Хождение под мухой - Дарья Донцова

Ага, ему приволокли музыкальную энциклопедию, однако они оперативны, но плохо считают, Бах прожил 65 лет, больше Моцарта, вполне приличный земной срок.

– …И мы рады поставить его бессмертное творение, – заливался соловьем диджей, – после небольшой рекламной паузы. «Обувь XXI века в магазинах…»

Я опять рассмеялась, да работники телевидения и радиовещания должны воздвигнуть памятник рекламодателям, чем бы они заполняли паузы в эфире, возникающие из-за накладок?

– Отлично, – радостно заверещал ведущий, – надеюсь, Евгения Трубина не ушла от приемника. Слушайте, Женечка, для вас звучит Бах.

От неожиданности я чуть не влетела в бетонное ограждение, тянувшееся посредине шоссе. Женя, Бах! Надо же быть такой кретинкой! Молоденькая медсестричка, угощавшая «идиотку» бутербродами и чаем! Ведь я звонила по телефону и попросила Елену, а мне ответили: мою дочь зовут Евгенией.

И ведь я просто повесила трубку и набрала другие цифры. В списке сотрудников, висящем на стенде, две фамилии имели перед собой инициал «Е». Морозова и Николаева. Значит, Морозова – это та самая Женечка.

Поднажав на газ, я полетела домой, отлично. Женя не показалась мне злобной, более того, она выглядела слегка глуповатой, может, в силу молодости. Женечке едва ли исполнилось двадцать.

На следующий день, дождавшись полудня, я набрала номер и попросила:

– Будьте любезны Женю.

– Слушаю, – ответил веселый голосок.

– Женечка, – затараторила я, – так вам благодарна, просто нет слов.

– Кто это?

– Евлампия Романова.

– Простите, не поняла…

– Женечка, к вам в корпус забрела немая женщина с больным рассудком, помните? Вы еще угощали ее чаем, так вот, я ее сестра, родная.

– Ой, – воскликнула медсестра, – а она убежала. Окно распахнула и с концами, одеяло унесла.

– Женечка, – радостно сообщила я, – моя несчастная сестра вернулась сама в интернат, она не такая уж и дура, правда, с заскоками. Страшно, невероятно вам благодарна.

– Знаю, мы звонили в интернат, там сказали, что все назад пришли. Только за что вы меня благодарите?

– Пригрели, накормили, обласкали несчастную…

– Я тут ни при чем, доктор велела.

– С Маргаритой Михайловной я уже поговорила. Женечка, можно к вам подъехать домой?

– Зачем?

– Хочу маленький презент передать за ваше доброе сердце, ничего особенного, всего лишь французские духи.

Услыхав про элитную парфюмерию, девушка с трудом сдержала радость, которая так и рвалась наружу.

– Спасибо.

– Можно прямо сейчас подвезу?

– Пишите адрес, я весь день собиралась дома сидеть.

Сунув бумажку с координатами Жени в кошелек, я понеслась в спальню к Юлечке. Знаю, знаю, у той на полочках стоят целых три нераспечатанных флакона. Выбрав самый крошечный, я побежала к выходу. Конечно, когда Юля вернется из Египта, она меня убьет, но надо же узнать правду о смерти Нади Киселевой. До сих пор я, к сожалению, находилась в полной растерянности, но вот теперь в конце длинного, темного тоннеля зажегся зеленый свет.

Как я раньше не додумалась до такой простой вещи! Доноры! Вот их родственники запросто могли убить Богдана, довести до самоубийства Надю и столкнуть с балкона Егора Правдина. Конечно, доказательств того, что Богдан и Надя тоже участвовали в «почечном» бизнесе, у меня нет. Но я хорошо знаю, каким въедливым, занудным человеком был Богдан, как он дотошно следил за всем, что происходило в клинике, не упускал никакой, даже самой незначительной детальки.

Один раз, на дне рождения Нади, Богдан, слегка выпив, принялся рассказывать, какую форму он придумал для своих сотрудников.

– Брючные костюмы разных цветов, – самозабвенно вещал он. – Для врачей серо-бежевые, кармашек справа, на нем золотой орнамент и серый бейджик с именем, для медсестер голубые, карманчик слева, без шитья и, естественно, тоже табличка с инициалами и фамилией, а для обслуживающего персонала – розовые, без карманов и вместо шапочек-колпачков у них беретки, с пуговкой…

И вы думаете, что от такого человека, который продумал даже пуговицу на берете, могло что-то ускользнуть? Нет, Богдан все знал, и Надя, естественно, тоже. И потом, уж очень богато они жили, шикарный ремонт, новая мебель, две роскошные иномарки… Ох, чует мое сердце, рыльце у милейшего Богдана было в пуху. Хотя он не походил на человека, способного заниматься криминальным бизнесом.

Я подрулила к пятиэтажке, сложенной из желтых блоков, включила сигнализацию и вошла в чистый подъезд. Богдан не походил на человека, способного заниматься криминальным бизнесом? Это не аргумент. Он еще казался верным, любящим мужем, а на самом деле был двоеженцем, живущим одновременно с Надей и Марфой Шевцовой. И если Киселева не захотела менять фамилию, то Марфа преспокойно сделала это. Интересно, как он умудрился дважды зарегистрировать брак? Да элементарно! Наврал в милиции, что потерял паспорт, и получил новый! Небось сунул паспортистке зеленую бумажку, та «забыла» поставить нужный штамп.

Несмотря на день, в подъезде было темновато, меня этот факт обрадовал. Не надо, чтобы Женя сразу увидела мое лицо, поэтому, прежде чем позвонить в звонок, я поглубже натянула шапочку и сунула подбородок в шарф.

Дверь распахнулась, Женечка, выглядевшая в домашней одежде совсем девочкой, спросила:

– Вы ко мне? Вы Евлампия?

Я, демонстративно держа в руке беленькую коробочку, ответила:

– Точно, можно зайти?

– Конечно, конечно, – засуетилась она.

В прихожей у нее горела экономная, двадцатипятиваттная лампочка. Я стала стягивать одежду.

– Кто там? – раздался мужской голос. – Массажист пришел?

– Нет, папа, не волнуйся, отдыхай, это ко мне, – ответила Женечка.

– Иди сюда! – настаивал мужик.

– Вы извините, – вздохнула Женя, – папа болен, парализованный лежит, проходите пока на кухню, сейчас вернусь.

Она скрылась за дверью, я стащила с головы шапочку и юркнула в пятиметровую, тесную кухню, до отказа забитую шкафчиками.

Минут через пять появилась Женя, взяла коробку с чаем и устало сказала:

– Извините, папа капризничает. Впрочем, его можно понять, кому понравится целый день лежать в кровати.

Потом она вгляделась в мое лицо и недоуменно пробормотала:

– Простите, вы со своей немой сестрой близнецы? Поразительное сходство!

– Нет, – твердо ответила я, – никакой родственницы у меня нет и в помине, это вы меня столь радушно и заботливо поили чаем. Зря только в палате электричеством пугали, честно говоря, я не поверила вашим словам, потому как увидела, что все штепсели вынуты из розеток.

Женя отступила к стене и выронила на пол железную коробочку, крышечка отскочила в сторону, заварка разлетелась по полу.

– Что же ты так неаккуратно, – укорила я, – столько дорогого продукта рассыпала! Теперь выбросить придется!

– Вы из милиции, – прошептала Женя, – так я и знала, чувствовала, что этим закончится. Но я ни при чем, копейки получала, вот остальным перепадало от души. Господи, теперь арестуете небось!

И она заплакала, прижимая к груди чайную ложку.

ГЛАВА 22

Мне понадобилась почти четверть часа, чтобы успокоить ее. Сначала я попробовала остановить поток слез, потом, показав рабочее удостоверение, сказала:

– Ну, ну, успокойся, видишь, я не имею к милиции ни малейшего отношения.

Но Женечка, всхлипывая, прочитала:

– Начальник оперативно-следственного отдела, – и зашлась в истерике.

Кое-как, отыскав в старом, облупленном холодильнике валокордин, я сумела утихомирить Женю.

– Да успокойся, мы частная контора.

– Ага, – шмыгала носом Женя, – ясно.

– Ты поняла, что вляпалась в крупные неприятности?

– Да, – кивнула девушка, – прямо сразу, но ведь деньги нужны…

И она, без конца вытирая нос кухонным полотенцем, принялась быстро рассказывать все.

У Женечки нет мамы, зато есть папа, заменивший девушке всех родственников. Хороший, просто замечательный отец, не захотевший после смерти жены приводить в дом мачеху. Папочка работал шофером, возил начальство, имел неплохую зарплату, а по выходным «бомбил» на собственной машине. Так что Женя не знала ни в чем отказа, имела одежду, косметику… Отец ее был человеком современных взглядов, губную помаду у дочери не отнимал и за модные ногти цвета июньской зелени не ругал. Пока Женечка была маленькой, она просто любила папочку, а когда выросла, то поняла, как он любит ее.

После девятого класса Женя пошла в медучилище, но в дальнейшем видела себя врачом, непременно хирургом. Вот она, в шапочке и маске, устало опустив руки, выходит в коридор, где маются родственники смертельно больного человека.

– Будет жить, – говорит Женя и снимает маску.

Толпящиеся в коридоре люди восхищенно вскрикивают. Такая молодая, невероятно красивая и жутко талантливая!

После медучилища в институт ее взяли сразу, жизнь казалась безоблачной. Но потом папу, у которого давление давно зашкаливало за двести, хватил удар, и Женечка осталась с парализованным инвалидом на руках. Мысль о том, чтобы сдать отца в специализированный интернат, Женя отмела сразу. Она как раз недавно была в подобном заведении на практике и видела, как там относятся к беспомощным калекам. А папу Женя очень любит и не хочет, чтобы он страдал. Пришлось переводиться на вечерний и спешно искать работу. Бедная Женя носилась колбасой, разрываясь между больницей, институтом и теми больными, которые звали ее делать уколы на дом. Еще хорошо, что папа согласился лежать в памперсах, понимая, как дочери тяжело отстирывать постельное белье.