Дьявольские шутки - Демаро Лизз

— Браво! — Чезаре три раза хлопнул ладонями. — А теперь снова разбейтесь на пары и продолжайте. Я же сказал, что нам нужны лишь самые выносливые.

Инганнаморте посчитали точно так же: нас было слишком много для них.

Все повторилось: мы встали друг напротив друга и стали поочередно хлестать чужие, и без того израненные спины. В этот раз я не всматривался в того, кто меня выбрал, едва ли поднимал на него глаза. Единственное, что я запомнил в нём, это борозды на спине — в разнобой, разной глубины и длины, от разной силы удара, одна на другой, скрещённые и параллельные друг другу. Кровоточащие до невозможности. Мерзкие до трясучки.

Такие же были у меня.

Этот мальчик оказался чуть более выносливым и не таким плаксивым, как предыдущий, и продержался больше, чем я того ожидал.

Но это так не важно, ведь он все равно умер после очередного удара. Умер молча, лишь резко выдохнув накопившейся в груди воздух, и рухнул с уже знакомым мне грохотом.

Нас осталось пятеро из двадцати.

Я понял, что убил двоих лишь в тот момент, когда трупы стали утаскивать. Дрожь прошла по всему телу очередной волной, струйки крови на спине стали стекать в разы медленнее, и каждой клеточкой своего тела я чувствовал горячую вязкую кровь вперемешку с холодным потом. Никогда не думал, что смогу так легко убить кого-то. Не то чтобы я часто думал об убийстве до этого, но оно явно не представлялось настолько простым.

Мы — пятеро выживших — смотрели, как кто-то из Инганнаморте убирал мёртвые тела, с трудом осознавая, что это наших рук дело, но неизменно, где-то глубоко-глубоко внутри, радуясь, что именно мы остались живы, и отрицая то, что умереть было в разы проще и приятнее, потому что — чего скрывать — мы сами еле-еле стояли на ногах. Первой упала какая-то девочка, она просто опустилась на колени, пряча в ладонях собственное лицо и, я думаю, заплакала. Следом за ней на пол опустились ещё двое, и последними были я с каким-то парнем почти на голову выше меня. Мы не просто опустились на пол, мы рухнули как те мёртвые, чудом не рассыпавшись на части.

Никто из нас не просил об этом, никто из нас не хотел обладать той дьявольской силой, за которой охотились эти чёртовы фанатики Инганнаморте.

— Это был конец четвёртого Пути?

Рагиро вздрогнул от неожиданности: рассказывая, он впервые за эту ночь забыл о том, что говорил не сам с собой, а с отцом Мартином, внимательно слушающим каждое его слово.

— Почти, — кивнул Рагиро. — Оставалась одна деталь. Последний штрих Пути Людей, так сказать, в завершение, — он сделал немного затянувшуюся паузу, но не успел отец Мартин спросить, что же это за последний штрих, как Рагиро вновь заговорил: — Ты не мог не заметить того, что у меня разного цвета глаза. Они не всегда были такими. Один глаз стал красным как раз после четвёртого Пути.

Закончив избиение друг друга, мы разошлись — или расползлись, потому что кого-то пришлось тащить по полу — по своим комнатушкам в надежде, что нам дадут хоть немного отдыха. Мы думали, что это конец, что мы можем провалиться в неглубокий тревожный сон, но не прошло и пары минут, как ко мне вновь зашел Чезаре. Я не знаю, почему именно он. То есть… предполагаю, что к другим выжившим в это же время пришел кто-то другой, но точно не глава семьи Инганнаморте.

Может быть, он уже тогда откуда-то знал, что из всех оставшихся только я продержусь до конца.

В руках у Чезаре была толстая игла. Сверху к ней крепился небольшой сосуд со странной светящейся жидкостью. Он держал кожаные ремни, предназначавшиеся для моего связывания. Следом за ним показался Гаспаро с невысоким, на вид неудобным креслом: к нему меня должны были привязать. На кресле лежала ещё какая-то вещица, которую я не успел толком разглядеть. Они рывком усадили меня на это неудобное жёсткое кресло, и боль снова пронзила все тело, едва спина соприкоснулась с шершавой деревянной поверхностью. Я изо всех оставшихся сил кусал губу и держал глаза зажмуренными, стараясь не стонать, пока они крепкими ремнями привязывали меня за руки, ноги и голову.

— Если не будешь сильно брыкаться, все закончиться быстро, — у самого уха раздался надменный голос Чезаре. Я в очередной раз услышал, как звучало удовольствие.

Кусая губы, я открыл глаза и взглянул на него. Впервые за все это время я видел его бледное лицо так близко. Если бы я не знал, кто такой Чезаре, никогда бы не подумал, что он способен на такие безумные вещи.

Та вещица, которую я не успел разглядеть, предназначалась моему глазу: чтобы я не закрывал его. Мне надели ее на голову, как ободок, а с двух сторон — сверху и снизу — в глаз мне вставили тонкие металлические пластины, расширяя его так сильно, как только можно. Сопротивляться у меня не было сил. Кровь медленно засыхала сзади на спине, и я не знал, как потом встану со стула, а накопившаяся усталость очень резко дала о себе знать. Мне хотелось спать. Глаз начинал слезиться, а сознание потихоньку ускользать.

Я увидел, как Гаспаро вышел за дверь и как взлетела вверх рука Чезаре с иглой, сверкнула эта странная жидкость. До меня все ещё не доходило, что он хотел сделать. Это чем-то напоминало первый Путь, когда они заливали мне в глаза розоватый яд, но все-таки немного по-другому. Тогда он приказывал мне справляться с болью и заставлял держать глаза открытыми, а сейчас…

Сейчас стал подносить к глазу острие, и я видел, как с каждой секундой тонкая точка иглы увеличивалась. Время замедлилось. Я стал слышать каждый удар собственного сердца и даже позабыл о пульсирующей боли в спине и о мерзком ощущении застывшей крови. Его рука приближалась. Верхнее и нижнее веки неприятно оттягивал холодный металл.

Когда иголка только коснулась зрачка, я завизжал. Сначала не столько от боли, сколько от страха, а вот потом уже продолжал вопить от самого резкого, кошмарного ощущения, когда в твоем глазу находятся три инородных предмета, один из которых буквально пронизывал насквозь.

В противовес холодным тонким пластинам и иголке жидкость была обжигающе горячей. Постепенно глаз переставал видеть. Черная пелена расплывалась из середины, а жидкость подходила к концу. Когда она закончилась, глаз не видел совсем, а мучительная боль не утихала ни на секунду и выжигала вновь и вновь наворачивающиеся слезы.

Чезаре обещал мне, что все закончится быстро, если я не стану сопротивляться, но для меня эти мгновения были чудовищно долгими, а по ощущениям казалось, что я больше никогда не смогу видеть, потому что одного глаза нет.

Глотку я в очередной раз разодрал криками, и к тому моменту, как Чезаре вытащил иглу и отбросил ее в сторону, я мог лишь с трудом хрипеть, да и то недолго: голосовые связки стискивало, я начинал задыхаться.

— Ты стал слишком громким, — констатировал Чезаре, пока снимал с меня металлическое оборудование, непозволяющее закрывать глаз. — Мне это не нравится.

Когда начинался первый Путь, он запретил мне кричать, и я смог с этим справится. То ли потому что были на это силы, то ли потому что была уверенность, что рано или поздно мой личный кошмар подойдёт к концу. Сейчас не было ни того, ни другого, и сдерживать визги стало в разы сложнее.

— В следующий раз постарайся быть тише, иначе придется тебя наказать, — Чезаре отстегнул ремни, бросая их на пол, а после ушёл, оставляя меня на жутко неудобном деревянном стуле.

Он сказал «придется тебя наказать». Сказал так, словно это не он вот уже не один месяц — а может, и год — избивал, калечил, травил меня. Словно моя жизнь не была одним сплошным наказанием. Мне до сих пор интересно, что он мог придумать в качестве наказания после всего, что со мной делал.

Глаза я зажмурил и ждал, пока жжение сойдет на нет. Прошло много времени, прежде чем я сполз со стула на пол и заставил себя вновь открыть глаза. Редкие обжигающие импульсы все ещё ощущались, но это было ничто в сравнении с пылающим ранее внутри огнем.

Удивительно, но я все ещё видел. Видел так, как и раньше, не хуже и не лучше.