Русская модель управления - Александр Прохоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наивным иезуитам приходилось для оправдания собственных аморальных, с точки зрения традиционных христианских принципов поступков, строить сложные логические конструкции, чтобы оправдать себя высокой целью, во имя которой совершается та или иная подлость. Русские управленцы, которые в душе всегда были большевиками, в этом не нуждались. Они знали, что цель оправдывает средства.
Дуализм русской души
Получается, что все русские, от грузчика до генерального секретаря, держат в своем сознании два разных варианта поведения, соответствующих стабильному или нестабильному состоянию системы управления. В голове у каждого «вмонтирована» некая точка, по достижении которой он переходит в другой режим деятельности, отрицающий предыдущий опыт и выработанные привычки.
«Принимая неопределенность как норму жизни, отечественные управленцы мобилизуют в своей деятельности выработанную веками национальную привычку иметь несколько стандартов поведения. Для российского менеджера в порядке вещей одновременное действие неких правил и правил, как нарушать эти правила. Это увеличивает способность к выживанию в самых неблагоприятных условиях. Потому что умение жить не по писаным инструкциям, умение действовать по ситуации есть новаторство, или, как принято говорить сейчас, креативность»[221].
Каждый в глубине души знает, что возможны условия, когда вожжи отпускаются, старые ограничения перестают действовать и наступает совершенно новая жизнь. «Сочетание терпения и нетерпения (в смысле желания иметь результат быстро), характерное для россиян, — весьма взрывоопасная смесь…»[222] Подавляемая долгое время конкуренция прорывается наружу и свирепствует уже не как цивилизованная конкурентная борьба, а как безжалостная «конкуренция администраторов». Классик писал, что русская душа стремится не к свободе, а к воле; так и русская система управления периодически срывается в состояние ничем не стесненного разгула конкурентных страстей. Русская «конкуренция администраторов» так же отличается от классической, регулируемой законами и обычаями западной конкуренции, как воля от свободы.
Что же касается извечного тургеневского вопроса о том, кто же настоящий русский — Хорь или Калиныч, Павел Корчагин или Чичиков, ударник-стахановец или вор-несун, то можно ответить, что русский — это тот, кто может быть в одну эпоху Стахановым или Корчагиным, а в другую эпоху — Чичиковым или бомжом. Тот, чей склад характера позволяет ему быть в зависимости от ситуации и тем и другим, и есть настоящий русский. Как сказал об этом Лесков, «мы, русские, как кошки, — куда нас ни брось, нигде мордой в грязь не ударим, а прямо на лапки станем, — где что уместно, так себя там и покажем: умирать — так умирать, красть — так красть».
Нельзя сказать, что наши соотечественники не осознают в себе такой «двойной стандарт». Вот мелкий бытовой пример из истории Ирбитской ярмарки: «…сын московского купца С. Наталкин распорядился однажды направить тройку по горшечному ряду. Под копытами коней глиняная посуда билась в черепки. На упрек спутницы седок ответил: мы, дорогая, у азиатов, в Европе бы я себе такого не позволил»[223].
Аварийная, нестабильная обстановка роковым образом изменяла стиль работы многих администраторов. «Рыков в партии слыл либералом. Он был среди тех, кто не раз выступал против диктаторства. Но, назначенный на должность чрезвычайного уполномоченного по снабжению армии, он стал действовать именно диктаторскими методами. Цюрупа — человек мягкий, уступчивый. Но когда дело касалось партийно-советской политики, он проявлял не мягкость, а большевистскую жесткость и неуступчивость. Он был автором проектов антикрестьянских декретов о комбедах, продовольственной диктатуре, сыгравших свою роль в ужесточении гражданской войны»[224].
Непостижимые превращения произошли с бывшими советскими чиновниками, которые в годы рыночно-демократических преобразований с энтузиазмом разрушали то, чему успешно служили всю предыдущую жизнь. «К моменту высшего пика „демократического правления“ — на весну 1993 года — среди двух сотен человек, реально управлявших страной, три четверти (75 %) были представителями старой номенклатуры, а коммунистами были 9 из 10… (наиболее впечатляюще выглядел состав местных властей: 92 % коммунистов, причем представителей номенклатуры 87,5 %)»[225].
Многих выходцев из хорошо знакомой мне среды — университетских преподавателей — постперестроечные рыночные реформы вынудили вести двойную жизнь. Кроме преподавания в вузе, большинство из них работает в бизнесе. На своих кафедрах, где порядки практически не изменились с советских времен, они халтурят, приписывая себе учебные часы, которых на самом деле не проводили, уклоняются от выполнения прямых обязанностей; работают настолько, насколько это необходимо, чтобы не выгнали. К студентам они относятся снисходительно, прощая прогулы и скудные знания, курсовые и дипломные работы не читают, завышают студентам оценки, а двоек не ставят вообще.
Отчитав лекцию, они приходят в фирму и преображаются не хуже булгаковской Маргариты. Глаза блестят, в голосе появляется металл, непонятно откуда возникает неуемная энергия, требовательность к себе и другим, непримиримость к халтуре и очковтирательству. Как ни странно, большинство преподавателей, придя в нестабильный российский бизнес, начинают исповедовать жесткий (не по форме, а по содержанию) стиль руководства, охотно наказывают и увольняют подчиненных. На другой день, снова оказавшись в университете, они по-прежнему ленивы и благодушны.
Лесков в повести «Чертогон» описывал сходную по психологическому механизму двойную жизнь купцов. Днем они экономят каждую копейку и даже чай пьют в складчину (в этом случае трактирщик дает скидку), а вечером купцы переходят в другой режим существования и осознанно сорят в ресторане десятками тысяч рублей. Такая у них внутренняя, душевная потребность.
Подобная двойственность русского национального характера в немалой степени объясняется географическими, в частности, климатическими условиями. Долгая зима вырабатывает одни стереотипы поведения, один образ жизни, один способ мышления — неторопливый, ленивый, не связанный с бурной деятельностью и переменами. Весь зимний период настраивает людей на то, чтобы его переждать, пережить без какой-либо целенаправленной деятельности.
Ему противостоит теплое время года, когда за короткий северный вегетационный период надо успеть выполнить большой объем полевых работ. Этот период требует совсем другого характера, иных стереотипов поведения, иного образа жизни — люди вообще должны стать другими. «В историческом центре России, по крайней мере 400 лет — с XV века по XX, уровень урожайности был чрезвычайно низок. Но и он был достигаем путем громадных затрат труда. Основная причина кроется в специфике природно-климатических условий исторического центра России. Цикл сельхозработ занимал всего 125–130 дней — с середины апреля до середины сентября. В течение четырех столетий крестьянин находился в ситуации, когда худородные почвы требовали тщательной обработки, а времени на нее все-таки не хватало»[226].