Чужие деньги - Фридрих Незнанский

На этого молодого человека, одетого с бомжеватой неопрятностью в потертые джинсы, ободранные кроссовки и просторные рубахи с жилетками, нехорошо косился обслуживающий персонал. Вадим Юдин — так звался журналист, косивший под бомжа, — не обращал на косые взгляды внимания. Должность у него была такая, что сам черт не брат: литературный обработчик мемуаров президента. Обязанности заключались в том, чтобы под шорох диктофона задавать наводящие вопросы и слушать ответы президента, а потом соорудить из них нечто внятное и занимательное. Юдинским творением президент остался доволен. Однако на плохо умытом лице Юдина читался демонстративный скептицизм. Он довел до сведения президента, что за издание такой книги в России никто не возьмется: выдающегося дохода она не сулит, а в наше время каждый генеральный директор заранее подсчитывает убытки и прибыли… Если президент пожелает, Юдин договорится с одним издательством в Финляндии. Но на это потребуются деньги… Президент согласился. Он еще надеялся получить доходы от своей книги — они были бы для него не лишними. Как ни покажется кому-то смешным, президент, вопреки тому, что о нем говорили, сохранял кристальную честность — по крайней мере, в начале своего президентства. Жил на одну зарплату, взяток не брал, даже завуалированных.

Президент так и не узнал, что не одно и не два издательства России руками и ногами ухватились бы за возможность выпустить его мемуары, причем сразу же готовы были выплатить изрядный гонорар. Не обратил он внимания и на ту красноречивую деталь, что Юдин работал заместителем главного редактора в журнале, размещавшем рекламу «АВТО». Практически, журнал существовал на эту рекламу, и Корсунский потребовал от заместителя главного редактора ответных услуг. Он их получил: все деньги, которые якобы ушли в Финляндию, были переведены на счет Корсунского. Время от времени Юдин информировал президента, что финнам требуются новые суммы: то на бумагу, то на компьютерную верстку, то на прочие мелочи…

В конце концов книга вышла под маркой журнала, где трудился Юдин. Президент что-то заподозрил. Тогда, чтобы усыпить его бдительность и на корню отсечь идею возмещения ущерба, нажившийся Корсунский стал переводить некоторые суммы на счет президента — якобы доходы от продаж. Зато Юдин познакомил его с президентом, чье могучее государственное крыло не раз прикрывало Валентина Янкелевича от мелких и крупных превратностей судьбы. Тогда-то Корсунского и приняли в теннисный клуб. Приходилось, источая обильный пот, скакать козликом по корту, терпя насмешки некоторых приближенных президента. Ну и что, подумаешь! Поскакал чуть-чуть, не переломился. Зато — где сейчас они, чересчур смешливые? Вот то-то… А Корсунский — в Лондоне.

Валентин Янкелевич поерзал на стуле и выудил из кармана брюк дамское зеркальце. Размером с пудреницу, в позолоченной оправе, оно имело шокирующе гламурный вид, особенно в сочетании с отражающимся в нем лицом — треугольные мефистофельские брови, горбатый нос, губы, которые сейчас искривила обида… Постепенно черты выравнивались, губы распрямлялись — Корсунский возвращался к состоянию довольства собой. Он примерял на себя заново переживаемые детали, вычитанные из книги Зернова, и находил, что все не так плохо. Семенил, прыгал, просачивался в щели — ну так что же? Он применял некрасивые средства во имя победы, но он победил. Все знают, что на его совести много трупов. А трупом больше, трупом меньше, какая разница?

Привычный к смешению правды и лжи, Корсунский стоял выше того, чтобы опровергать приписанную ему причастность к смерти Питера Зернова. Мало ли что ему приписывали и припишут еще! Все это маски, которые моментально прилипают к лицу. Вместо того, чтобы терпеть боль, отдирая маску от кожи, лучше полюбить приданный ему облик. И этот облик, и другой, и третий…

Корсунский не мог прекратить актерствовать даже наедине с собой. И в роли убийцы Питера Зернова он себе нравился.

28

— Ир, может, ты есть хочешь? У меня пирог поспел…

Этой фразе, радикально изменившей неприязненные отношения двух соседок, предшествовала цепь событий. Начать хотя бы с того, что Гале захотелось пирогов. Не тех гадких, с осклизлой начинкой из удушенных котят, что продаются во всех придорожных киосках, а настоящих, которые ее выучили печь мама с бабушкой. В Москве, в общежитии, Галя ощущала такой неуют и постоянный стресс, что позволила себе временно наплевать на стройную фигуру и дать волю кулинарному увлечению. С самого раннего утра, как только Ира отбыла на работу, Галя стремительно замесила тесто в синей эмалированной кастрюле, которую приобрела в целях обзаведения первоначальным хозяйством, обернула кастрюлю всеми имеющимися в наличии теплыми вещами и, взглянув на часы, ринулась к автобусной остановке, чуть-чуть опаздывающая, но довольная. Вечером будет пить чай с пирогами. А днем, возможно, судьба преподнесет ей сюрприз в виде фактов о причастности мужа Валентины Князевой к убийству Питера Зернова…

«Стой! — одернула себя Галя. — Тебе что, сильно приятно будет, если у Валентины не то что любовника — и плохонького мужа не станет? Тю! Такая милая женщина…»

Человеческие чувства делали из Гали альтруистку. Но профессионализм опера Романовой толкал ее к жажде крови. Если Егор Князев виноват, жена там или не жена, пусть расплачивается.

Профессиональная кровожадность осталась неудовлетворенной: на запрос о том, работал ли Егор Князев, 1968 года рождения, в специальном взрывном отделе ФСБ, ответ пришел отрицательный. Для очистки совести Галя попросила дать ей просмотреть эти списки и сидела над ними, вооружась остро заточенным карандашом, но тщетно: Князевы избегали служить во взрывниках. Служили там Ивановы, Петровы, Кузнецовы и даже некий Г. Печенкин — как в насмешку, именно 1968 года рождения. В остальном никаких ценных сведений Романова не получила. Вернувшись домой, обнаружила, что тесто из кастрюли уползло, вследствие чего всем шерстяным вещам, обматывавшим его, придется учинять внеочередную стирку.

«Ничего, — успокоила себя Галя, — переживем».

Вечерние пироги казались единственной отдушиной за весь долгий бестолковый день. Но стоило их слепить (начинкой послужила вчерашняя вареная картошка) и поставить в грязную, черную, но работающую духовку кухонной плиты, в коридоре общежития раздался скрежет ключа и вслед за тем — стук каблуков Иры, отряхивающей сапоги, прежде чем войти. Галя немедленно ретировалась, предоставляя соседке, как всегда, право на безраздельное владение кухней, если ей того хочется, и надеясь, что к тому времени, как придет время вынимать пироги из духовки, Ирино пребывание в этой части квартиры закончится. Не тут-то было! Владение кухней Ира понимала именно как безраздельное, компромиссов она не признавала и обосновалась на кухне, она прикрыла кухонную, матовым стеклом забранную дверь за собой и какие-то звуки там издавала, вроде как бы певуче сама с собой разговаривала. Изредка монолог становился отчетливее, в нем вырисовывалось что-то близкое к «Сережа, Сережа, как же так, как же так»… А время не стояло на месте, и в Галину комнату начинал уже заползать сытный теплый запашок, становящийся все настойчивее и гуще, грозящий вот-вот перейти в горелый чад, и прощай тогда тесто, прощай вчерашняя картошка, годная для съедения, и Галя осмелилась совершить решительный шаг. Этот шаг она сделала на кухню, распахнув дверь, и остановилась от изумления и неловкости. Ира, ее неуживчивая, скандальная соседка, вздрагивала, низко склонясь над столом. По сморщенному красному лицу катились слезы, на покрывавшей стол клетчатой клеенке образовалась заметная лужица.

— Чего надо? — сердито вскрикнула Ира, вытирая кулаком правый глаз, в то время как левый уперся в Галю с пламенным негодованием. — А тебе-то чего от меня надо?

Галя обычно болезненно воспринимала любую грубость, особенно от этой чужой и безразличной девушки, но сейчас обижаться, если бы она и захотела, не получилось бы. Плачущее лицо приобрело жалобную некрасивость, у белых волос проступали черные корни, на плече яркого малинового свитера образовалась невидимая Ире, но замеченная сейчас Галей дырочка — все такое беззащитное, уязвимое… Галя спокойно подошла к плите, выключила духовку (точно успела!) и обернулась к Ире:

— Ир, может, ты есть хочешь? У меня пироги поспели…

— Пироги! — с первобытным отчаянием выкрикнула Ира. — У человека жизнь рушится, а ему пироги предлагают! Всякие дуры толстые, приезжие!

— Ты ж сама приезжая, — спокойно, не повышая голоса, указала на очевидность Галя. — Мы с тобой обе приезжие. Что ж мы будем друг на друга орать?

Теперь Ира протерла оба глаза кулаками от слез, после чего уставилась на Галю — с удивлением и каким-то новым, ранее не отмеченным чувством.