Ангел Рейха - Анита Мейсон

Конечно, я радовалась, что сознаю невозможность подобных отношений с Эрнстом, и радовалась, что неспособна ответить взаимностью Дитеру. Меньше всего на свете я хотела влюбиться. Любовь стала бы для меня помехой во всем. Я допускала, что любовь является источником величайшего наслаждения: недаром люди поднимали столько шума вокруг нее. Но я четко понимала, что не могу себе позволить такую роскошь, если собираюсь заниматься любимым делом.

После той вечеринки Эрнст сказал мне:

– Довольно мерзкие типы большинство этих людей, но не пригласить их нельзя.

Он говорил не всю правду. На самом деле никакой особой необходимости приглашать этих людей у него не было. Эрнст был человеком противоречивым: компанейским и общительным, но никогда не открывавшим свою душу полностью; утонченным и разборчивым, но с явной склонностью к вульгарности. Именно это сочетание взаимоисключающих качеств вызывало недоверие у многих его коллег, обладавших более грубым складом ума. Эрнст вполне мог от души наслаждаться вечеринкой и одновременно презирать своих гостей. И если это означало, что он презирает сам себя, такое его отношение проявлялось во многом.

Природная двойственность его характера усугублялась двойственностью чувств, которые почти все мы испытывали к тому времени. О двойственности чувств никто никогда не говорил. Мы с Эрнстом никогда не говорили. Прошло несколько лет, прежде чем мы вернулись к разговору, состоявшемуся у нас в автомобиле Эрнста во время олимпийских игр.

Приемы, повышения по службе. Эрнст шел в гору.

Я тоже.

Однажды Эрнст позвонил мне из министерства и спросил, когда я собираюсь приехать в Берлин в следующий раз. Он сказал, что хочет обсудить со мной одно дело.

Я сидела в отделе летчиков-испытателей в дармштадтском институте и писала отчет. Я испытывала систему приземления планера на туго натянутые тросы. Такой прием рассчитывали использовать для посадки планеров на палубу корабля. При первой попытке машину на спуске подхватил встречный ветер, и она пошла вниз слишком круто и провалилась сквозь тросы. При второй попытке у планера чуть не отвалилась хвостовая часть. Я описывала эти яркие происшествия дубовым языком, принятым в министерских документах.

Звонок Эрнста привел меня в замешательство. Я не понимала, хочет ли он встретиться со мной в своем официальном качестве или по какому-нибудь неофициальному, но имеющему косвенное отношение к службе делу, или даже по делу сугубо личного характера. Эрнст не имел обыкновения проводить подобные различия и сейчас никак не постарался прояснить ситуацию для меня.

– Отлично, – сказал он, когда я ответила, что буду в Берлине в следующий четверг. – Мы пообедаем вместе. Значит, у меня появится повод пораньше уйти с работы.

Мы обедали в ресторане Хорхера. По слухам, это был самый дорогой ресторан в Берлине, пользовавшийся популярностью у представителей военно-воздушных сил. Вероятно, центр деловой активности министерства находился именно там, а не на Лейпцигерштрассе. Эрнст был единственным человеком в зале, одетым не в форму. Готовили там великолепно, но я не разделяла восторгов Эрнста этим заведением.

Эрнст заказал шампанское.

– Мы что-то празднуем? – спросила я.

– Я всегда пью шампанское, когда прихожу сюда, – сказал он, и я нимало в том не усомнилась. Эрнст мог пить шампанское в кабине планера в десять часов утра.

Я отпила маленький глоток, сожалея о напрасной трате денег. На роль собутыльника я никак не годилась. Я никогда не понимала людей, стремящихся потерять всякое соображение.

Мы болтали о том о сем. В министерстве произошли очередные перестановки. Толстяк любил такие грубые встряски, которые, на мой взгляд, нагоняли на всех страх – и только. Главным результатом последних перестановок, похоже, стало оттеснение Мильха на задний план, ибо теперь начальникам департаментов предписывалось отчитываться непосредственно перед Толстяком.

Эрнст с полчаса пересказывал мне разные министерские сплетни. Я слушала с веселым интересом, но ничуть не сомневалась, что он позвонил мне в Дармштадт и заказал столик в ресторане Хорхера не для пустой болтовни. В конце концов я спросила:

– Эрнст, зачем ты хотел меня видеть? Он ухмыльнулся.

– Ты хотела бы работать в Рехлине? – спросил он.

Я опустила вилку с насаженным на нее куском лосося. Все происходящее вокруг вдруг показалось мне бесконечно далеким. В горле у меня пересохло, сердце бешено забилось.

– У меня есть работа как раз для тебя, – сказал Эрнст. – Мы оборудуем «штуку» аэродинамическими тормозами. Мне бы хотелось, чтобы их испытывала ты.

Рехлин. Уродливый крохотный городок из кирпича и бетона на унылой плоской равнине, посреди которого подобием храмов возвышались стальные ангары. Как я его любила! Над ним почти всегда висела пелена зеленовато-желтого дыма, который я вдыхала с таким наслаждением, словно то был чистый воздух Альпийских гор.

Воздух там постоянно сотрясался от грохота паровых молотов и визга сверл в цехах, от рева и воя экспериментальных двигателей, от надсадной долбежки пулеметов и авиапушек на полигоне. Время от времени раздавался взрыв, и облако пыли поднималось к небу. Потом вдруг над городком воцарялась тишина, и все напряженно прислушивались. В течение первых недель тишина несколько раз нарушалась сигналом боевой тревоги, и люди сбегались со всех сторон к бетонному зданию лаборатории взрывчатых веществ, огороженному забором из колючей проволоки.

Я ожидала неприятностей в Рехлине и подготовилась к ним. Любой усомнившийся в моем праве находиться здесь или в моей способности справиться с работой получил бы яростный отпор. Чем большей уверенности в своих силах я исполнялась, тем острее реагировала на оскорбления. Вскоре все выпады против меня прекратятся, и однажды я пойму, что люди относятся ко мне с опаской, как к зверю, который умеет кусаться. (Я этого не хотела. Не всегда получаешь то, чего хочешь. Иногда получаешь только то, что можешь получить.)

Но в Рехлине никто вслух не подвергал сомнению мои способности. За мной просто наблюдали. На протяжении нескольких недель меня провожали внимательными взглядами всякий раз, когда я входила в офис или ангар, и с отстраненным любопытством смотрели на меня, когда я стояла и разговаривала с кем-либо, заполняла полетный лист или надевала шлем в кабине самолета. Они ждали, когда я наконец ошибусь. Понимая, что другого шанса у меня не будет, я не оставила за собой права на ошибку. Прежде чем сесть в пилотское кресло «штуки», я узнала о машине все, что можно узнать, – и впоследствии всегда так делала, какой бы самолет ни испытывала. Я изучала чертежи, разговаривала с руководителями завода и инженерами, вытягивала информацию из Эрнста. На летном поле я ограничивалась разговорами на темы, имеющие непосредственное отношение к делу, дотошно выясняла мельчайшие детали и игнорировала все попытки напугать меня леденящими кровь историями или смутить непристойностями, которые мужчины произносили при мне, якобы не замечая моего присутствия.

Со временем они успокоились. Даже я немного успокоилась.

«Штука», любимое детище Эрнста, был хорошим самолетом, но мне он не нравился. Неуклюжий, начисто лишенный изящества, – словно летучий линкор. Из-за невысокого роста мне приходилось сидеть на подушке, чтобы видеть поверх концов крыльев. Но, вероятно, это было не так уж плохо. Если, в дополнение к остальным недостаткам, вы появляетесь на взлетном поле с подушкой под мышкой, все прочие неприятности вам уже нипочем. Я гоняла самолет немилосердно, прошла на нем сквозь огонь, воду и медные трубы. Я пикировала снова и снова, а когда вечером забиралась в постель и закрывала глаза, кровать подо мной проваливалась в пустоту и я падала вниз в кромешной тьме, оглушенная, полузадушенная, полубезумная, сосредоточив мысленный взор на циферблатах приборов.

Я нашла в Берлине квартиру, ставшую для меня своего рода опорным пунктом; раньше я всегда останавливалась в общежитии Общества планеризма. Квартира пришлась очень кстати, поскольку теперь я почти никогда не знала, где буду работать в следующем месяце. Иногда я работала на аэродромах, даже не обозначенных на карте. Но официально я по-прежнему числилась в штате Исследовательского института планеризма и потому оставила за собой квартиру в Дармштадте.

Берлин мне нравился: концерты, кино, кафе. Но большинство выходных я проводила за чтением технических справочников и инструкций. Если я отправлялась посмотреть новый фильм, то обычно в компании коллег. Иногда я задавалась вопросом, не слишком ли много я общаюсь со своими коллегами и не слишком ли мало с людьми, не имеющими отношения к самолетам; но я в любом случае ничего не могла поделать. У меня не было времени заводить другие знакомства.

Я выбрала время повидаться с Дитером. Он приехал в Берлин навестить мать, а я как раз на днях сняла квартиру. Она находилась на верхнем этаже многоквартирного дома в Шарлоттенбурге и хороша была лишь чудесным видом из окон на каштановую рощицу.