Мистерия мести (антология) - Вадим Панов

Вот и на этот раз, ещё не до конца придя в себя после яркого и поразительно реального сна, художник подошёл к мольберту и установил на нём чистый холст. Затем прикрыл глаза, вспоминая всполохи молний в штормовом небе, грохот волн и ломаные очертания айсберга и заново вызывая в себе ощущение цепкой хватки океанской глубины, непослушных рук и неумолимого, всепоглощающего, сильнее холода и боли, инстинкта — выжить!

Кисть, словно живая, запорхала над холстом.

На поверхности появлялись очертания величественного айсберга посреди штормового океана и одинокой фигурки, отчаянно цепляющейся за ледяной выступ.

— Что-то в этом есть, — задумчиво протянул один из гостей сырьевого магната Потапова — известный художественный критик Барселов, стоя перед расписанной стеной и разглядывая панораму горящего города. — Что-то особенное. Цепляющее. Это ведь не репродукция?

— За те деньги, что я отвалил тому маляру, это может быть только оригинал, — довольно ухмыльнулся Потапов.

Олигарху очень нравилось думать, что, переехав в Москву, обзаведясь шикарным старинным особняком, накупив модных произведений искусства и сделав солидное пожертвование в несколько творческих фондов, он стал своим в столичном бомонде. То, что на его вечер пришли такие значимые представители творческой интеллигенции, только укрепило его уверенность. Разумеется, они пришли, потому что он один из них, а вовсе не из-за его денег.

— Очень, очень талантливый художник, — повторил Барселов. — Как его зовут?

— А я, думаете, помню? — искренне удивился олигарх. — Ивов вроде… Алексей Ивов. Или Андрей. А может, Арсений…

— Ивов, — задумчиво повторил художественный критик, продолжая рассматривать единственное настоящее произведение искусства в безвкусной коллекции нувориша, возомнившего себя ценителем прекрасного.

Олигарх Потапов очень мало понимал в искусстве, но зато выгоду чуял просто феноменально. Некоторое время он внимательно смотрел на известного художественного критика, не отрывавшего глаз от росписи на стене, потом оценивающе осмотрел панораму горящего города и деловито прищурился. «Как же всё-таки звали того художника?..»

— Ивов? Аркадий Ивов? — услышал художник деловой мужской голос в телефонной трубке.

— Да, это я.

— Господин Потапов хочет сделать вам заказ, — сообщил голос.

— Заказ? — удивлённо повторил Аркадий. Олигарха, казалось, не особенно впечатлила панорама горящего города, которую он создал на стенах его особняка.

— Да. Он хочет, чтобы вы нарисовали ему несколько картинок.

— Картин, — автоматически поправил художник.

— Картин, — согласился голос. — И как можно скорее. Кстати, если у вас есть уже готовые, то он их возьмёт.

— Как — возьмёт? — опешил Аркадий. — Не глядя?

— У вас есть уже готовые картины? — проигнорировал его вопрос голос.

— Есть… — растерянно отозвался художник.

— Прекрасно. Завтра я к вам подъеду во второй половине дня и заберу готовые картины. До свидания.

— Погодите! — спохватился Аркадий. — А сколько вам, то есть господину Потапову, надо?

— Он возьмёт всё, что у вас есть.

Как пообещал представитель господина Потапова, к Аркадию приехали на следующий день. Вчерашний собеседник художника, деловой молодой мужчина с hands free в ухе, вёл с кем-то важный разговор и лишь рассеянно кивнул Аркадию, войдя в его квартиру, и жестом попросил показать ему картины.

Художник достал все пять готовых полотен.

Мельком глянув на картины, молодой мужчина обронил:

— Мало. Как быстро вы сможете нарисовать, скажем, ещё пять?

Аркадий растерялся. Картины, которые он писал дома, для себя, рождались в своём собственном темпе, над которым он был не властен; он был не более чем проводником, средством для их появления в мире.

— Господина Потапова интересуют какие-то конкретные темы? — спросил он, пытаясь выгадать время.

— Нет, ему всё равно. Но он хочет устроить из ваших картинок выставку.

— Картин, — снова машинально поправил его Аркадий, прежде чем слово «выставка» дошло до его сознания.

— Картин, — отстранённо согласился представитель олигарха, внимательно слушая кого-то в телефонном наушнике. — Он хочет устроить выставку ваших картин, и чем больше их будет, тем лучше.

— Когда. — начал Аркадий и нервно облизнул сухие губы.

Выставка. Выставка под патронажем известного олигарха. Можно только представить, какая там будет публика.

«Попадёшь в тренд — станешь модным. Станешь модным — и тогда будет всё: и деньги, и слава, и свобода писать то, что хочешь», — вспомнились Аркадию слова одного из его бывших, куда более успешно пристроившихся в жизни однокашников.

От перспективы писать то, что хочется, не беспокоясь о том, на какие средства жить, у художника на миг даже закружилась голова.

— Когда выставка? — наконец выдавил он.

— Примерно через месяц.

— Я понял. Я… я постараюсь. Сделаю всё, что смогу.

— Прекрасно, — рассеянно кивнул представитель Потапова. — Упаковывайте, — дал он распоряжение двум сопровождавшим его мужчинам, махнув рукой в сторону картин.

А затем бросил взгляд на одно из полотен — величественный айсберг посреди штормового океана и одинокая фигурка, отчаянно цепляющаяся за его ледяной выступ, — и вздрогнул.

Медленно, словно заворожённый, поднял руку, не отрывая взгляда от картины, снял телефонный наушник и тихо приказал:

— Осторожно, не повредите…

Выставка неизвестного художника Аркадия Ивова, организованная известным ценителем изящных искусств олигархом Потаповым, имела ошеломительный успех.

Все картины были распроданы.

За полотно с айсбергом развернулась настоящая борьба между несколькими состоятельными коллекционерами. Купил его в итоге никому не известный черноволосый франт в белом костюме, под конец без колебаний предложив вдвое больше самой высокой цены.

Олигарх Потапов за открытие яркой звезды блестящего художника Ивова стал считаться одним из лучших знатоков изящного искусства.

А Ивов наконец-то получил возможность писать то, что ему хотелось.

Из вершины горы хлещет мощный фонтан пламени. Он спускается по склонам потоком огня, сияет, переливается всеми оттенками жёлтого, золотого и алого — и завораживает, гипнотизирует своей смертоносной красотой.

Когда раскалённая лавина достигает окраины приютившегося на склоне вулкана посёлка, внезапно возвращается ощущение реальности. И всё существо, до самого нутра, пронзает резкий импульс — бежать!

Лёгкие горят от нехватки воздуха. Кожа горит от жара приближающейся лавы. Глаза горят от пота и пепла. Ноги горят от боли и усталости. А стремительный огненный поток неумолимо нагоняет беглеца.

Зачем бороться, если всё равно умрёшь? Не проще ли сдаться?

Жадно хватая ртом обжигающий воздух, он останавливается и оборачивается. Он встретит свою смерть лицом к лицу!

Но как только поток раскалённой лавы приближается, инстинкт, что сильнее разума, — выжить! во что бы то ни стало выжить! — резко придаёт сил. Бежать!

И он снова бежит.

Аркадий глубоко вдохнул, приходя в себя и пытаясь успокоить бешеный ритм сердца. Ещё одна картина рвалась через него в этот мир.

Привычно установив на мольберт чистое полотно, художник, как всегда, прикрыл глаза, вспоминая фонтан пламени, разрывающий вершину горы, и огненные реки, стекающие по склону, и заново вызывая в себе ощущение жара раскалённого потока лавы, привкуса пепла на губах, пронзающего нутро первобытного ужаса и всепоглощающего, сильнее страха и полного бессилия, инстинкта — выжить.

Кисть словно ласкала холст мягкими, уверенными мазками.

На поверхности появлялись очертания извергающегося вулкана и деревушки, примостившейся у него на склоне.

— Как вам удаётся передавать в ваших картинах такую глубину?

— Как вы заряжаете свои произведения такой потрясающей энергетикой?

— Как вы заставляете человека, который смотрит на ваши полотна, чувствовать всё то, что на них происходит?

Аркадий отвечал — и не давал ответов. Потому что он сам их не знал.

И сам задавался вопросами: откуда он знает то, что изображает на своих полотнах? Откуда он берёт те чувства, которые вкладывает в каждый мазок, в каждый штрих? Чувства, наполняющие его картины той самой энергетикой, которую ощущали даже равнодушные к искусству люди. Ведь он никогда не был в эпицентре землетрясения. Он никогда не видел извержения вулкана и не смотрел на стену цунами. Аркадий родился и вырос в Москве. Массовое отключение электричества во время сильной грозы и горячей воды во время ремонта труб — вот самые близкие к стихийным бедствиям события, которые он пережил. Что до тех катастроф, которые происходили совсем рядом, — развал империи, серии последовавших за ним терактов и затяжные постимперские войны, — он никогда не был в их эпицентре, только наблюдал за ними по телевизору и из окна дома.