Азиаты - Валентин Рыбин

Фамильярность Бирона при постороннем не понравилась Анне Иоановне: она на время замолчала, и её собеседники почувствовали, какие недовольные волны исходят от неё. Императрица гут же поняла, что её молчание можно истолковать обидой, и холодно засмеялась:

— Вспомнила всё же! Посол персидский, Измаил-бек, будучи у нас в Санкт-Петербурге ещё при Петре Великом рассказывал старухе Куракиной о персидских конях, а она мне. Три тысячи лет назад был у них какой-то провидец или пророк — вот он и летал на небесном коне к звёздам…

— Сказка, ваше величество, — заметил Волынский.

— А коль кони небесные сыщутся — тогда как? — предупредила его императрица. — Всё у вас, у мужчин, сказки: и змеи многоголовые, и кони с крыльями. Раньше, когда вспоминали об огромном звере с кишкой вместо носа, тоже далдычили, что зверь сказочный, а оказалось слон.

— Ах, матушка великая государыня! — сладкоречиво воскликнул Волынский. — Будет моя воля императорской конюшней заниматься, так я разыщу для вашего величества всех экзотических коней, какие есть на свете. Вам радости прибавлю, а весь двор будет диву даваться, глядя на диковинных скакунов. Но если бы великая государыня пожелала иметь отменных скакунов не только при дворе императорском, а и в конных заводах, понеслась бы слава о русской императрице по всем городам и весям нашей круглой земли! При моём понимании дела мог бы я поставить конные заводы во всех губерниях наших: в Казани, Саратове, Царицыне, на Дону, в Воронеже… А от вас, великая государыня, потребовался бы лишь один указ об учреждении в России конных заводов!

— О, это великолепная мысль! — воскликнул Бирон. — Душа моя, над этим стоит подумать.

— Что тут думать-то, — с готовностью согласилась императрица. — Я давно знаю, что Волынский не князь Куракин, который только и умеет Ленточки в гривы вплетать. Пора, пора нам заняться коневодством. Как своих коней разведём, так и с Англией и Францией станем породистыми скакунами обмениваться. Ух ты! Дух захватывает от одной мысли, какое дело можно развернуть в России. А если ещё удастся тебе; Артемий Петрович, небесных скакунов сыскать, то я эту, шилозадую королеву английскую, на колени перед собой поставлю. Просить будет, умолять, чтобы я подарила ей небесного скакуна!

Волынский весь съёжился от мысли, что нет «небесных коней» и не пришлось бы потерять доверие Анны Иоановны после того, как не сыщутся они ни в одной крае белого света. Но это не скоро будет, да и можно так затянуть с поисками, что на всю жизнь хватит. Волынский задумался, а императрица посоветовала?

— Мог бы ты уже сейчас, Артемий Петрович, заняться проектом об учреждении конных заводов в Российской империи. Подумай, однако, где денег взять.

— Великая государыня, мнится мне, что императорскую казну вовсе не надо трогать. — Волынский распрямился, чувствуя, что всё сказанное им станет в угоду Анне Иоановне. — Мои соображения, ваше величество, ходят вокруг богатых шляхтичей — дворян наших. Всякий из поместных дворян мог бы, при желании, иметь свой конный завод или конюшню.

— Не только шляхтичей надо обязывать, — ревниво вмешался в беседу Бирон, — но и немцев. Немцы — великие мастера конного дела. Само слово «шталмейстер» немецкое. И ветеринаров можно найти только среди немцев; они могли бы заменить всяких знахарей да коновалов, которые не имеют понятия о случном деле по выведению новых пород.

— Президенту Академии, лейб-медику Блюментросту надо повелеть заняться наукой о лошадях, — подсказала императрица.

Волынский, видя, какой интерес вызвало его предложение об учреждении конных заводов, душой радовался: «Быть тебе, Артемий Петрович, первым человеком при императорском дворе — нашёл ты свою жилу золотую, теперь только успевай, не ленись, разрабатывай! А какие сладкие слюни пустил сам обер-камергер — чует, скотина, свою выгоду! Теперь на лошадях он целое состояние сколотит!»

— Бесконечно рад нашему с вами знакомству, — прощаясь, подал руку Бирон. — Вы тот человек, которого до сегодняшнего дня не хватало императорскому двору…

Подала для поцелуя руку и Анна Иоановна. Волынский подождал, пока они поднимутся по портальной лестнице во дворец, и, щёлкнув пальцами, быстро, почтя бегом, отправился в гостиницу, чтобы сесть за прожект об учреждении конных заводов…

Увы, ни в тот день, ни в ближайшие два года ему не удалось приступить к прожекту. Едва он поднялся в свою комнату, на столе обнаружил письмо: генерал— фельдмаршал Миних приказывал ему с утра быть в Военной коллегии. Утром он был в кабинете Президента. Миних, усаживая его к столу, сказал:

— Предстоит, господин военный инспектор, спешная поездка в Данциг. Вновь началась война за польское наследство. Французскому королю неймётся видеть на польском престоле Станислава Лещинского, тогда кая Россия и Австрия стоят за саксонского курфюста Августа Второго… Лещинский сидит в Данциге: поляки запросили помощь, чтобы изгнать его оттуда…

— Господин генерал-фельдмаршал, у императрица имеются другие виды на военного инспектора Волынского…

— Не знаю ни о каких видах! — строго возразил Миних. — Не слышал о таковых распоряжениях от императрицы — ни устных, ни письменных не имею. Там что извольте, господин военный инспектор, ровно через час быть в строю. Кареты уже поданы…

Волынский подошёл к окну и увидел на площади целый кортеж военных повозок и несколько гвардейских рот, кои будут сопровождать генерал-фельдмаршала Миниха с его штабом до Данцига.

XV

После бегства Дондука-Омбо на Кубань калмыцкая степь целиком перешла в руки Церена-Дондука, и ещё долго охраняли покой законного калмыцкого хана донские сказки, стоявшие в ханском улусе. Сделавшись полноправным правителем Калмыкии, Церен-Дондук постоянно грозил своим сородичам, бежавшим к кубанскому хану, и эти угрозы доходили до туркмен и до самого Берек-хана, который только и думал: «Не узнал бы Церен о бегстве моего сына вместе с калмыками!

Узнает — слава туркмен закатится солнышком за ковыльную степь! Донесёт Церен государыне русской, что и у туркмен произошло раздвоение, быть тогда Береку Третьему вне чести из-за его безумного сына!» Отправил Берек-хан в Кабарду Нияз-бека, а на Кубань другого юз-баши по кличке Карапча разыскать Арслана и доставить в родной аул живым и невредимым. С полгода не было ни слуху, ни духу, но вот вернулся Нияз-бек, возмущённый до крайности. Вошёл в юрту Берек-хана, снял сапоги, тельпеком о ковёр шлёпнул:

— Берек-хан, прости меня за плохие слова, но и у хороших людей, оказывается, рождаются плохие сыновья! Я говорю о твоём Арслане. Я нашёл его у кабардинского князя. Захожу в саклю, сидят в ней на коврах Дондук-Омбо, твой сын, сам князь и ещё несколько человек кабардинского рода, а по дорожкам — от сакли к сакле — калмыки и туркмены прогуливаются. Я увидел Чапыка, Дурды-оглана, Тахир-джана и спросил, что у них происходит. Ответили джигиты: «Ай, калмык Дондук-Омбо захватил княжеский аул вместе с князем, теперь дочь его сватает за себя. Князь хотел сказать «нет», но Дондук-Омбо почесал ему живот остриём кии— жала, и князь сказал «да». Вот как раз в этот момент я и вошёл в княжескую саклю. «Хай, Арслан-джан, дорогой ты мой! — воскликнул я от радости, а он бросился к двери, чуть не сшиб меня с ног, джигитов позвал, приказывает: «Ну-ка, свяжите Нияз-бека, он приехал сюда, чтобы увезти и выдать меня Волынскому!» Я говорю ему, ты что, с ума сошёл, а он меня и моих джигитов бросил в сарай. День сидим, второй, наконец, принесли сухих лепёшек и воды несколько кувшинов… Потом шумно в ауле стало, музыка заиграла, оказывается, свадьба началась. Пять дней продолжалась свадьба, и всё это время я и мои джигиты сидели в сарае. На шестой день открывается дверь, входит Арслан, говорит: «Поедем в гости к крымскому хану, там ещё повеселимся». Связали нам руки и погнали сначала на Кубань, потом ещё дальше… Не спрашивай, Берек-ага, обо всём, долго бы пришлось рассказывать, что перенесли мы. И не ругай меня, твоего преданного слугу, за то, что нескольких джигитов мы убили, а ещё больше калмыков. Ночью захватили коней, но стража спохватилась, бросилась на нас — мы перебили всех и кое-как вернулись к тебе, в Арзгир.

— Да, Нияз-бек, страшную весть ты мне принёс, — огорчился Берек-хан. — Похоже, не в Волынском тут дело… Тут всему виной Дондук-Омбо: он поднял руку на своего хана, а, глядя на него, замахивается на мой престол сын мой Арслан. Дурной знак подал ему калмыцкий тайдша. Такой сын мирно не дождётся моей смерти. Что будет делать Дондук-Омбо, то и Арслан.

— Да, это так, Берек-хан, — согласился Нияз-бек. — Дондук-Омбо женился на кабардинской княжне, зовут её Джана. И твой сын, я сам от джигитов слышал, собирается взять у кубанского хана его младшую дочь.

— Вах-хов, никогда не бывать этому! — гневно воскликнул Берек-хан. — Я не успокоюсь до тех пор, пока не верну разум этому безумцу! Я женю его на туркменке!