Шаговая улица - Василий Логинов

Теперь художнику Мотляру приходится почти бежать за ним.

Они быстро минуют темную громадину дома Семь-Девять.

Слева проскальзывают провалами витрины либрия; и медный сапог над входом в шузетную отпечатывается быстроисчезающим конусом в зрительном поле художника; и светлые пятна огромных таблеток гематогенной сливаются друг с другом, образуя огромное, бешено вращающееся, колесо, быстро укатывающееся назад; и прежде чем Мотляр успевает почувствовать рефлекторно ожидаемый запах сырокопченых колбас, которому по определению должно днем и ночью распространяться из молочной, Юрик перебегает с тротуара на брусчатку, выстилающую трамвайные пути.

Рельсы идут параллельно тротуару лишь до Сюповия. А перед ним четыре металлические ленты сливаются в две, и, миновав стрелку, крутой дугой поворачивают влево, где, ограниченные с одной стороны высокой стеной велотрека, а с другой стройным рядом тополей, опять спрямляются, чтобы уже навсегда исчезнуть за пределами Шаговой улицы.

Не проходит и пяти минут, как художник и нибелунг оказываются у миниатюрного домика на сваях.

Заброшенная будочка стрелочника с темным окошком, дверкой и маленькой крутой лесенкой в три ступеньки нависает над внешней, большей, дугой поворота двойных рельсов.

- Это здесь. Будем ждать. - Карлик Юрик ставит сундучок на брусчатку напротив лесенки в пять ступенек и садится.

За бетонной стеной велотрека что-то звякает.

- Слышишь, Мотляр? - Нибелунг поднимает вверх указательный палец. - Это звуки мягкого металла. Кто-то собирает магний для сварки. Где-то готовят металл металлическое соединение... Ох, не к добру это!

Художник прислушивается.

Начало четвертого утра - время, когда даже тишина отдыхает, - и странно слышать в этот час редкое глуховатое "дзинь-дзинь", будто бы где-то аккуратно перекладывают листы жести.

Скоро звуки затухают и прекращаются совсем, но Мотляр продолжает слушать.

И напряженный слух сквозь звуковую завесу толчков собственной крови улавливает далекое, еле различимое, приблудное треньканье, перенесенное ветром через верхушки тополей, доставленное из-за пределов Шаговой улицы, куда вдоль тополей уходят бесконечные стрелы рельсов, то есть из необъятного никуда...

"Трамвай? Сейчас?" - удивляется Мотляр, и в этот момент красноватый свет зажигается в окошке будки.

- Ну, наконец-то! Дождались! - Карлик Юрик встает, приглаживает мех на полах курточки и поворачивается лицом к лесенке.

Дверца распахивается, и друг за другом появляются две невысокие песьеголовые фигуры в чалмах. Они торжественно спускаются вниз, осматриваются, приветственно кивают нибелунгу и встают по стойке смирно на земле у последней ступеньки.

На фоне освещенного окошка Мотляру хорошо видны их профили - профили длинношерстной таксы и немецкой легавой.

- Это Товарищ Рыжулькис и Примавера. Помощники Главного Мастера Йока, благоговейно шепчет Карлик Юрик Керосинин.

Следующим в дверь протискивается мужчина в военной каске. Розовые отблески играют на ее блестящей поверхности.

- О, Мотляр! Здравствуй, собрат!

- Громоздкий? Это ты?

Громоздкий спускается и обнимает приятеля.

- Послушай, Мотляр, это становленье. Я сначала ничего не понимал. Сначала казалось, что все это глупость и чушь, но потом... - Сбивчивый голос музыканта воспринимается не ухом, а проникает внутрь прямо через кости черепа. - Надо лишь от себя отойти, повернуться и присмотреться. Как будто шоры в стороны раздвигаются, и поле зрения... нет... выпадает весь осадок, муть уходит, а тебе остается приближающая линза из прозрачного, янтарного напитка... Такая линза, почти как в старых телевизорах, но через которую можно и смотреть, и из которой можно пить, и становится легко, и знаки звучат цветом, и красотища неимоверная...

Последними из будки появляются еще одно создание с собачей головой в чалме и большая морская свинка, одетая в камзол, сапожки и колпачок.

- Смотри, смотри, Мотляр! Вот он сам! Главный Мастер Йок! - Нибелунг кивает в сторону морской свинки, которая, раздувая щечки, начинает говорить.

- Почти все в сборе, йока-йок-йока. Можно начинать, остальные подойдут, йока-йок-йока.

Свет из будки падает прямо на Мастера Йока, подкрашивает его в красный свет, и Мотляр вспоминает, что уже где-то видел такие же рубиновые мордочки с шевелящимися усами...

По проводам над головами собравшихся пробегает волна. Раздается характерное цвирканье - это означает, что к Шаговой действительно приближается трамвай.

- Итак, пора приступать, йока-йок-йока. Готово ли Совокупное Бо? - Мастер Йок вопросительно смотрит на Карлика Юрика Керосинина, который наклоняется вперед и в поклоне, не разгибаясь, выставляет вперед руки ладонями вверх.

- Многофункциональный Ватт, прошу Вас! - Мастер Йок поправляет свой пурпурный колпачок.

Лабрадороголовый расстегивает одну из многочисленных застежек-молний на своем комбинезоне, достает большой четырехгранный гвоздь желтого металла и аккуратно кладет его на ладони нибелунга.

- О, священное золото Фафни! О, свободное единение Бо и Ки! Придай силы нам!

Карлик Юрик Керосинин благоговейно целует гвоздь, а потом размещает его на рельсах, направив острием в ту сторону, откуда должен появиться трамвай.

Вместе со всеми художник Мотляр отходит к ближайшему тополю. Сюда не доходит рассеянный свет от фонарей над проезжей частью, здесь сконцентрирована густота черной настойки ночи, которая совершенно скрывает двух людей в окружении невысоких фигур Совокупных Бо и Ки.

И они стоят плотно, и каждый слышит дыхание соседа, и смотрят в конец тоннеля, где вот-вот должен появиться ночной трамвай.

А он уже близок, и уже отчетливо слышны мерные удары железных колес на стыках рельс.

- Мастер Йок! Ведь пора уже! Надо же начинать отводить пуэрперальную силу. Не пропустить бы... - быстро лепечет Карлик Юрик.

И вправду: на границе Шаговой улицы, там, где растворяются рельсы, теснимые стеной Сюповия и рядом тополей, темнота вдруг и резко сгущается, и появляется плотный движущийся тромб, чернеющий даже на фоне беззвездной ночи.

Вмиг этот сгусток темноты приобретает различимую продолговатую форму, и, догоняя свое характерное звучание, стремительно начинает приближаться к повороту на Шаговую улицу.

Мотляр замечает в руках Мастера Йока дощечку, на которой тот начинает писать фосфоресцирующими в темноте бледно-зелеными буквами, и каждая строчка, словно повторяет изображением ритм ударов колес приближающегося трамвайного болида:

ПУЭРПРЭУП

ПУЭРПРЭУ

ПУЭРПРЭ

ПУЭРПР

ПУЭРП

ПУЭР

ПУЭ

ПУ

П

Художнику кажется, что по мере появления букв воздух вокруг уплотняется, и он уже не дышит, а откусывает куски ночной атмосферы, как песочный торт.

И мучительное глотание каждого рассыпчатого, вызывающего першение в горле, куска воздуха совпадает с прочтением первой "П" в строчке, и письменные знаки складываются в пульсирующие гирлянды, усиливающие напор своего внутреннего ритма по мере приближения к двойному острию образующегося конуса, и в рождении нижнего, одинокого в своей не замкнутости, последнего, прямоугольника буквы "П" участвуют все знаки, как по громоотводу переводя ему накопленную энергию, и... ослепительная вспышка и пронзительное до мурашек скрежетание - то темный трамвай на повороте прокатывается по подложенному нибелунгом гвоздю, выкинув из-под колес павлиний хвост искр, высвечивающий грязный красно-оранжевый бок железного грохочущего вагона.

Мотляр задыхается и жмурится от яркого света.

Сон ли это? Явь ли это? Художнику кажется, что сейчас реальна лишь опора спины - шершавая кора тополя, почти слившаяся с позвоночником, а все происходящее - очередной трюк циркового иллюзиониста, публичное выступление которого сопровождается... нет, обрамлено... нет, заключено в рамку, багет для которой - это звуки, доносящиеся сейчас извне...

Но вот уже - ту-тук, тук-тук - тише и тише успокоенные звуки, которые гасятся своей же колебательной силой и уплывают вдоль по улице, как по большой аэродинамической трубе - рамка ночи раздвигается, сама при этом растворяясь в крепнущем рассвете, и захватывает больше и больше действительности - дальше и дальше, уже совсем далеко от крутого поворота слабеющий слуховой след трамвая, и, в то же время, ближе и ближе он к далекому Мосту, обозначающему другую, дальнюю, оконечность Шаговой.

Трамвай уехал.

Художник открывает глаза.

Ночные бусы-светильники уже не горят, и в серой предрассветной пелене он видит, что вся компания во главе с Мастером Йоком стоит рядом с рельсами.

Мотляр, с опаской оторвав спину от ствола тополя (все-таки дерево надежная опора), идет к ним и подходит как раз тогда, когда нибелунг поднимает острую пластину, бывшую еще недавно гвоздем.