За огненной чертой - Андрей Федорович Юденков

В крайней хате за поворотом горит свет. Оставив лошадей, мы подошли и тихо постучали. Дверь легко отворилась. В хате полным-полно ребятишек. Они внимательно слушают учительницу Августу Ниловну Савченкову и учителя Александра Ивановича Богдановича, которые по очереди рассказывают о родной стране, о великих русских людях, о щедрости и красоте нашей природы. Заметили нас не сразу. Учителя сказали, что пришли партизаны, и нас окружили восторженные детишки. По моей просьбе они охотно побежали на поиски наших разведчиков.

— Александр Иванович, как же случилось, что вы оказались здесь? — спросил я у Богдановича. — Вы ведь гнали колхозный скот в советский тыл. Помните, летом мы встречались у Старых Лук и толковали, как в будущем развернется война?

— Помню конечно. А вышло так. Андрей Шугаев подлецом оказался — он у нас за старшего был — и повернул стадо назад, к немцам. Попытался я один до советского тыла добраться, да ничего не вышло: фашисты обогнали. Теперь вот живу в родной деревне. Пока не трогают.

— А это что же у вас? Школа — не школа?

— Да не знаю, как и назвать. Немецкие власти хотели восстановить школы и наладить занятия. Но программы-то будут фашистские. Мы посоветовались с верными людьми и решили лучше на виселицу, а в такие школы работать не пойдем. Одни сослались на плохое здоровье, другие — на то, что нет помещений, третьи — на отсутствие учебников и на метели. Одним словом, вышло что-то вроде саботажа. А ребятишек жалко: время идет, перезабудут многое...

— Ну и что же? — нетерпеливо перебил я.

— Мы и предложили родителям, чтобы присылали своих ребят к нам на занятия, — ответила Августа Ниловна. — Вот и получилась подпольная школа.

— Но это же опасно.

— Волков бояться — в лес не ходить, — снова вступил в разговор Александр Иванович. — Пока все идет благополучно.

Прибежали ребятишки и, радостные, возбужденные, сообщили:

— Нашли партизан. У них пулемет!

Мы распрощались с Савченковой и Богдановичем и, сопровождаемые шустрыми пареньками, пошли к своим друзьям. Разведчики уже выставили на окраине деревни охрану и договорились с хозяевами домов о нашей ночевке.

Когда все дела с размещением людей были кончены, я спросил у одного паренька:

— Мне сказали, что в вашей деревне живет учитель Игнат Федорович Гузов. Правда это?

— Да. Пойдемте, покажу.

С Игнатом Гузовым я до войны работал в Ельнинском районном отделе народного образования. Мне очень хотелось встретиться с ним.

Захожу в хату. Темно.

— Здравствуйте! — говорю.

В ответ с печи раздается недовольный, неприветливый голос:

— Здравствуйте.

— Игнат Федорович, слезай. Что ты на печь, как старик, забрался?

Игнат слез с печи, зажег коптилку и лишь тогда узнал меня.

— Андрей Федорович, дорогой, какими судьбами? — заволновался Гузов. — Как хорошо, что ты тут. Выручай, брат: видно, твои ребята меня сейчас расстреливать будут.

— Как расстреливать?! Что ты чепуху мелешь!

Оказывается, к нему заходили два партизана. Гузов встретил их неприветливо, решил, что перед ним полицейские. Партизаны ему говорят:

— Если не возражаете, мы разместим у вас на ночь пятерых человек. Их надо накормить и уложить спать.

— Пошли вы к черту, — буркнул недовольный Игнат. — Чем я их кормить буду, где спать положу? Я учитель, сейчас безработный, сам у невестки живу. В доме нет ничего, кроме болтушки из муки...

Партизаны с удивлением вытаращили на него глаза. Что за тип? Густая борода, длинные волосы. Ни дать ни взять поп, да и только.

Слово за слово — заспорили, поругались. Партизаны, привыкшие к тому, что население всюду приветливо встречает нас, были ошарашены таким приемом. Один из них пообещал, что, как только справится с делами, сейчас же явится сюда и расстреляет проклятую контру.

Относительно расстрела партизан, конечно, преувеличил: такое решение мог принять только совет полка, и в исключительных случаях — командир отряда. Выслушав Гузова, я сказал, что мне надо отлучиться на минутку.

— Только обязательно приходи, — взмолился Игнат Федорович.

Мне не пришлось допытываться, кто оскорбил больного учителя. В одной из хат Николай Шелепков под общий хохот рассказывал, как он до смерти напугал «попа». Дослушав историю до конца, я твердо сказал:

— А сейчас, Шелепков, ты пойдешь к этому человеку и извинишься! Понял?! И чтобы такое было в последний раз. Ты что, разбойник?

Николай обиделся. Он слыл дисциплинированным, храбрым партизаном, начал воевать с нами в числе первой восьмерки, и вдруг комиссар при всех так его срамит.

— Не буду я извиняться перед всякой контрой...

— Нет, извинишься. А когда вернемся на базу, сядешь на пять суток под арест в баню. Ясно? Пошли!

Шелепков неохотно встал, взял винтовку и, сгорбившись, направился к двери. За нами увязались другие партизаны посмотреть, что из этого получится. Всю дорогу до хаты Гузова Николай убеждал меня, что зря я его обидел из-за какой-то «недобитой контры». Но я твердо стоял на своем, и Шелепкову пришлось извиниться. Узнав, что партизану придется еще пять суток просидеть под арестом, Гузов стал уговаривать меня не делать этого. Он так расстроился, что даже слезы появились на глазах. Партизаны вскоре разошлись, а мы с Костей Яшкиным остались ночевать у Гузова. Коротко рассказав о себе, Игнат попросил:

— Андрей Федорович, забирай меня с собою в партизаны. Не могу я тут жить. Правда, я инвалид, но дело и мне найдется. Буду хотя бы за лошадьми ухаживать.

Еще во время учебы в институте Игнат Гузов перенес тяжелую болезнь, и ему удалили часть горла. Я понимал, что боец из него получится неважный, но пришлось выполнить просьбу. Когда мы вернулись на базу полка, Гузова, взявшего себе партизанскую кличку Ермолай, назначили политруком штабной роты. Позднее он выпускал литературно-политический журнал полка «За Родину». Имея незаурядные литературные способности, Ермолай хорошо справлялся с порученным делом. Партизаны очень любили свой журнал.

Только мы улеглись спать, кто-то громко постучал. Костя сейчас же оказался у двери с автоматом, взвел и я курок маузера: всякое может случиться. Костя открыл дверь. В хату вошел незнакомый молодой человек. Одним духом, без всяких предисловий он выпалил:

— Меня знают. Я был в Екимовичском районе. Продается гармонь от Гусева.

— Какая гармонь? При чем тут Гусев?

Незнакомец назвал себя Степаном Лахматовым, упомянул имя Григория Косенкова, работавшего до войны милиционером, имя хорошо знакомого мне Василия Федоровича Туманова, но толком