Сэвилл - Дэвид Стори

— С двумя «эл». В вашей фамилии два «эл», а не одно «эл»?

— Да, сэр.

Мальчики вокруг засмеялись.

— Так почему же в журнале я вижу одно «эл»?

— Не знаю, сэр. — Колин мотнул головой.

— В вашей справке только одно «эл», мальчик. — Он взял в руки справку, все еще лежавшую на его столе.

— Она всегда писалась с двумя «эл», сэр, — сказал он.

— Подойдите сюда, мальчик, — сказал Ходжес.

Он вылез из-за парты. В классе было тихо, и, пока он шел по проходу к столу учителя, его шаги гулко отдавались в тишине.

— Это одно «эл» или два? — сказал учитель. Он указывал худым пальцем на подпись отца. Колин уже давно замечал, что его отец подписывается по-разному, иногда с двумя «эл», иногда с одним.

— Одно, сэр.

— Одно, сэр. — Учитель посмотрел на него поверх очков. — Итак, вы признаете, что я не ошибся?

— Да, сэр.

— Отлично, Сэвилл с двумя «эл». Идите на место.

Класс захохотал. Он пошел к своей парте.

— Итак, Сэвилл с двумя «эл», либо ваш отец не знает, как правильно пишется его фамилия, — (хохот), — либо ее неправильно записал я. — Он снова заглянул в журнал. — Занятие отца. — Он что-то записал на листке. — По-видимому, «работает на горнодобывающем предприятии» должно означать, что он работает на угольной шахте. Это верно?

— Да, — сказал он.

— Да… а дальше?

— Да, сэр.

— Однако есть много людей, которые могут с полным основанием сказать, что они работают на угольной шахте. Например, управляющий угольной шахтой имеет право сказать, что он работает на угольной шахте.

Он подождал ответа.

— Да, — сказал Колин и добавил: — Сэр.

— Полагаю, что этой должности он, конечно, не занимает.

Колин молчал, не зная, что ответить.

— Он не управляющий, Сэвилл?

— Нет. — Он помотал головой.

— Нет… а дальше?

— Нет, сэр, — сказал он.

— И по-видимому, не заместитель управляющего?

— Нет, — сказал он.

— Работает ли он в конторе или, как они выражаются, под землей?

— Под землей.

— Он руководит там работой или сам выламывает уголь?

— Он выламывает уголь, — сказал Колин.

— Рубает уголек?

— Да, сэр.

Класс хохотал.

— Другими словами, Сэвилл, он шахтер?

— Да, сэр.

— Почему же он не мог так и написать?

Ходжес нагнул голову и несколько секунд писал в журнале.

— Ну, Сэвилл с двумя «эл», вы можете на это ответить?

— Нет, сэр. — Он помотал головой.

— Что означают слова, написанные на вашей куртке? Ходжес поглядел на эмблему.

— Я полагаю, вам известно, что на вашей куртке написаны слова?

Он не сразу понял, о чем говорит учитель.

— Под этим довольно пышным гербом, символически расположенным у вашего сердца, написаны три слова. Могу ли я предположить, что вы их прочли?

— Да, — сказал он и опустил голову.

— И вероятно, — добавил учитель, — вам известно, что они значат.

Он ничего не ответил.

— Итак, понятны они вам или нет?

— Нет, — сказал он.

— Должен ли я из этого заключить, мальчик, что вы не знаете девиза вашей школы?

Он ничего не ответил.

— Вы думали, что слова эти служат просто для украшения?

— Нет. — Он мотнул головой.

Учитель помолчал.

— Откуда вы, Сэвилл?

— Из Сэкстона, сэр, — сказал он.

— А Сэкстон, по-видимому, расположен где-то в здешних краях?

— Да, сэр.

— Сколько вам лет, Сэвилл?

— Десять, сэр.

— И вы умеете читать?

— Да, сэр.

— В таком случае не будете ли вы так любезны прочесть вслух эти три слова?

Он не мог разглядеть их как следует и почти вывернул шею.

— Лейбор ипс волаптас, — сказал он.

— Боже великий, да вы понимаете, что вы говорите?

Он уже не пытался отвечать. Лицо Ходжеса словно расплывалось в тумане.

— Лабор, лабор, лабор, — сказал Ходжес. — Ипсе, ипсе, ипсе. — Он взмахнул руками. — Волюптас, волюптас, мальчик. — Он застонал. — Садитесь, Сэвилл. Кажется, мне дурно.

Он достал носовой платок и вытер лоб.

— «Лабор ипсе волюптас», — сказал он. — Кто-нибудь знает, что может означать эта фраза?

Поднялось несколько рук.

— Ну, мальчик? Ну, мальчик? — Он помолчал. — Отвечайте правильно. Если не знаете, лучше прямо сознайтесь, как Сэвилл. Итак, мальчик?

— Труд — это удовольствие, сэр, — ответил кто-то.

— Труд — это удовольствие. Совершенно верно. Совершенно верно. — Он снова вытер лоб. — Труд есть удовольствие, Сэвилл. Вы поняли? Вы слышали?

— Да, сэр, — сказал он и встал.

— Труд есть удовольствие, Сэвилл, и — если мы вернемся к исходной теме — это утверждение точно и недвусмысленно.

— Да, сэр, — сказал он.

— Тогда как «работает на горнодобывающем предприятии» никак не может считаться точным и недвусмысленным определением профессии, Сэвилл. Подобное псевдоопределение может скрывать множество грехов.

— Да, сэр, — сказал он.

— Тогда как «шахтер», или, точнее, «углекоп», как определение профессии вносит в вопрос всю необходимую ясность и позволяет избежать недоразумений. Если кто-нибудь говорит мне, что он углекоп, я тотчас понимаю, какую работу он выполняет, даже если, — прибавил он, вновь вытирая лоб, — даже если мне неизвестно, как он эту работу выполняет. Например, пользуется ли он киркой или управляет машиной.

Он помолчал.

— Итак, он пользуется киркой, Сэвилл?

— Да, сэр, — сказал он и добавил: — Иногда.

— Ах так! — Ходжес несколько секунд вперял в него взгляд. — Мне кажется, в этом классе зреют семена мятежности. — Он сделал паузу. — Я замечаю в характере Сэвилла определенную степень непокорности, нежелание принимать наставления. — Он снова сделал паузу. — Мне придется следить за Сэвиллом. А также еще кое за кем, чье поведение на протяжении двух последних часов не укрылось от моего внимания. — Он оглядел класс. — Садитесь, Сэвилл. Я буду с нетерпением ждать возможности выслушать ваши ответы во время арифметической проверки, а также гимн, несомненно помеченный печатью вашей личности.

Раздали еще тетради. Они написали на обложках свои фамилии, класс и название предмета. Снова зазвонил колокольчик.

— Звонят для меня, а не для вас, — сказал Ходжес, когда головы обернулись к двери. — Пятнадцать минут перемены вы проводите на площадке для игр за школой, а не, разрешите вам заметить, на лестнице, туда ведущей. Внутри здания не остается никто. Те, кому положено молоко, найдут его в крытой галерее внизу. Выпив его, сразу отправляйтесь на площадку.

Они выходили из класса по рядам.

Крытая галерея представляла собой заложенные кирпичом арки, выходившие на площадку за школой. Центральная арка была оставлена открытой, и там выдавалось молоко. Снаружи во дворе толпами ходили мальчики. В сумрачном полусвете внутри он различил несколько дверей и мерцающие отблески огня в котельной.

— Значит, тебя все-таки приняли, — сказал кто-то.

Он отвернулся от ящиков с молоком и увидел светловолосого мальчика, который, прислонившись к стене галереи, пил из бутылки.

— Ты в каком классе? — спросил Стэффорд.

— В третьем «А».

— А я в третьем повышенном.

— Где это?

— Напротив вашего.

Стэффорд улыбнулся.

— Нравится тебе здесь? — добавил он.

— Ничего.

— Значит, ты экзамены сдал?

Он кивнул.

— А я провалился.

— Так как же тебя приняли? — спросил он.

— Платным учеником. — Стэффорд пожал плечами. Он выглядел точно так же, как прежде, только куртка была другой. Из кармана торчал серебристый колпачок авторучки.

— А какая разница между третьим «А» и третьим повышенным? — спросил он.

— Ну, у нас, кроме латыни, кажется, есть еще греческий, — сказал Стэффорд. — А у вас только латынь. — Он снова улыбнулся. — Допил молоко? Пошли на площадку, — добавил он.

Они прохаживались взад и вперед.

— Тебя в туалете обмакивали? — спросил Стэффорд.

— Нет. — Он помотал головой.

— По-моему, они никого не обмакивают. Только пугают. Я знаю троих, кого приняли в прошлом году, и они все говорят, что никою не обмакивают.

Мимо пробегали мальчики. Один схватил его, закрутил на месте, что-то кому-то крикнул и, продолжая кричать, побежал дальше. По краю площадки тянулись бомбоубежища, похожие на приземистые домики без окон. Металлическая решетка на низком кирпичном основании отгораживала площадку от улицы. Сбоку стоял желтый кирпичный дом.

— Там живет Циркуль. И еще ученики, которые домой только на каникулы уезжают. Не то двое, не то один, — сказал Стэффорд. Большие окна дома выходили прямо на площадку. — Он, кажется, не очень-то любит учить, — добавил Стэффорд.

— А почему?

— Не знаю. Говорят, когда он наказывает кого-нибудь тростью, то сам плачет.