какая из жертв — нужная.

— Ну что ж, братан. Похоже, мы это дело просрали.

Они опять припарковались на эспланаде у замка, заглушили мотор, теперь слышен истинный тон дождя, он отдается в черепе и легких, и слышно, как рыдают чайки, словно безнадежно заблудились в мокрой тьме снаружи и нет им дороги назад. Только стенают и щелкают дворники, счищая пленку воды — полсекунды видно, и опять водопад по стеклу. Будто воду льют ведрами, рядом, а не из далеких туч где-то над головой, там, наверху, в плоской давящей серости, будто даль — не помеха, если приспичило залить, утопить попираемую землю, и тех, что ее попирают, и саму эту нужду, головокружительную глубину ее.

— Аж ссыт сверху. Ты тока глянь. Муссон какой-то, бля.

— Чё ж мы Томми скажем?

Даррен качает головой.

— Ёптыть, я-то откуда знаю? Он, жирный урод, наверняка пошлет нас обратно.

— Пиздец, братан.

— Точно. Раз мы сёдня не нашли этого мудака, скорей всего и завтра не найдем. Мы ж даже не знаем, какой он из себя. Ну хорошо, можно искать мужика без руки, а если у него протез, бля? Каким чертом мы должны его узнать? Да провались он, этот Томми. Сволочь он, тупой, как свиной навоз. Ей-бо. Голова как мешок говна. Еще хуже, чем ты, братан, чесслово. Мучо идиото.

Алистер молчит, только смотрит в окно на развалины замка, черные за прозрачной серой занавесью дождя. Даррен выуживает бутерброды с ветчиной из магазинного пакета, что стоит у него между ног, раздирает упаковку и швыряет один бутерброд Алистеру на колени.

— На вот.

— Пасиб.

— Не то чтоб ты это заслужил.

И вот они сидят и жуют в молчании, только дворники ездят по стеклу, чайки взывают, и безостановочно барабанит дождь. И где-то за всем этим — грохочет и шипит море, ворочая гальку, и медленный отлив, что скорее почувствуешь, чем услышишь — покалывание у основания позвоночника или беспокойство у амфибии в мозгу.

— До чего ж я все это ненавижу, — говорит Даррен.

— Чего это, бутеры с ветчиной?

— Да не, не бутеры, дебил. Ненавижу, грю, када дело завалилось. Када, ну, знаешь, не вышло довести до конца. Как в тот раз, когда мы гнались за тем шотландским козлом, всю дорогу до аэропорта Спик, помнишь?

Алистер, жуя, кивает.

— Хотели его перехватить, пока он не сел на самолет к себе обратно в Глазго, бля.

— Ну и мы его не поймали, верно?

— А я про что. Конкретно обломались, бля. Помнишь, этот мудак еще нам помахал с трапа, а? С этих ступенек, по которым в самолет залезают?

Алистер опять кивает, вспоминая машущую фигурку и последовавший за тем хаос. Даррен искал выход злобе и зубы и щедрые пинки в пабе и тащил сломленное избитое умоляющее хлюпающее существо из-под бильярдного стола чтоб попинать еще в чувствительные места где раньше были кости.

— Да, ненавижу, когда дело завалилось, от так от. — Даррен глотает остаток бутерброда и вытирает руки о штаны, Алистер делает то же самое. — Ну чё теперь. Можно валить домой, а?

Алистер жмет плечами.

— Наверно, ага.

Даррен поворачивает ключ зажигания. Мотор кашляет, стонет, потом схватывает.