Неоконченная повесть - Алексей Апухтин

– Как, вы разве не слышали? Верунька-то моя бедная скончалась. В каких-нибудь два дня господь прибрал ее.

Верунькой Иван Иваныч называл свою покойную жену. Она умерла, когда Яше было два года. Большой портрет ее, висевший в гостиной, был всегда задернут черной тафтой, и Иван Иваныч редко говорил о ней. Теперь при воспоминании о жене он начал всхлипывать. Несколько слезинок упали на руку Угарова, которую старик не выпускал из своих холодных костлявых рук.

– Да ведь это было так давно, – сказал растерявшийся Угаров.

– Как давно? Совсем не так давно, еще на прошлой неделе она сидела вот тут, где вы теперь сидите… Нет, она сидела за фортепиано и пела свой любимый романс… Боже мой, как же слова? Я сейчас вспомню. «Ангел неба благодатный…» – благодатный, благодатный… нет, дальше не помню, память начинает мне изменять… А вам забывать ее не следует: покойница вас любила больше всех Яшиных товарищей… А меня-то как она любила! Какая она была тихая, кроткая! Я ее называл своей Агнессой Сорель [132] , да и лицом она ее напоминала… И вдруг, без всякой причины, в каких-нибудь два дня…

Старик начал судорожно рыдать. Угарову сделалось страшно. Он не знал, что ему делать, и очень обрадовался, услышав звонок. При виде сына Иван Иваныч сейчас же пришел в себя.

– А ты, Яша, на бал сегодня? Ну, что ж, поезжай, танцуй. Я тебя ждать не буду, меня что-то ко сну клонит.

– Конечно, ложись, папа. Зачем же ждать меня? Завтра утром все тебе расскажу.

Горич очень удивился, узнав, что Угаров не получил приглашения.

– Это какая-нибудь ошибка, я сам видел тебя в списке. Я сейчас съезжу к графу и привезу тебе приглашение.

– Ну, нет, на это я не согласен. Откровенно скажу тебе, что мне очень хотелось туда ехать, но проситься на бал: «пустите меня Христа ради!» – это – такая гадость, на которую я неспособен.

– Это, Володя, нам с непривычки кажется гадостью, а в свете смотрят на это совсем иначе. Сегодня одна из неприглашенных дам, да еще титулованная, приехала к графине в десять часов утра. Графиня поняла, в чем дело, и не приняла ее. Представь себе, она ворвалась в кабинет графа, начала плакать и умолять, чтобы ее пригласили. А граф сидит в халате и без парика… Ты видишь эту картину?

– Ну, что же, граф пригласил?

– Очевидно, пригласил и уверял, что приглашение было готово, но не послано по ошибке. Да он бы не только ее, а все ее племя пригласил, чтобы отделаться…

– Ну, прощай, тебе пора одеваться. Объясни же княжне, что мазурку я не танцую с ней, потому что меня не пригласили, и что она все-таки должна мне объяснить, что значат «бубновые крапинки».

Полиция суетилась у подъезда, украшенного тамбуром; съезд начинался. Подъезжали еще большею частью сани, из которых выскакивали офицеры в киверах и касках; изредка с тяжелым грохотом подкатывала четырехместная карета.

Хотя гостей на балу было еще очень мало, но графиня, в великолепном гри-перлевом платье, покрытом дорогими старыми кружевами, уже стояла в маленькой гостиной подле лестницы и принимала входивших с разнообразными, глубоко обдуманными оттенками любезности и почета. Граф, которого она, к великому его неудовольствию, заставила стоять возле себя, одинаково приветливо встречал всех гостей, хотя половину из них не узнавал. Начало бала ознаменовалось весьма неприятным эпизодом. Выбор дирижера очень озабочивал графиню. Ей хотелось пригласить конногвардейца Волынского, который часто дирижировал при дворе, но граф на это не согласился, потому что Волынский не бывал в их доме. После долгих обсуждений выбор остановился на кавалергарде князе Вельском, который принял предложение с большой радостью: он слегка ухаживал за Соней. Между тем накануне бала графиня поехала за последними инструкциями к княгине Марье Захаровне и встретила у нее Волынского.

– Вот вам, милая графиня, настоящий дирижер, – сказала Марья Захаровна, – уж лучшего вы не найдете.

Графиня пришла в восторг от этой мысли и немедленно пригласила Волынского. В карете она вспомнила о Вельском и решила послать ему извинительную записку, свалив вину на графа. Но дома ее ждали кондитер и модистка, с которыми пришлось долго разговаривать, потом Соня приехала примерить бальное платье, и графиня совсем забыла о Вельском. И Волынский, и Вельский приехали в начале бала почти в одно время, и когда выяснилось, что оба они приглашены дирижировать, Вельский сейчас же уехал, а Волынский просил уволить его от этой приятной обязанности, так как это поставило бы его в неловкие отношения к кавалергарду. Конногвардейцы и кавалергарды постоянно соперничали во всем и должны были соблюдать большую осторожность, чтобы чем-нибудь не обострить кисло-сладких отношений, установившихся между их полками. Графиня совсем растерялась. Помощь явилась ей с такой стороны, с которой она никак не могла ее ожидать.

Алеша Хотынцев после выпуска из Пажеского корпуса усердно ездил в свет, но года через два это ему надоело, он пустился в кутежи, начал посещать дам полусвета, а настоящий свет покинул совсем, называя его с оттенком презрения «мондом». Ему очень не хотелось ехать на бал к дяде, и дней за пять он нарочно приехал к нему, чтобы узнать– «нельзя ли ему отбояриться».

Граф Василий Васильевич сказал ему прямо:

– Видишь, мой милый, мне будет совершенно все равно, если ты не приедешь. Entre nous soit dit [133] – у нас будет такая скука, что я сам с удовольствием удрал бы на этот вечер к тебе в Царское… Но помни, что Olympe никогда тебе этого не простит.

Из этих слов Алеша вывел заключение, что приехать необходимо, и, обедая в день бала в полковой артели, выпил вдвое против обыкновенного для храбрости. Он продолжал пить и после обеда, пренебрег железной дорогой и на лихой тройке, вместе со своим другом Павликом Свирским, прискакал из Царского прямо к дядюшкину подъезду. Войдя в бальную залу после полуторачасовой езды на морозе, Алеша почувствовал нечто вроде приятного изумления. Ощущения тепла и света, вид красивых полураздетых женщин, – все это было вовсе не так дурно, как он думал, или, вернее, как он говорил. Проходя мимо буфета, около которого еще никого не было, он услышал голос дворецкого:

– Попробуйте, ваше сиятельство, хорошо ли мы клико заморозили.

Алеша выпил залпом два стакана шампанского, и это окончательно привело его в отличное расположение духа. Узнав от Сережи о недоразумении с дирижерами, он подошел к графине и, нагнувшись к ее уху, сказал:

– Ma tante, я в первый год офицерства недурно дирижировал. Если хотите, могу попробовать сегодня…

Графиня посмотрела на него с недоверием, но делать ей было нечего.

– Попробуйте, Alexis, очень вам благодарна, – и начните поскорей. Давно пора.

Алеша отцепил саблю, дал оркестру знак начинать и, подойдя к Соне, сделал с нею первый тур вальса. Он был представлен Соне дней за пять до бала, видел ее тогда так мало, что не успел рассмотреть. Теперь он вдруг очаровался ею и сейчас же пригласил ее на мазурку. Соня отвечала, что на мазурку у нее уже есть кавалер.

– Заметьте, княжна, – сказал Алеша, нисколько не смущаясь ее отказом, – что я прошу не милости, а справедливости. Сама судьба хочет, чтобы вы танцевали со мной. Я дирижер, а вы хозяйка, или, по крайней мере, виновница всего торжества.

– Но что же мне делать, если у меня есть кавалер?

Горич, торчавший всегда неподалеку от Сони, услышал этот разговор и передал Соне извинения Угарова.

– Вы видите, княжна, что судьба за меня, – сказал весело Алеша и принялся вальсировать со всеми барышнями по порядку.

С этой минуты все пошло как по маслу. Через два часа графиня уже могла сознавать, что ее бал удался. Все приглашенные съехались; большие министерские салоны были полны, но ни тесноты, ни духоты не было. Благодаря Алеше, оживление в танцах не прекращалось ни на мгновение. Словно радуясь своему возвращению из «кабацкой» жизни в более свойственную ему сферу, Алеша был бесконечно весел, и веселье это сообщалось другим. Дирижировал он не совсем по светскому шаблону: Волынский с видом знатока нашел в его дирижированьи слишком много удали, trop d'abandon [134] . Казалось, что вот-вот еще немножко, – и строгое приличие бала будет нарушено, но опасная черта не переступалась, и самые смелые фигуры не выходили из должных пределов. Во время мазурки графиня с торжеством ходила из комнаты в комнату и сама любовалась своим балом. Она была в эту минуту совершенно свободна. Для особенно важных гостей она, несмотря на свою ненависть к картам, устроила несколько партий в большой гостиной, мужчины играли в кабинете графа, а все маменьки, чтобы удобнее следить за дочками, частью проникли в бальную залу, а частью примостились в дверях. Увидев графа Василия Васильевича, графиня подозвала его и сказала:

– Алеша est un ange; il est d'un entrain et d'une elegance tout a fait remarquables [135] .

Графа Василия Васильевича во всем этом празднике интересовала только одна вещь – ужин. Он уже два раза ходил сам на кухню, а теперь шел совещаться с дворецким относительно того, в какое именно время и в какие двери вносить столы для ужина.