Автобиография - Марк Твен

Нынешнее сообщение в «Нью-Йорк таймс» гласит, что в результате открытия того месторождения произошла буря спекуляций и что группа рудников вокруг того центра достигла на фондовой бирже стоимости, близкой к четыремстам миллионам. Через полгода стоимость снизилась на три четверти, а к 1880 году, то есть пятью годами позже, стоимость акций «Консолидейтед Виргиния» составляла всего два доллара за штуку, а стоимость акций «Калифорнии» – всего 1,75 доллара, так как Бонанза, по общему признанию, выдохлась.

10 января 1906 года

В ближайшие два или три месяца мне предстоит выступить с несколькими речами, мне также пришлось произнести несколько речей на протяжении двух прошлых месяцев – и внезапно я подумал, что люди, выступающие с речами на тех или иных собраниях, особенно на торжественных обедах, навлекают на себя массу необязательных хлопот в смысле подготовки. Как правило, речь на званом обеде не является важной частью банкетной экипировки по той причине, что, как правило, банкет дается лишь для того, чтобы отметить какое-то сиюминутное событие или оказать честь какому-то почетному гостю, и, стало быть, тут нет ничего особенно важного – я имею в виду, ничего, на чем человеку надлежит чувствовать себя обязанным сосредоточиться, произнося речь, тогда как подлинно важная вещь состоит, пожалуй, в том, что докладчик должен сам быть в достаточной степени интересен, пока выступает, и стараться не утомлять и не раздражать людей, которым не посчастливилось выступать с речами и которые также не имеют счастливой возможности устраниться, когда выступают другие. Поэтому простое милосердие по отношению к таким людям требует от оратора определенной подготовки, вместо того чтобы отправляться абсолютно пустым и чистым как лист бумаги.

Человек, который часто выступает с речами, не может позволить себе уделять много времени их подготовке и скорее всего отправляется в такие места пустой (именно так, как я имею привычку это делать), намереваясь почерпнуть тему выступления от других неподготовленных людей, которые будут выступать перед ним. Таким образом, совершенно очевидно, что, если вы размещены в списке примерно под номером три или ниже, можно уверенно рассчитывать, что кто-то из предыдущих ораторов затронет все необходимые темы. Весьма вероятно, что у вас их наберется больше, чем требуется, так что они могут стать помехой. Вам захочется отозваться на все эти темы, а это, конечно же, вещь опасная. Следует выбрать одну из них – и тут можно ставить сто к одному, что, прежде чем пробудете в роли оратора две минуты, вы пожалеете, что не взялись за другую. Вы отойдете от выбранной темы, почувствовав, что есть другая, лучшая.

На эти мысли меня навело случившееся на днях на званом вечере в клубе «Плэйерс» («Игроки»), где двадцать два человека – мои старинные друзья по клубу – давали обед в мою честь в знак своей радости от того, что снова могут лицезреть меня после трехлетнего отсутствия, обусловленного глупостью правления этого клуба, – правления, которое находилось у власти с самого его основания, и даже если это было не то самое правление, что вначале, то эквивалентно ему, потому что его, должно быть, набирали из той же психиатрической лечебницы, что и предыдущее.

Председательствовал на встрече Брэндер Мэттьюз, открывший заседание непринужденной, спокойной, уместной речью. Затем он пригласил Гилдера, который вышел пустой, вероятно предполагая, что ему удастся заправиться из бака Брэндера. Однако его постигло разочарование. Он с трудом добрался до конца своего выступления и сел, не совсем побежденный, но изрядно потрепанный. Следующим был призван Фрэнк Миллет, живописец. Он продирался сквозь фразы, демонстрируя две вещи: что он готовился, но не смог вспомнить подробности своей заготовки и что его текст был слабым. В его речи главным признаком подготовки было то, что он старался продекламировать два значительных поэтических отрывка – из хорошей поэзии, – но утратил уверенность и плохой декламацией обратил ее в плохую. Должен был выступить кто-то от скульпторов, и это обещал сделать Огастес Сент-Годенс, но в последний момент он не смог прийти и совершенно неподготовленному человеку пришлось встать и произносить речь вместо Сент-Годенса. Этот человек не высказал ничего оригинального или волнующего, и фактически все высказывания были настолько неуверенными, сбивчивыми и вместе с тем заурядными, что, ей-богу, ново и свежо у него прозвучало, когда в конце он сказал, что не ожидал, что его вызовут произносить речь! Я мог бы закончить речь за него, я слышал это так много раз.

У этих людей дело не задалось, потому что они слишком много думали, – я имею в виду Миллета и Гилдера. Все то время, пока выступал Мэттьюз, они старались удержать в голове свои маленькие заготовки, и это помешало им добыть что-то новое и свежее в смысле содержания из того, что говорил Брэндер. Точно так же Миллет все еще думал о собственных заготовках, пока говорил Гилдер, и потому проглядел возможные темы, подкинутые Гилдером. Но поскольку я попросил Мэттьюза поставить меня в конец списка ораторов, то получил все возможные в этом случае преимущества. Ибо я пришел без темы выступления, а эти парни доставили мне массу тем, потому что мой ум не был поглощен попытками упомнить домашние заготовки – их не существовало. Я испортил отчасти речь Брэндера, поскольку его речь была приготовлена с прямым упором на то, чтобы представить меня, гостя этого мероприятия, и ему пришлось вывернуть ее так и эдак и суметь выбраться из нее, что он сделал весьма изящно, пояснив, что его речь несколько кривобока и не с того конца, потому что я попросил поместить себя в конец списка. У меня было вполне достаточно времени, потому что Гилдер доставил мне тему, Брэндер доставил мне тему, Миллет доставил мне тему. Эти темы были свежие, с пылу с жару, и породили то же самое горячее желание ухватиться за них, какое бы они породили в обычном разговоре за столом.

Так вот, я знаю, как создавать застольные речи, потому что много думал над этим. Вот моя схема. Там, где это просто званый обед, чтобы хорошо провести время (вроде того, на котором мне предстоит присутствовать в Вашингтоне двадцать седьмого числа, где общество будет состоять из членов Гридирон-клуба[77] – исключительно газетные корреспонденты, я думаю, – с такими гостями, как президент и вице-президент Соединенных Штатов и еще двумя другими), разумеется, это событие, где человек удостаивается права говорить на любую тему, кроме политики и теологии, и даже если его попросят произнести тост, ему не потребуется обращать никакого внимания на тост, а говорить о чем угодно. Итак, идея состоит в следующем: взять газету за тот день или газету за тот вечер и просмотреть заголовки на телеграфной странице – настоящее золотое дно тем и текстов, знаете ли! Я думаю, человек мог бы вытащить из кармана текущую газету и заговорить присутствующих до смерти, прежде чем у него иссякнет материал. Будь это сегодня, у вас была бы тема инцидента с миссис Моррис. И это напоминает мне, насколько малозахватывающим будет инцидент с Моррис через два или три года – может, даже всего через полгода – и тем не менее какое раздражение он вызывает сейчас уже на протяжении пяти дней. Он заставляет осознать такой важный факт, что события жизни – это главным образом маленькие события, а крупными они кажутся, только когда мы находимся от них на близком расстоянии. Мало-помалу они успокаиваются, и мы видим, что одно не отличается от другого. Они все примерно одной и той же небольшой высоты и довольно незначительны. Если вы будете записывать события каждого дня стенографически, как мы это делаем сейчас, с намерением создать из записей автобиографию, потребуется от одного до двух, а то и до четырех часов, чтобы письменно изложить автобиографическую суть одного дня, и результатом будет от пяти до сорока тысяч слов. Это целый том. Теперь послушайте: не следует воображать, что, поскольку потребовался целый вторник для того, чтобы подробно описать автобиографический материал понедельника, в среду будет нечего писать. Нет, в среду придется излагать ровно столько же материала, сколько доставил понедельник, для описания вторника. И это потому, что жизнь не состоит главным образом из фактов и событий. Она состоит главным образом из шквала мыслей, который постоянно проносится у человека в голове. Можно ли записать их с помощью стенографии? Нет. Можно ли записать стенографически какую-либо значительную их долю? Нет. Пятнадцать стенографисток, усердно трудясь, не угнались бы за ними. Именно поэтому полная автобиография никогда не была и не будет написана. Она бы состояла из трехсот шестидесяти пяти двойных томов в год, и, таким образом, если бы я выполнял свой автобиографический долг полностью аж с юных лет, все библиотечные здания на земле не смогли бы вместить результат.