Вне закона - Дональд Уэйстлейк

Его звали Майкел. Ее — Джуд.

Вообще-то по-настоящему его звали Майклом. Но на белом свете этих Майклов просто пруд пруди!

Ее при рождении окрестили Джудит, но… Джудит! Стоит услышать, как к горлу подступает блевотина.

Одинокие волки, они презирали толпу. Прирожденные аристократы, не знающие, как толком пользоваться деньгами или семейными связями.

Залманы от него открестились. Почти все.

От нее открещивались Трейерны. Тоже почти все.

Смех его звучал заразительно и иронично. Скорее даже не смех, короткий смешок. У нее смех звучал пронзительно высоко и шел через нос. Она громко прыскала, и нападало это внезапно, даже самой в такие моменты казалось, что это чиханье, а не смех.

Он часто бормотал вслух: «Что дальше?» Она часто протяжно произносила: «Ску-у-ка».

Он знал: девочки в период полового созревания частенько влюбляются в мужчин-преподавателей. Но лично ему это казалось нереальным, даже сомнительным. Майкел Залман жил исключительно жизнью мысли.

Она презирала мальчиков своего возраста. И большинство мужчин — тоже, независимо от возраста.

Ее «ученицы» начинали хихикать и краснеть при виде того, как она, завтракая в школьной столовой, приподнимает нож, делает им круговые движения, что означало «кас-тра-ция: знаешь, что это такое?». Происходило это, когда мимо проходили с подносами мальчики из восьмого класса.

Вообще-то мальчики едва ее замечали. Она научилась быть для них невидимкой, точно игральная карта, которую постоянно держат ребром.

Он жил — самодовольный и ограниченный, как казалось некоторым, — в броне иронии. (За исключением тех моментов, когда оставался один. Созерцая сцены голода, войны, опустошения, смахивал горячие слезинки с глаз. Он шокировал самого себя и окружающих, когда вдруг в голос зарыдал на похоронах отца, в прошлом году, в синагоге на Ист-Сайд.)

Она не плакала, по своим подсчетам, вот уже года четыре. С тех самых пор, когда свалилась с велосипеда и сильно порезала правое колено, пришлось наложить целых девять швов.

Он жил один в трехкомнатной скудно обставленной квартире в доме на Ривервью-Хайтс. Это в Норт-Территауне, неподалеку от Гудзона. Она тоже жила одна, если не считать ненавязчивого присутствия совсем уже старенькой бабушки. Занимали они несколько комфортабельно обставленных комнат в основном крыле особняка Трейернов по адресу: Хай-гейт-авеню, 83. Остальные тридцать комнат особняка были заперты из соображений экономии.

Он понятия не имел, где она живет, да и вообще едва замечал ее. Она знала, где живет он — всего в трех милях от дома под номером 83 по Хайгейт-авеню. Задень она не однажды проезжала на велосипеде по Ривервью-Хайтс.

Он ездил в не слишком новой «Хонде CR-V» цвета «голубой металлик», с нью-йоркским номером «TZ 6063». Она знала, что он ездит на старенькой «Хонде CR-V» цвета «голубой металлик», с нью-йоркским номерным знаком «TZ 6063».

Вообще-то он был о себе не слишком высокого мнения. Да и она тоже далеко не всегда бывала собой довольна.

Ему хотелось думать о себе хорошо. Да и обо всем человечестве. И не хотелось думать, что хомо сапиенс — существо безнадежное. Всех не мешало бы истребить под корень. Ему хотелось думать: «Я что-то значу в жизни других людей».

Он был идеалистом, который в возрасте под тридцать чувствовал, что перегорел и раздавлен. Но кое-какие ценности все же остались. Он заработал их собственным опытом и трудом. Преподавал в средних школах Манхэттена, Бронкса и Йонкерса, затем, что называется, взялся за ум, вернулся в Колумбийский университет, восстановился там, получил диплом преподавателя по компьютерам. И снова стал работать учителем, но старые идеалистические замашки остались. Так и прилипли, словно заплатки к продырявившимся локтям свитера. Одно он знал твердо: ни за что и ни при каких обстоятельствах не будет просить денег у отца, скорее с голоду сдохнет. Здесь, в Скэсткиле на Гудзоне, никто не стал бы работать с неполной занятостью, обучать ребятишек навыкам обращения с компьютером. Но зато здесь его уважали. Вернее, уважали личный его выбор. Здесь он не был амбициозным школьным учителишкой, не стремился получить постоянную работу. Через несколько лет он переедет отсюда, но сейчас доволен своим положением и работой. Здесь он абсолютно «свободен в своих проявлениях» — так он это называл.

По большей части она была о себе не слишком хорошего мнения. Втайне от других.

Подростки склонны к суицидальным идеям и фантазиям. И это вовсе не признак умственного расстройства — до тех пор, пока остается всего лишь фантазией.

У него тоже некогда были такие фантазии. Ну, после того, как исполнилось двадцать. Теперь он их перерос, вышел из опасного возраста. И достиг этого Майкел Залман благодаря «свободе в своих проявлениях».

Ее суицидальные фантазии можно было назвать мультипликационными, или «киношными». Прыжок с моста Тэппан-Зи или с моста Джорджа Вашингтона — и новость попадает в шестичасовый выпуск новостей. Поджечь себя и сгореть на крыше (школы Скэтскил-Дей? Единственная крыша, к которой она имела доступ). Если проглотить пять-шесть таблеток экстази, сердце разорвется пополам (не проверено). Если проглотить с дюжину таблеток снотворного, желательно барбитуратов, то заснешь, потом впадешь в кому и никогда уже не проснешься (быть может). Но никогда не знаешь, как выйдет с этими таблетками. Вдруг начнешь блевать, потом тебя отвезут на «скорой» в больницу, где сделают промывание желудка, или же проснешься полной идиоткой. Были еще ножи, лезвия бритв. Залезть в ванну с горячей водой, медленно истекать там кровью…

Канун дня рождения. Ей должно исполниться тринадцать, и она чувствует себя мерзко… И тут ее новый друг (ментор, Повелитель Глаз — то ли с Аляски, то ли из Антарктиды, — начинает внушать: «К чему ненавидеть себя, Джуд Б., это ведь так ску-у-чно. Уж лучше ненавидеть тех, других, кругом их полно».

Она никогда не плакала. Нет, правда никогда.

Похоже, слезные протоки у нее просто пересохли. Здорово!

До чего ж все-таки противная это штука, физиология. Слово «протока» напоминает ей еще одно, подслушанное во время болтовни с девочками в туалете. Лобковые волосы. Так назывались эти совершенно отвратительные мелкие жесткие вьющиеся волоски, что вдруг начали расти у нее в одном месте между ног. И еще под мышками, где она отказывалась использовать дезодорант, пока бабушка окончательно не достала.

Бабушка Трейерн видела плохо, зато обоняние у нее сохранилось в полной мере. Бабушка Трейерн могла достать, как никто. Можно сказать, это превратилось в главное ее умение на восьмидесятом году жизни.

Мистер 3.! Может, он унюхал запах от ее подмышек. Одна надежда, что не унюхал другой, из промежности.

Вот мистер 3. в компьютерном классе, расхаживает по проходу, отвечает на вопросы детей, в большинстве своем элементарно тупые, и ей страшно хочется поймать на себе его взгляд и ответить понимающим кивком на еле заметную усмешку. Но мистер 3. никогда не смотрит прямо на нее, а когда останавливается рядом, взглянуть, какой сумбур творится у нее на мониторе, Джуд вдруг охватывают робость и стеснительность. И она еле слышно бормочет с детской бравадой: «Хрен знает чего тут натворила, верно, мистер Залман?» Выпалив эту несуразицу, она вытирает кончик носа ребром ладони, начинает глупо хихикать, а мистер 3., такой сексуальный и такой неприступный, возвышается над ней футов на шесть и не улыбается, не упрекает. Даже вида не подает, что слышал неприличное слово на букву «х» из уст невинной девочки, ученицы восьмого класса.

Вообще-то мистер 3. все прекрасно слышал. Наверняка.

«Никогда не смейся, не выказывай своего одобрения. В том случае, если услышишь от них какую неприличность или нецензурное слово. И еще: никогда к ним не прикасайся. Не позволяй им прикасаться к себе…»

Связь между ними — тайна.

Вот он наклонился над ней, застучал по клавиатуре. Выправил положение. Похвалил, сказал, что справляется она прекрасно. «Не унывай, все у тебя получится!» И еще делал вид, будто не знает ее имени. Но возможно, это всего лишь притворство или же своеобразное чувство юмора. И двинулся себе дальше, призываемый на помощь еще одной поднятой рукой.

Но она почувствовала: связь (тайная) между ними точно существует. Как поняла мгновенно, бросив всего один взгляд на Кукурузную Деву, что попалась ей навстречу в коридоре. Шелковистые бледно-золотистые волосы. Скромная, немного испуганная. Поняла: новенькая. Новая девочка. Что ж, прекрасно.

Однажды она пришла в школу пораньше и видела, как мать Кукурузной Девы высаживает из автомобиля свое чадо у обочины. Довольно миловидная женщина с точно такими же светлыми волосами. Смотрит на свою девчонку, улыбается, потом торопливо чмокает ее на прощание.